Восьмилетнему Ивану было мало дела до того, что после пятнадцатого съезда ВКП (б) началось свертывание нэпа и наступление на капиталистические элементы города и деревни. Поэтому молодой капиталист безмятежно играл оловянными солдатиками дореволюционной царской армии в зале на толстенном ковре.

За большим обеденным столом под хрустальной люстрой сидел отец мальчика Андреев Максим Селифанович и «держал» речь. Мать Анна Васильевна, которая едва касалась, казалось, высокого резного стула красного дерева, внимательно слушала мужа, стараясь не расплакаться. Дедушка Селифан Прохорович и бабушка Фаина Андреевна сидели рядом со снохой и подавленно молчали. По другую сторону расположились: старшая дочь Максима Селифановича Анна – двадцати трех лет и ее муж Иосиф, дочь Феня – восемнадцати лет, пятнадцатилетняя Полина, Настя – двенадцати лет. Шел 1928 год. Семья Андреевых с дореволюционных времен владела на шестнадцатой линии Васильевского острова Ленинграда трактиром в полуподвальном помещение, небольшой гостиницей и жилыми комнатами над нею.

Заведения приносили хороший доход, что давало возможность безбедно существовать большой семье в эпоху повальной нищеты и голода. Красные власти снисходительно смотрели на мелкобуржуазное сословие, дожидаясь часа, когда появится возможность прихлопнуть, как надоедливую муху, плод новой экономической политики, чтобы повсюду восторжествовало социалистическая собственность и планово-распределительный механизм управления ею. Прежний курс государства поддержания мелкого частного предпринимательства «вдруг» резко обвинили в правом уклонение от генеральной линии партии большевиков.

Поэтому, видимо, государство увеличило ставку прогрессивного налога на доход от капиталистической собственности, что привело к свертыванию небольших заведений и фирм. Владельцев беспокоило также нагнетание в стране рабочих и крестьян враждебности к «сосущим кровь трудового люда» капиталистическим элементам города и деревни. Настало время подумать о целесообразности вести дальше гостиничное хозяйство семье Андреевых.

– Я полагаю, что это не последнее повышение налога. Следующий раз придет скоро, он не за горами, поверьте мне, и хозяйство станет настолько убыточным, что нас утянет на дно, разденет и разует, – Максим Селифанович посмотрел на отца с матерью, затем на детей.

– Что ты собираешься предпринять? – прервал молчание Селифан, приглаживая окладистую рыжую бороду.

– Сохранить, что заработали, не распылять капитал на поддержание нерентабельного заведения, то есть – закрыть его.

– Продать? – охнула Фаина Андреевна, прижимая руки к груди. Ее доброе полное лицо жалостливо сморщилось, а серые живые глаза наоборот, так широко распахнулись, что в них можно отчетливо наблюдать отражение горящих лампочек светильника Бра на межоконном простенке.

– Кто же купит убыточное хозяйство! Посмотрите, что творится вокруг. Рестораны спешно закрываются, магазины убыточно распродаются, пошивочные мастерские заброшены и давно не обслуживают клиентов. Хозяева заведений разбегаются в панике, кто – куда! – Максим махнул обреченно рукой и продолжил. – Трактир и гостиницу отдадим в руки городского совета, а пятикомнатную квартиру переоформим на Анну с Иосифом. Они здесь останутся, Иосиф – инженер на заводе, ему ничто не грозит.

– Как же вы? – Анна схватила мужа за руку и посмотрела на родителей. Куда?

– Не беспокойся, Нюра. – Максим всегда так называл дочь-первенца Анну. – Я знал, что когда-нибудь нас вынудят закрыть заведение, поэтому готовился заранее к этому дню. В Старую Руссу поедем. Там Петр Селифанович присмотрел нам большой дом, будем рядом с ним жить.

Ломовые извозчики охотно согласились доставить мебель семьи в Старую Руссу. Им предстоял путь в триста верст. Максим Селифанович решил сам сопровождать груз, а женщин и стариков отправить поездом. Они уже к вечеру доберутся до Старой Руссы, где их встретит его старший брат. Максим поддался на уговоры маленького Ивана и, не смотря на протесты жены, взял его с собой.

