Наш небольшой городок жил с послевоенного времени спокойной жизнью. Раньше, до войны, довольно часто случались происшествия. Сейчас их называют стихийные бедствия и техногенные катастрофы. Наводнения, лесные пожары, оползни, взрывы на производстве и прочее. Я родился в послевоенное время, и не помню никаких особых происшествий в родном городке. Скажем, были наводнения, были; речки выходили из берегов, и мы должны были до дачи добираться в резиновых сапогах. А пожилые люди вспоминали, какие были наводнения раньше – улицы сносило. Или, к примеру, карстовые провалы. Городок стоит на карстах; раньше, что ни год, то катастрофа. Целые дома уходили под землю. А я за свою жизнь ни разу этого не видел. То же самое относится к пожарам, ураганам, смерчам и прочим атмосферным явлениям. Смотришь по телевизору: там наводнение снесло мосты, в соседней области оползень стащил в овраг пятиэтажный дом, где-то ураган повалил деревья и перебил кучу автомобилей, в другом месте смерч опрокинул подъемный кран. И всюду погибшие и раненые. А у нас в городке – ничего подобного. К этому привыкли и не удивлялись.

 

Как-то в филиале Московского института, где я преподавал, выступал некий видный геофизик из Москвы, и среди прочего объяснил наше природное благополучие тем, что мы находимся вдали от тектонических разломов. Однако разве объяснишь пониженной тектонической активностью отсутствие серьезных аварий. Читаешь в газетах, смотришь по телевизору, - непрерывно передают об авариях в энергетических и отопительных системах, о взрывах газовых баллонов, об обрушении зданий и тому подобное. А мы себе живем в городке и в ус не дуем.

 

На одной кафедре со мной работал интересный старик. Иван Моисеевич Боноже. Было ему уже семьдесят два года. Его, среди прочих, после войны послали к нам организовывать филиал Московского института. Тут он и остался. Жена его тоже преподавала, на другой кафедре; были они бездетны. Интересный мужик, пользовался большим уважением. Крепкий, уверенный в себе. И очень немногословный. Близко ни с кем не сходился, по душам разговоров под рюмку не вел, хотя выпить любил. Но манер своих при этом не менял; оставался немногословен и внимателен к собеседникам.

 

Обсуждая потом на кафедре эту лекцию, я заявил, что хоть лектор и видный геофизик, а все-таки дурак. Со мной начали спорить, только Иван Моисеевич согласился со мной. После этого случая он стал уделять мне больше внимания, беседовать со мной, то есть выслушивать мои мнения, и иногда соглашаться с ними. И даже приглашать меня с женой в гости, где мы выпивали и беседовали. После визита, Иван Моисеевич всегда провожал нас, чтобы немного пройтись. Жена его оставалась дома, а он прогуливался вместе с нами, слушая щебетание моей супруги.

 

Жили мы неподалеку в трехэтажном доме Сталинской постройки, который был воздвигнут после войны чуть ли не на том же самом месте, где стоял прежний еще дореволюционный дом, рухнувший в карстовый разлом. Кстати, старики, жившие в доме, пугали жильцов разговорами о возможности повторения такого события, но дом крепко стоял уже почти пол века, и к опасениям этим никто не прислушивался. Однажды я зашел к Ивану Моисеевичу один, и, после визита, как обычно, хозяин вышел проводить меня. Разговор опять коснулся благоприятной обстановки в нашем городке. И тут Иван Моисеевич сильно меня удивил. Он сказал, что много размышлял об этом, и пришел к неким выводам. Вот, что он мне говорил своим спокойным, уверенным голосом.

 

После госпиталя, в котором пришлось провести долгое время из-за серьезного ранения, и где, кстати сказать, он и познакомился со своей будущей женой, работавшей санитаркой, он вернулся к себе в Московский институт. Вскоре его послали в наш городок. Обычный населенный пункт средней полосы. Обычные проблемы, если иметь в виду природные и техногенные явления. До его приезда, буквально за месяц, сгорел цех молочного комбината. А незадолго до этого провалился большой участок шоссе, ведущего в городок. Еще очень много рассказывали о недавнем пожаре, в котором сгорели дома доброй четверти городка. Он сам видел, как вновь отстраивались целые улицы. Но, со времени приезда, никаких стихийных бедствий или катастроф при нем не было. Не видел он и не участвовал ни в одном бедствии. Более того, он может с уверенностью сказать, что за все время его немногочисленных поездок в командировки и отпуска, никаких происшествий с ним не случалось, и не только с ним. Не происходило ничего серьезного в смысле катастроф в тех местах, куда он приезжал и где кратковременно находился. Но в городе во время его отсутствия обязательно что-нибудь происходило. То ветер обрывал провода, и жильцы микрорайона оставались без электричества, то в мороз отключалось на несколько дней отопление.

 

Так получалось, что за всю свою послевоенную жизнь ему ни разу не пришлось столкнуться ни со стихийным бедствием, ни с серьезной катастрофой. Жена его в шутку утверждает, что после того, как он буквально вернулся на этот свет в госпитале, господь его бережет. И не только его, но и всех, кто его окружает, и места, где он живет.

И вот он пришел к выводу, что это не шутка. Да, да! Однако невозможно поверить во влияние одного индивидуума на окружающую его природу. Это же бред. И вот, как он поступил для проверки. Несколько лет назад он поехал на Чигет как раз во время схода снежных лавин. Прожил на турбазе две недели, перезнакомился со всеми местными. Так те ни о чем другом не могли говорить, как о неожиданном спокойствии в горах; ни одного схода снега, ни одного погибшего на склонах, ни пурги, ни вьюги. Буквально на следующий день после его отъезда сошла лавина. Были человеческие жертвы.

