http://www.litkonkurs.com/?dr=45&;tid=309114 &pid=0

 

12 мая 1973 г. Солянка. Вчера гостил у меня Лёшка Поляков, беззаветный любитель Ильфа и Петрова и саблист по спортивному увлечению в школе. Обещался давным–давно, а вот доехал только вчера. Ну и на том ура. Я встретил его на вокзале ранним утром. Потом потаскал его по своим Пенатам, вывозил в поле - ему всё очень понравилось, он просто в восторге, говорит: «Молодец, Вовка, отстоял своё богатство от всех нападок и доброжелателей, и не очень добрых желателей.» Это он к тому, что я всё же бросил город - сам он теперь человек городской до мозга костей, не то, что бывалоче тогда, в Волчанске… - выбрал себе профессию деревенскую и не побоялся приехать сюда, на край света, в тьму и грязь за своей жар - птицей, наукой то есть. Хотя я уже тут не вижу особо ни тьмы, ни грязи - место как место, Сибирь как Сибирь. Даже много теплее и палитра окружающего мира много богаче, чем там, у него на Севере. И работа интересная. Что ноют здесь старожилы местные по городу, так это естественно. Наука не должна гнить в отрыве от цивилизации. Даже если она сельскохозяйственная. Это Никита разбросал из городов по весям силы научные - вроде ближе к земле и мысли у сельхозучёных будут о земле, а не о соблазнах всяких городских. Примитив. Ну да что там, бог даст, и нас перетащат к городу поближе. Который уж год эти слухи ходят, ещё до меня начали они циркулировать. Потому и решился, наконец, быть может, Нину сюда привезти. То ли с перспективой, так сказать. То ли спрятаться за её спину от этого марксового «идиотизма деревенской жизни»… Уж и не знаю, будет или не будет город, а без неё я помру. Уж это-то точно я знаю… В таком духе мы и говорили с Лёшкой, пока лазили по лабораториям и полям.

У него дела тоже интересные наблюдаются. Как оженились они с Татьяной, так хотели было на материк рвануть: сердце у Лёшки не совсем здоровое. «На тебя глядючи хотели рвануть», Лёшка говорит. А скорее всего потому, что у Татьяны там, на Украине, в Днепропетровске родители обретаются - вроде вместе сподручнее и легче. А потом одумались, опять же, на меня глядючи (шучу) - я от родителей упорол подальше. Красота - видимся раз в год, а то и меньше, и не надоедаем друг другу. А то ведь тоска смертная с их нравоучениями. Отец как-то говорил, то ли в шутку, то ли всерьёз, что самая желанная родня - это та, которая живёт на семьсот втором километре. Вот и я теперь на ём живу, на том километре: И от Норильска, и от Воронежа не достать. Но, скорей всего, были у Поляковых другие причины - зацепился уже Лёха за юриспруденцию. И крепко подсел на этот крючок. Хочу, говорит, быть юристом, и всё тут. И не адвокатом. И не прокурором. А именно судьёй! Почему? «Да видишь ли, Вовка, закусил меня отец, паразит. Над матерью как издевался, гад!.. И захотелось мне, в том числе, и на таких подлецов намордники смирительные надевать. Чтобы не калечили людям жизнь. Чтобы детей не уродовали.» Исчерпывающе. Действительно, на материк приедишь - кто ты такой, кому ты там нужен?.. А там, в Норильске, есть уже какие-то связи, знакомства, возможности. Хотя даже и не в самом городе, а на Кайеркане. Ну и что? Живут-то они всё равно в городе. Помощник судьи. И заочник в Красноярском университете. И девчоночка у них уже подрастает. И Танюшка опять на сносях. Так что всё у них идёт своим чередом, как и положено. Тяжело, конечно, работать и учиться, и семья уже, и дети, можно сказать… Я вон, как сыр в масле катался, «только учись, сынок». Но… у каждого свой крест. Да и свет в конце тоннеля у него уже на носу.

- А помнишь, Лёха, как мы подрались с тобой? - спрашиваю я.

- Да брось ты, когда это было?

- Да вот и было, когда мы вместе срисовывали, каждый себе, Теркина Василия. Уж очень красив был рисунок тот в журнале. Ну и мы наспор, кто лучше срисует, устроили соревнование промеж собой. Это уже тут было, на Севере.

- А, ну да. Когда стали подводить итоги, то каждый стоял на своём - его рисунок лучше! - Лёшка рассмеялся. - И никто не стал уступать!

- Ну да. Только кто кого тогда, не помню, - засмеялся теперь я. - Мне и сейчас кажется, что мой рисунок был лучше.

Мы оба покатились со смеху. Мы сидели на кухне, плотно прикрыв двери - Лаврентьев уже спал. До того мы часа три сидели вместе - я, Лёшка и Юрка, - за последней бутылкой нашего горелого коньяка. Лаврушка много рассказывал о таёжных прелестях. Ну а Лёха ему - о тундре. Потом Юрка ушёл спать, завтра на работу. За окном уже давно ночь. Ну а нам всё равно не ложиться, с утренним проходящим ему в Красноярск. Подогревали себя кофеём.