– За неделю управимся, пускай мир посмотрит, привыкает к тяготам дороги! – заключил суровый Максим Селифанович, досадливо нахмурив карие глаза.

День выхода каравана в дорогу выдался пригожим. Солнце светило с утра на безоблачном небе. Иван, как король, восседал на первой телеге в маленьком кресле, прикрепленном к спинке дивана, на котором ему предстояло спать во время пути. Мальчик торжествующе посматривал на провожающих родственников, стоящих поодаль. Анна Максимовна плакала, обняв за плечи высокую Феню, которая тоже оставалась в Ленинграде. Ее решили пока не срывать с места, чтобы смогла продолжить учебу в медицинском институте. Муж Анны, инженер Иосиф Купрейчик, ничего не имел против такого решения.

– Бог даст, избежим подселенцев, – надеялся он.

В городе всех, кто имел излишки жилой площади, «уплотняли». Насильно заселяли на «лишних метрах» пролетариат, который не имел жилья или ютился в полуподвальных помещениях. Так в городе образовались коммунальные квартиры, в которых стали проживать несколько семей.

Новый дом в Старой Руссе понравился Ивану. Ему было, где прятаться в многочисленных комнатах и играть во дворе. Там стояли качели и деревянный пароход, обвитый пронырливыми вьюнами и другими ползучими растениями. Мальчик, стоя на палубе за штурвалом корабля, часами «ходил» по морям и океанам, «боролся» с ураганом. Его с трудом загоняли домой, чтобы накормить или уложить спать. Домочадцы души не чаяли в кареглазом мальчугане, единственном подрастающем мужчине среди девичьего царства. Его любили и баловали сестры, мать и бабушка.

Максим пытался бороться с бабьим «произволом»:

– Вы сделаете из него эгоиста! Не кружите вокруг Ивана, как курицы-наседки, выискивающие зерна цыплятам, пускай сам одевается, заставляйте больше работать. Он должен мужчиной вырасти, а не маменькиным сынком.

Но толку не было, Ивану не давали даже чихнуть, заранее пичкали лекарствами, а стоило ему заикнуться, что голоден или хочет пить, тотчас пичкали пирожками, наливали чай с вареньем.

Так в довольстве и сытости рос Иван, и ему исполнилось восемнадцать лет. Теперь уже не Ванька, а Иван Максимович бегал с друзьями на танцы и покуривал сигареты. Юноша немаленьким ростом выделялся в любой толпе, как дозорная каланча. Он виртуозно играл на балалайке и гитаре, был незаменим на вечеринках, балагурил и весело смеялся. Девушки сохли по нему, но он, казалось, не замечал их печалей, каждый раз танцевал и заигрывал без разбора с другими девчатами. Парни тех девчат обещали «намять ему холку». Они бы выполнили угрозу, и ходить бы парню битому, но Ивану пришло время, отправляться на службу в армию. И он в сопровождение родни прибыл на сборный пункт. Анна Максимовна с восьмилетним сыном Олегом и Феня – Феодора Максимовна – с шестилетней дочерью Полиной приехали из Ленинграда проводить любимого брата. Феня в 1933 году вышла замуж за Степана, который работал на заводе, где служил муж Анны. Степан Васильевич жил в общежитие, поэтому предприимчивый Иосиф разменял одну большую квартиру, доставшуюся им от Максима Селифановича, на две, поменьше. Он с Анной поселился на Петроградской стороне, а Феодора со Степаном переехали на восьмую линию Васильевского острова. Они избежали уплотнения, сохранив собственное отдельное жилье.

Песни, музыка, слезы и смех сопроводили новобранца до теплушки на железнодорожной станции, и будущий воин покатил прочь от дома, сытости, вечеринок и девушек.

Иван Максимович просился на флот, не смотря на то, что служить там на два года больше, чем в пехоте. Видимо, детский пароходик из досок, заботливо сооруженный кем-то во дворе, сыграл свою роль, и романтичный паренек «влюбился» в море.