А в городе, за две недели его отсутствия, произошло семь пожаров. Это, как писала городская газета, больше, чем за предыдущие два года.

 

Сделал он и другую проверку. В каком-то году по всем данным в Волгоградской области ожидали наводнение. Так он поехал в один из райцентров (там, кстати, жил его фронтовой приятель), где по расчетам должен быть самый высокий уровень. Пока он жил в этом поселке, - никакого наводнения. Вокруг – наводнение, а в поселке – нет. Телевидение объясняло, что сложилась такая паводковая ситуация, как-то так расположились ледовые заторы, что наводнение обошло поселок стороной. Уже дома, на следующий день по приезде, в теленовостях он увидел затопленные первые этажи домов этого поселка.

Кстати сказать, пока он жил у фронтового приятеля несколько раз звонила жена, и сообщала, что в их доме не работает лифт, и нет воды. За день до его возвращения ремонт водопровода закончился; на следующий день починили лифт.

Прощаясь со мной, он сказал, что, вероятно, я думаю, что старикан сбрендил. Я уверил его, что ничего подобного у меня и в мыслях не было. Он, смеясь, возразил, что именно так я и думаю, да и любой другой здравомыслящий человек должен был бы так подумать. Он и сам бы предположил, что у него какие-то непорядки с головой, да вот, как быть с фактами, с реальностью.

 

Когда я вернулся в дом, жена смотрела новости, и ахала. Показывали немецкие городки, залитые водой по автомобильные крыши. Когда новости закончились, я пересказал жене рассказ Ивана Моисеевича о его влиянии на природу. Жена слушала внимательно и нисколько не удивилась. Потом задумалась и сказала, что звучит все это дико, но, что-то подобное она предполагала. И добавила, что, благодаря старикану, слава богу, мы живем без катаклизмов. Я только пожал плечами; удивительно, до чего же легковерны женщины, даже такие умные как моя жена.

 

Мы продолжали встречаться; и на кафедре, и у них дома, но больше Иван Моисеевич этот неловкий вопрос не затрагивал.

 

Летом мы поехали в Саратов к родителям моей жены. Жили в основном на даче, купались в озере, сплавали на пароходе в Астрахань, пару дней провели в Москве. К началу сентября надо было возвращаться, - наступал новый учебный год. Я позвонил приятелю с кафедры, чтобы он встретил нас на машине. Он пообещал, и сообщил мне последнюю новость: Иван Моисеевич в больнице, с инфарктом. Я расстроился от этого известия. Славный старик; надо будет навестить его немедленно, как только приедем. Но жена переживала болезнь Иван Моисеевича намного сильнее. Она буквально молилась, чтобы он остался жив, иначе свалятся нам на голову все несчастья мира. Все эти землетрясения и ураганы. Я посмеялся над ее верой, но жена не обратила на мой смех никакого внимания.

 

В понедельник, рано утром, нас встретил приятель, помог уложить в машине багаж, мы тронулись, и он сказал, что вчера в городке произошел какой-то оползень, подробности ему пока не известны. Подъезжая к дому, мы увидели скопление техники и людей. Оказалось, что соседний дом осел, провалился в карстовую полость почти на полтора этажа. А на нашем доме красовались несколько крупных трещин, проходящих по наружной стене от крыши до фундамента. Наш, крайний подъезд, трещины не затронули, но соседи уже выносили мебель. Мы не успели поздороваться, как нам объяснили, что дом вот-вот уйдет в карст, так что выносите самое ценное. Мы втроем бросились в квартиру, жена в панике стала собирать что-то на кухне, я обнял ее, успокоил, объяснил, что наша первая задача – документы и ценности, а уж потом все остальное. Только мы успели вынести самое необходимое, как подъехал автобус с милицией, они оцепили дом, и больше никого туда не пускали. И правильно, на доме безмолвно появлялись все новые трещины. В некоторых окнах лопались и сыпались вниз стекла. От этой сюрреалистической картины женщины заплакали, и не только женщины.

 

Моя жена плакала навзрыд, вцепившись в рукав моего пиджака. Я дал ей платок. Она вытирала слезы и бормотала, что жаль старика, умер он, и вот свалилось на нас это несчастье. Я попробовал успокоить ее. Тут и приятель стал расспрашивать, причем здесь какой-то старик. Пришлось в двух словах сказать ему, что жена говорила об Иване Моисеевиче. Приятель заметил, что старикана положили в реанимацию, и это все, что ему известно.

 

Приятель забрал нас с вещами в свою квартиру. Мы немного передохнули, попили чай, и вернулись к нашему дому. Он практически был расколот, и одна часть ушла вниз по окна первого этажа. Оцепление внутрь нас не пустило; кто-то из офицеров пообещал, если движение остановится, то тогда. Но сейчас, - ни в коем случае. Мы постояли в толпе плачущих соседей. Тут жена сказала, что она физически не в состоянии звонить на квартиру Ивана Моисеевича, и предложила зайти в больницу, и узнать время смерти, и откуда вынос тела. Мы свернули к корпусу нашей городской больницы.

 

Только я назвал дежурной сестре фамилию Боноже, как она, не дослушав, спросила, не родственники ли мы. Тут я понял, что жена была права. Действительно, чем же еще объяснить, что стояли дома полвека, и вдруг, за день, ушли в карстовую полость!

 

А сестра продолжала говорить, что если мы родственники, то можем пройти …, хотя, вот он ваш больной.

Действительно, по коридору, улыбаясь нам, шел Иван Моисеевич Боноже.