- А мне кажется наоборот, - откашлявшись от смеха, сказал Лёха. - А вот кто кого, я тоже не помню. Видимо, мы не здорово разошлись тогда, иначе бы помнили, чей верх оказался.

- Да, то была наша первая с тобой и последняя стычка за все годы, сызмальства.

Поляков перевёл разговор в другую плоскость.

- Ну ладно, братишка, ты мне лучше скажи, чего ты не подался в преподаватели. Ведь там-то хлеб, поди, полегче достаётся, чем тут тебе, на полях этих?

- Да как тебе сказать полегче… - я задумался: «А действительно, в тепле и неге. Шевели себе листочками… Как-то раньше я и не думал об этой разнице… Нет, нет, это не моё…» - Да нет, Лёша, дело не в легче – тяжелее. Просто не легла мне на душу эта канитель - преподавание. И всё тут. Это же как любовь - она или есть, или её нет. Вот наука легла сразу. А о том ремесле даже и не задумывался ни разу. Хотя у нас вон Коля Зезюков из моей группы студенческой подался в преподаватели.

- А что, разве нельзя одновременно преподавать и заниматься наукой? - видно было, что Полякова моего этот вопрос действительно закусил.

- Всё это можно, конечно. На Западе так и есть. Вся наука там при университетах сосредоточена. И учёные передают свои опыт и знания студентам. А те работают у них, как лаборанты. Представляешь, какой уровень у тамошних студентов!.. И у нас до революции так было. Тот же Менделеев, да и все наши великие ведь в университетах были. А нигде -либо ещё, в НИИ там каких-то. Тогда и понятия-то такого не было - научно– исследовательский… Да вот, видишь, какой-то дурак после революции разделил единое тело наука – образование пополам. Выделив обе эти части в самостоятельные отрасли. И Министерства-то разные!.. И в результате научники остались без возможности передавать свои знания студентам. И без их рук. Руки эти заменили лаборантами. А разве их сравнишь… А студентам ума вставляет, як Мыкола каже, новая каста преподавателей, далёких от науки. В лучшем случае, понюхавших её сбоку. Неудачники в ней, по-моему. Ведь удачливый, вернее, повёрнутый на ней разве бросит свой НИИ ради желторотиков?!..

- А что, разве нельзя вести там в ВУЗе предметы какие, что-ли…

- Да всё можно. И ведут. Вон у нас в СХИ были такие. И в Немчиновке. Но это корифеи. Старая школа. И их единицы. Но это разные, Лёша, вещи: жить и творить науку со студентами. Или наведываться к ним раз - два в неделю. А то и в месяц. Улавливаешь, какая разница?..

- Слушай, а в чём вот соль в научной работе? - Лёшка всё ковырял меня, наверное, больше, чем я его с его юристами. Вообще он заводной, любит докапываться до самых до печёнок. Наверное, таким и должен быть судья…

- В цифрах. В таблицах. В них вся наша жизнь… Ой, извини, я ж ещё не оперился до учёного, чтобы тебе трактовать там что - то… - искренне спохватился я.

- Да ладно тебе, брось, - Поляков небрежно стряхнул пепел в пустую консервную банку. Дым столбом стоял на крошечной кухоньке от наших сигарет. Завтра, нет, уже сегодня, Юрка опять будет бурчать с утра. - Доходили до нас слухи и про практику твою, и про дипломную… Вместе же размножали её, помнишь? Как ты любишь говорить - руки уже в крови?..

- Может, ты и прав. Соль наша в цифрах, которые помещены в те таблицы. Без них вся шелуха словесная, которой ты обволакиваешь и соблазняешь своих слушателей - ничто! Чушь собачья! А так, по твоим данным, любой может проверить тебя на вшивость. По цифирям твоим. И если что не так, утопят тебя, как слепого котёнка. Как бы ты там ни выпендривался. Утопят, как Герасим свою Му-му.

- А что значит «не так»? Подлог какой, или плагиат?

- Ну ты, право, Лёшка, юрист. Во всём сразу видишь криминал. Хотя ты прав, бывает и такое. Но главное даже не в этом, это лежит на поверхности. И докопаться до этой скверны лысенковской профессионалу несложно. А вот увидеть, что твои данные не соответствуют заявленным предпосылкам, данным других исследователей, что это огрех твоей методики, а не новое слово в науке… вот всё это и есть то, «чаво не может быть». «Потому что быть этого не может никогда.» В общем, по цифрам сразу видно цену твоему продукту. Да и тебе самому. Как евойному родителю.

Да-а, - протянул Лёшка задумчиво. - Я в математике не силён, - признался он, примеряя, видимо, мой кафтан на себя.

- Да ничего тут особо сложного нет, дружище. В математике той. Биологическая статистика - это песня Сольвейг Грига. В ней сразу видно всё, как под микроскопом. С допусками, вероятностями от сих до сих и железными доказательствами. Надо только применять её с умом. А в принципе суть науки проста, как облупленное яйцо - добывание новых знаний. Всё другое от лукавого.