– Больно длинным уродился, будешь, как бизань-мачта на палубе, – огорчили Ивана на комиссии. – Но безвыходных положений не бывает, товарищ призывник. Ты – грамотный, значит, наденешь морскую форму, но в дальнобойной береговой морской артиллерии.

– Есть! – улыбнулся смышленый парень и смирился с судьбой.

Как и обещали в военкомате, Ивана Максимовича определили в артиллерию морской пехоты и отправили в Заполярье. Почему за Полярный круг? Думается, что классовое прошлое папеньки сыграло роль, поэтому его загнали подальше с глаз, чтобы не отсвечивал в центре социалистической страны.

Полуостров Рыбачий негостеприимно встретил молодого краснофлотца Андреева ледяным пронизывающим арктическим ветром. Казарма, или по-флотски экипаж, наоборот, приятным с дороги теплом и ярким электрическим светом в полярной ночи. Морской бушлат приятно обтянул покатые плечи, полные молодецкой силы. Тельняшка выглядывала в разрезе воротника, вызывая восторг юноши. Вот, если в такой форме показаться перед девчатами в Старой Руссе, то, наверное, ни одна бы не устояла перед ним. Парень улыбнулся своему отражению в зеркале бытового кубрика.

– Что? Нравится форма? – заметил довольную усмешку в глазах Ивана сосед по койке Николай.

– Да! Пойду в увольнение, девчата шлепнутся в обморок.

– Не упадут! Не бойся!

– Почему?

– Потому что, кроме вечной мерзлоты и карликовой сосны, здесь не встретишь никого.

– А в Мурманске?

– Да, там – лучше, чем здесь, куда ни глянь: доска, треска и тоска.

– Ничего, после службы наверстаю.

Вокруг полуострова хозяйничало Баренцева море. В непогоду оно остервенело кидалось на скалистые высокие берега, злые ветра насквозь продували артиллерийский дивизион на позициях, вырубленных в мерзлом грунте.

Полуостров Рыбачий – стратегический пункт Красной армии, откуда контролировался вход в Кольский, Мотовский и Печенгский заливы. Он стал непотопляемым линкором Заполярья и играл важную роль в защите города Мурманска.

Через год службы Ивана было не узнать. На голове, казалось, чудом держалась бескозырка, синий гюйс намеренно застиран до самого блеклого цвета, показывая, что не новичок, а флотские брюки с широчайшим клешем бойко «мели» скалистые тропы. Но выходить в парадной форме было некуда, и краснофлотцы «щеголяли» в гарнизоне в обычных робах: хлопчатобумажной рабочей форме и грубых башмаках с металлическими заклепками, «гавнодавами», как их называли в шутку.

И хотя Иван Максимович служил артиллеристом, считал себя моряком, потому что дивизион подчинялся командованию Северного флота. Юноша с удовольствием «сорил» морским жаргоном, а на внутренней стороне руки, между кистью и локтем, на коже красовалась его гордость, татуировка: штурвал, внутри которого на крутых волнах кренился линкольн с башенной артиллерийской установкой на носу. Три ствола дальнобойной артиллерийской пушки хищно уставились вдаль, на замысловатую надпись: Северный флот. Краснофлотцу будет, что показать друзьям, когда получит отпуск.

Но в начале 1941 года приказом по Северному флоту отменили полагающиеся в армии отпуска. В дивизионе стали поговаривать о скорой войне.

Иван к этому времени служил дальномерщиком. Его боевой пост находился в километре от батареи на вышке, установленной на горе. Он должен был определять по прибору дальность подвижных и неподвижных целей, предметов и разрывов снарядов, ведение визуальной разведки местности и корректировка стрельбы наземной артиллерии, измерение горизонтальных и вертикальных углов цели.

Семилетнее образование и сообразительность краснофлотца Андреева продвинуло его по службе до отделенного командира и, получив в армии специальность дальномерщика, его назначили старшим наблюдательной вышки.

 

«Нелегкой походкой матросской

Иду я навстречу врагам,

А после с победой геройской

К скалистым вернусь берегам.

Хоть волны и стонут, и плачут,

И плещут на борт корабля,

Но радостно встретит героев Рыбачий,

Родимая наша земля».

 

Иван Максимович и Николай, которые подружились, стирали рабочую форму в бытовом помещении, когда по радио объявили о войне с Германией.

– Эва! – удивился Иван. – Вот тебе и пакт о ненападении! Что же теперь будет?

– Воевать будем!

– Если дадут немцам добраться сюда.

– Забыл, что финны рядом. Они – союзники Германии и не простили нам свое поражение в тридцать девятом году. Теперь поднимут голову и вместе с немцами полезут отбирать свои земли.

Уже на следующий день артиллеристы вступили в бой с врагом, потому что 221 батарея из 113 отдельного арт. дивизиона майора П.Ф. Космачева, куда перевели перед войной краснофлотца Андреева, блокировала огнем орудий вход в залив Петсамо-вуоно.

Этот залив имел очень важное военно-стратегическое значение. На севере Финляндии (в то время – союзницы Германии) не было железной дороги, и снабжение фашистских войск шло морем. Порт Лиинахамари, оборудованный хорошими причалами, стал главной перевалочной базой, которая обеспечивала всем необходимым горный корпус «Норвегия». Кроме того, в районе поселка Никель находились известные на весь мир рудники и никелевый завод, откуда через Петсамо и порт Лиинахамири немцы вывозили никель для своей военной промышленности. Батарея находилась в очень «жарком» месте, держа под особым пристальным вниманием противника, но и сама не обделена была таким же «вниманием» с его стороны. Батарею систематически обстреливали германские дальнобойные орудия, установленные на мысах Нумерониеми, Ристиниеми и в глубине Петсамо-вуоно. Против батареи действовали 7 или 8 батарей крупного калибра. Кроме того, перед тем, как ввести в залив транспорт и десантные баржи, немцы каждый раз наносили по батарее сильные бомбовые удары, стремясь если не уничтожить ее, то хотя бы на время вывести из строя.

Не удалось фашистам захватить и полуостров Рыбачий - стратегический пункт, откуда контролировался вход в Кольский, Мотовский и Печенгский заливы. Летом 1941 года советские войска при поддержке кораблей Северного флота остановили противника на хребте Муста-Тунтури.

Полуострова Средний и Рыбачий стали непотопляемыми линкорами Заполярья и сыграли важную роль в защите Кольского залива и города Мурманска.

 

Вечером 22 июня батарея открыли огонь по немецкому судну. В течение 17 минут выпустила 59 снарядов. После третьего залпа – попадание. Затем еще наблюдалось 5 попаданий, взрывы, густой дым и пламя. Пожар на судне был виден Ивану невооруженным глазом. Полыхающий корабль его команда сумела выбросить на камни. Сами люди на плавучих средствах выбирались на берег губы Амбарная, а судно продолжало гореть, пока не последовал сильный взрыв. Корабль окутался паром, видно, взорвались котлы, и тральщик перестал существовать.

– Боевая тревога! Батарея к бою! – раздался голос дежурного офицера из репродуктора. Бойцы побежали к местам, согласно расписания боевой службы.

– Транспорт противника с моря. Дальномерщик Андреев определить расстояние и точное направление до объекта!

Иван прильнул к дальномеру, наводя визирные линии на непонятный плавучий островок. В окуляре разглядел огромный металлический танк, закрашенный пятнами под цвет свинцового моря.

– Ага! – догадался радостно Иван. – Немцы дизельное топливо доставляют своим кораблям. Цистерну уложили на понтоны и тащат буксиром в залив за сопкой. Сейчас мы его уконтропупим!

Краснофлотец Андреев вычислил координаты и доложил на батарею:

– Пеленг двести семьдесят градусов, расстояние – тридцать шесть кабельтовых, направление движения зюйд, скорость пять узлов.

Командир батареи повторил ориентиры наводчикам и скомандовал:

– Огонь!

Водяные столбы взрывов легли полкабельтова дальше и правее. Иван прильнул к окуляру:

– Двести семьдесят пять градусов, тридцать пять кабельтов, упреждение два градуса левее.

Снова раздался залп батареи, снаряды легли правее линии врага.