- Надо же, как у вас тут всё серьёзно, - Лёха почесал затылок. - А я думал, пестики там, тычинки…

К поезду мы пошли в начале пятого утра. Хотя идти тут было не больше двадцати минут. Но не стали рисковать - у него сегодня экзамен. И край надо быть в столице края. На улице ещё темно, в окнах хат света не было, люди досыпали самые сладостные минуты сна. Даже петухи ещё не кукарекали. Одни только собаки несли свою службу, когда мы проходили мимо их владений. Некоторые с остервенением, захлёбываясь за своими заборами истерическим звонким лаем. Другие солидно и без суеты басом говорили нам вслед пару раз гав–гав, и снова замолкали. Но как раз от этих-то гулких звуков и пробегал иногда мороз по коже. Было по весеннему холодно. На синеющем у горизонта небе холодным голубым светом мерцала Венера. По дороге и на станции, в ожидании на открытой бетонной платформе поезда, Лёшка досказывал про своё хобби:

- Хариуса на реке Амбарке ловил. Это по пути на Алыкель. На Ергалахе, это приток Дудинки, тоже был. В начале зимы обычно. В конце сентября, то есть. На озере Лама два раза рыбачил. Вот где красотища!.. Там уж и сети закидывали с катера. Красная она, наша северная рыба - голец, сиг, чир, муксун… На блесну тоже с лодки брали. Щуки, окунь, плотва, лещ, судак. Пацаном на Норилке всё пропадал. Самолётиком летали в Снежногорск, Хантайская ГЭС там. Хантайское водохранилище огромное. Есть, где разгуляться. А какую мы строганину делали, да со спиртиком!.. Пальчики оближешь. А последнее время пристрастился добывать корюшку, жирная такая, зараза! И в Дудинку на Енисей за ней езжу.

- Да, тебе можно позавидовать, Лёха. Я ж летней тундры почти и не знаю. Да и давно оттуда слинял. А строганину мы тоже делали. И дома, с отцом. И на Талнахе, с ребятами.

- Ну, у вас тут, по рассказам твоего Юры, не хуже будет. Да и ты здесь не сидишь на заднице дома, насколько я понял, - Поляков раскурил новую сигарету. - Слушай, Володька, всё хочу спросить - как у тебя с почкой?..

- Да, нашёл о чём говорить, - отмахнулся я. - Раз бегаю по полям, значит всё нормально.

- Ну да, ну да… А как у тебя с писательством? - всё брал меня на абордаж брат в последние наши совместные минуты.

- Лёха, а как у тебя с рисовательством? - в пику ему спросил я.

И сразу же оба понимающе рассмеялись: всё время некогда, всё как-то на работе… В тёмной дали с востока показались огни поезда. Я подошёл ближе к фонарю и посмотрел на часы - маленькая стрелка уже почти наползла на цифру пять, а большая стояла вертикально. Мы быстро обнялись с ним - стоянка всего минуту, там будет не до сантиментов. Лёшка растроганно сказал на прощание:

- Давай, братишка, хватит тебе бобылём ходить. Привози свою женщину из столицы и живите на радость себе и людям…

- Так она не женщина ещё… - вырвалось у меня непроизвольно.

- Ну то твои проблемы, дорогой, - рассмеялся от неожиданно раскрывшегося секрета Поляков. - А как с музыкой? Поди опять тут в джаз–бэнде какой состоишь?

- О, этого добра хватает, - ответил я радостно, но развить эту мысль уже не успел.

С визгом и скрипом, тормозя со всей мочи, мимо нас проезжает добрая половина пассажирского состава. Наконец поезд остановился, «Иркутск – Москва». Мы начали метаться из стороны в сторону, высматривая, где там открылась дверь. Ага, вон через вагон проводница открывает свой тамбур. Мы опрометью бросились туда. «Давайте, давайте, мальчики», - торопит она нас. «Да нет, красавица, с тобой только один этот долговязый поедет. А я тут остаюсь для расплоду…», улыбаюсь я молоденькой симпатичной русоволосой проводнице. «Как скажешь, дорогой. Нам хватит и одного!» - озорно смеётся она с высоты. Лёшка, стоя уже рядом с ней в тамбуре со своей папочкой, вскидывает к плечу правую руку со сжатым кулаком: «No pasaran, брат!», кричит он мне. «No pasaran!», отвечаю я ему нашим давнишним с ним прощальным жестом испанских республиканцев. «Имей в виду, девушка, у него семеро по лавкам…» - кричу я вдогонку трогающемуся вагону. «Разберёмся!..» - смеётся она, закрывая двери.

Громыхая колесами на стыках рельсов, поезд быстро набрал прежнюю скорость и исчез в темноте на западе. Этот перестукивающий звук мне дороже всего на свете. Люблю железку. В любых её проявлениях. Будь то рельсы, вагоны, фонари, звуки или запахи. Вот, уже и звука того не слышно. Как и не было ничего… И никого.