– Двести семьдесят три градуса! Тридцать пять кабельтовых! Упреждение два! – скорректировал Иван Максимович.

Батарея выстрелила и накрыла плавучую цель. В небо взметнулся дым, и цистерна заполыхала огнем.

– Есть поражение! Объект уничтожен!

– Батарея – отбой! Всем в укрытие!

– Теперь держись! – подумал Иван, слетая по ступенькам с наблюдательной вышки, побежал к скалистой расщелине, облюбованной для укрытия от обстрела позиций врагом. На головой прошелестели снаряды немецкой артиллерии – немцы среагировали на огонь русской батареи.

Враг пока не обнаружил пункт наблюдения на стометровой высотке. Поэтому обрушалась всей мощью только на батарею. Иван чувствовал, как вздрагивала скалистая земля, хотя отсюда до батареи было около полутора километров.

Артиллеристы успели до обстрела укрыться в железобетонных ангарах. После артиллерийского налета, на батарею ринулись немецкие бомбардировщики в сопровождение юрких истребителей. Но советские истребители отгоняли их левее, в море, и немецкие самолеты, сбросив беспорядочно бомбы на побережье, убрались ни с чем.

Иван после обстрела забрался на вышку и посмотрел в бинокль на море. Цистерна горела ярким факелом, и он сделал десятую зарубку на перилах. Сколько еще впереди?

Незаметно для артиллеристов пролетели десять месяцев. Ежедневные стрельбы, налеты авиации фашистов и обстрелы позиций батареи врагом сплотили краснофлотцев. Они дружно и слаженно выполняли свои обязанности. Каждый был способен заменить выбывшего в бою товарища.

Иван к весне стал наводчиком на батарее, передав обязанности дальномерщика другу Николаю, которого обучил за это время искусству владения шестиметровым прибором наблюдения за морем.

Наступил апрель. По привычным понятиям – разгар весны. Но на севере она не такая, как дома на родной новгородчине. Ни тепла тебе, ни намека на зелень, все тот же снег вокруг, только меньше вьюг, тише и быстро прибавляется день. Ивану казалось это благом после беспросветной штормовой зимы. Когда доставали снежные вьюги, которые буквально заваливали батарею по шею снегом. Расчет пушки за зиму разгреб тонны снега и вынес за пределы расположения батареи. И для блокады Петсамо-вуоно лучше свет, чем полугодовая темень. Для людей: после долгой ночи хотелось ласкового солнца. Для службы благодать: возможность наблюдать за студеным морем без прожекторов, даже без приборов, а стереотрубы расширяют обзор так, что вражеские корабли можно засечь даже в Варенгер-фьерде.

С наступлением светлого времени суток у противника основными средствами защиты конвоя стали дымовые завесы и артиллерия, которая массированно воздействовала на советские береговые батареи, значительно усиленные за последние месяцы войны.

Еще в первых числах марта Краснознаменную 221-ю, отмеченную орденом до награждения космачевского дивизиона, перенесли на новое место.

На месте старой, которую подправили, подкрасили, выставили вместо стволов пушек бревна, получилась отличная ложная батарея, долгое время навлекавшая на себя залпы врага, едва начинался артиллерийский бой. Немало потратил противник снарядов впустую.

Вражеские катера-дымзавесчики активизировались, чаще, чем зимой, работали немецкие артиллеристы, занятые подавлением огня 221-ой батареи. И в первые дни весны не раз случалось, что дымовые завесы позволяли немецким транспортам выскакивать из залива и проскакивать на запад, поэтому срочно потребовались специальные пушки против катеров, потому что крупнокалиберная береговая артиллерия Северного флота не могла отвлекаться на мелкие объекты.

Вскоре возле старой позиции 221 батареи воздвигли массированные артиллерийские дзоты, способные выдержать прямое попадание снаряда большого калибра. Четыре пушки ЗИС-3, установленные в них, надежно прикрыли залив Петсамо-вуоно.

Как только два катера-дымозавесчики высунулись из залива и потянули полосы дыма, пушки закидали их осколочно-фугасными снарядами, сорвали проводку фашистского транспорта.

Немцы, ошеломленные таким ударом, двое суток не предпринимали попыток вывести в море корабли.

Но в дивизионе догадывались, что за зиму в заливе, контролируемым фашистами, скопилось много транспортов, которые необходимо отправить в Германию, поэтому были начеку. Первая попытка врага провести транспорт в десять тысяч тонн закончилась победой батарей лейтенанта Поночевского, где служил краснофлотец Андреев, и лейтенанта Соболевского, командовшего 140 батареей. Успешная двухбатарейная стрельба, в которой израсходовали сто шестьдесят семь снарядов, привела к уничтожению большого корабля.

Но успех достался нелегко. Артиллеристы стреляли под огнем уже пяти батарей противника. Позиция 221-ой батареи была разведана немцами. Они били по новому месту и сумели поразить орудие, где находился Иван. Семеро матросов было ранено, трое – убито, а сам краснофлотец Андреев, контуженный и оглушенный, сумел ликвидировать пожар, сорвав загоревшуюся маскировочную сетку, чем предотвратил взрыв боеприпасов, с таким трудом доставляемые на скалистый берег.

Такие бои повторялись каждый день. Противник начал проводки днем и ночью.

В один из боев сто пяти миллиметровый снаряд врага пробил щит орудия, где находился Иван, и разорвался во дворике. Пушка на десять суток вышла из строя.

Наверное, досталось в этом бою и фашистам. Четыре батареи, свободные от стрельбы по транспорту, вели ответный огонь и заставили замолчать фашистскую батарею на мысу Нумерониеми.

В начале мая 1942 года погода стояла ветреная, шли сильные дождевые заряды, и все же дальномерный пост и наблюдатели с батарей обнаружили в час ночи транспорт врага, направляющийся в залив. Сразу включили прожектора и огонь открыли обе батареи сто тридцаток. Два снаряда угодили в транспорт, и он не сумел проскользнуть в Петсамо-вуоно, скрылся в пелене дождя.

Вражеская артиллерия ответила шквальным огнем по советским батареям. Они выпустили около трехсот пятидесяти снарядов, не причинив в этот раз значительного вреда расчетам орудия

Шестнадцатого мая, а зима в разгаре. Метели припорашивают почерневшие сугробы новым снегом. Кругом ослепительная белизна.

День. До темноты можно отдохнуть и заняться своими делами. В светлое время враг не решается сунуться для проводки судов. Доклад вахтенного сигнальщика оказывается полной неожиданностью:

– Пеленг двести шестьдесят девять градусов, дальность сто сорок кабельтовых, курс сто тридцать — транспорт и четыре катера.

Батарея изготовилась к бою. Тотчас следует новое сообщение:

– Пеленг двести, дальность шестьдесят, высота три тысячи, курсом на батарею девять «юнкерсов».

– В чем дело? Что заставило их пойти днем? – тревожились командиры.

– Бес их знает! Проверяют батареи на готовность, как их учили, с самолетами и эскортом.

«Юнкерсы» роятся над старой позицией. Метель занесла там дорожки вместе с макетами. Новой позиции немцы пока еще не разведали. Потому что отсюда не сделали ни одного выстрела.

Транспорт ползет медленно.

Батарея открывает огонь с предельной дистанции, когда транспорт подошел на 80 кабельтовых.

В боевой рубке КП даже вылетели стекла, насколько мощно «плюнули» пушки.

«Юнкерсы» тотчас пошли в пике, но на старую позицию. Значит, первого залпа с новой позиции фашистские летчики не засекли.

Сразу после залпа для маскировки дали орудиям угол снижения. Фашистские бомбы рвутся в стороне.

Дальномерщики доложили о результатах первого залпа: накрытие!

И снова наши залпы гремят над заливом.

Немецкие летчики уже разобрались, откуда велся огонь, и ринулись в атаку на новую позицию, поливая ее из авиационных пушек и пулеметов. Бомб не бросали — все израсходовали на ложную позицию.

Зенитная батарея Пушного и счетверенная зенитная установка подключились к бою. Один самолет загорелся и ушел на свою территорию.

Батареи противника поддержали корабли ответным огнем.

Катера ставят плотную дымовую завесу. Они легли на обратный курс — навстречу транспорту. Над транспортом поднимаются пламя, дым.

– Попадание! — радостно докладывает дальномерщик.

– Горит! — кричит и сигнальщик.

Катера быстро закрывают транспорт сплошным белым дымом и, уменьшив ход, идут на расхождение.

Командир батареи Поночевский командует:

– Обстрел акватории!

Батарея дает шесть залпов. Цели не видно. Катера находятся за пределом дальности стрельбы. Самолеты уходят.

– По¬стам искать транспорт! – кричит командир.

Но транспорта не видно — даже высокие горы в дымовой завесе.

– Катера сбросили морские дымовые шашки, — докладывает сигнальщик.

По курсу катеров черными кляксами легли дымовые шашки, к небу поднялся кудрявый белесый дым.

– Вот, гады, додумались!

Но вход в залив чист. Значит, транспорту не прошел. Дымовая завеса медленно уходит на запад, корабль прячется за ней.

– Наверное, лег на обратный курс, – сокрушается кто-то. – Гасит пожар.

Артиллеристы огорчены, каждый вставляет свое слово.

– Жаль, очень жаль, — гудит на ухо командиру комиссар Бекетов.

– Конечно, жаль, но что поделаешь? – отмахивается тот.

– Еще одно попадание, и он не ушел бы...

– Задача выполнена – порт блокировали.

– Уничтожать, понимаешь, топить надо, а не повреждать!

Всем до боли обидно, но дальше 80 кабельтовых транспорт уже не достать.

Иван тоже недоволен: столько труда, а результат нулевой. Он угрюмо смотрит на белую муть дымовой завесы и слушает, как тихо спорят товарищи о том, прав ли командир, что открыл огонь с предельной дистанции. Одни считали, что поторопился.

Но можно ли пускать противника дальше? Куда? Прямо в порт? Оттуда до входа в порт всего 12 кабельтовых. Это не более пяти, семи минут хода при малой скорости. А что такое пять минут при плохой видимости, да если еще цель закрыта дымом?

Спорят не только матросы.

– Не рано ли открыл огонь? – спрашивает комиссар Бекетов.

– Нет, бить надо с предела, – уверенно отвечает Поночевский.

Комиссар считает, что следует немедленно критически разобрать ход боя. Ведь это только начало, первый бой. Очевидно, враг прощупывает возможности.

Через полчаса дымовая завеса, все время поддерживаемая катерами, рассеялась: на море ни катеров, ни транспорта.

Поночевский вызвал на командный пункт всех командиров.

Прибывающие на совещание подавлены.

Краснофлотцы слышат, как лейтенант Годиев, сверкая черными глазами, шумно здоровается и темпераментно кричит:

– Влепили гаду! Жаль, что сбежал. Надо было ввести в дело моих стрелков!

– Ну конечно. Только потому и не добились победы, – иронически замечает кто-то из офицеров.

– Почему не добились? — горячится Годиев. – Будет победа. И сегодня победа! Транспорт не прошел.

– Не велика победа, — вмешивается врач, капитан медицинской службы Попов.

– Вы-то, медики, что в этом понимаете?! Только клизмы умеете ставить!

Попов и Годиев переругиваются, их разнимает Бекетов.

Этот спор немного разрядил атмосферу, ослабил напряжение.

26 мая был особенно богат снежными зарядами. Пелена за пеленой наползали с северо-запада на по¬луостров. Вахтенные сигнальщики то и дело отмечали в «Журнале наблюдения» перемену видимости.

Солнце – в зените. Все, кроме вахтенных, легли отдыхать.

– Десант! – доложили наблюдатели.

Сигнал боевой тревоги поднял всех на ноги.

– Где десант? – подлетел к стереотрубе командир.

Лейтенант Трегубов, не отрываясь от стереотрубы, шептал:

– Пятнадцать, шестнадцать, семнадцать... Товарищ командир! Пеленг двести сорок градусов, дальность сто восемьдесят кабельтовых, курс восемьдесят градусов — семнадцать кораблей противника.

– Вижу, что за корабли?

– Три больших, наверное, транспорты, шесть средних, похоже, тральщики, восемь малых – катера.

– Думаете, это десант?

– Похоже. Столько никогда не ходило.

– Кораблей много, не спорю, но это конвой!

На ярком горизонте небольшие суда кажутся большими. Танкер, два транспорта, шесть тральщиков и восемь сторожевых катеров. Впереди, в кильватер, сторожевые катера. За ними тральщики. Между берегом и эскортом следует караван — транспорт, танкер и транспорт. Всего 17 единиц.

Быстро передали донесение в Полярный. Возможно, помогут авиацией.

Поночевский звонит командиру армейской батареи Василию Кокореву:

– Видишь армаду?

– Вижу, вижу.

– Надо стрелять по катерам. Да! Тебе стрелять по катерам. Не допускать постановки дымовых завес. Меня прикрывать не надо. Пусть бьют. Главное — расстроить их боевой порядок.

– Хорошо. Сейчас выкачу орудия на прицельную наводку и буду стрелять дистанционной гранатой.

– Давай, время еще есть. Наш успех зависит от тебя, от того, как ты подавишь катера. Батарея давно изготовилась к бою. Ждет. На дальности 100—120 кабельтовых караван замедлил ход.

– Чего-то ждут, — заметил кто-то.

– Авиации, – уверенно отозвался лейтенант Трегубов. Отдаю боевое распоряжение зенитчикам:

– Патроны зря не жечь, стрелять только на дальности действительного огня и по пикировщикам.

Маркин настойчиво проверяет правильность подготовки данных для первого залпа. Игнатенко то и дело запрашивает у дальномерщиков дистанцию до кораблей. Чувствуется, что люди волнуются.

На КП звонит Годиев, докладывает: к бою готов. Командир батареи желает ему успеха. Даже не видя Георгия, он представляет, как горят у него глаза в азарте.

Немцы стали перестраивать боевой порядок кон¬воя. Катера пошли строем фронта. Очевидно, попытаются поставить дымовую завесу в восемь рядов. Тральщики пошли прежним строем – в кильватер, прикрывая караван с моря от возможных действий советских подводных лодок, торпедных катеров и авиации. Между тральщиками и противоположным берегом за катерами по-прежнему следовали три корабля. Головной транспорт водоизмещением свыше десяти тысяч тонн.

– Самолеты противника! – доложил наблюдатель.

Черные машины с белыми крестами, заходят один за другим в круг над батареей. Зенитная батарея не открыла огонь – высоко. Пусть фашистов радует отвлекает мнимая подавленность.

Двадцать четыре бомбардировщика – не шутка. Над ними осами носятся «мессера».

На батарее ни звука. Только рев моторов в небе.

Командиру звонит Бекетов.

– К нам прибыла тридцатисемимиллиметровая зенитная батарея. Куда поставить?

– Где она сейчас?

– Справа от первого.

– Пусть там и развертывается к бою.

Связь на батареи единая, каждое слово слышат на всех боевых постах.

– Дальность девяносто пять! – докладывает дальномерщик Андреев.

– Огонь открывать с 74 кабельтовых, – передает команду Поночевский.

Не спеша, идут корабли. Кажется, время стоит на месте. А самолеты беснуются над головой. Батареи не подают признаков жизни.

–Дадим концерт фрицам? – кричит все по связи командир батареи.

– Обязательно!

– У как же, устроим, — слышатся голоса командиров орудий Покатаева и Фисуна.

– До смерти развеселим, – доносится басистый голос Ивана Андреева.

Такая перекличка отвлекает от ревущих самолетов.

В ожидании боя даже напевали...

– Дальность семьдесят шесть кабельтовых! – сообщает Иван.

– Приготовиться! - предупреждает боевые посты командир батареи.

– Дальность семьдесят пять!

– Дать угол возвышения! – командует Поночевский на огневую.

– Дальность семьдесят четыре с половиной!

– Поставить на залп!

– Дальность семьдесят четыре!

– Залп!

От дружного залпа трех орудий крупного калибра задрожала земля.

Самолеты повернули на вспышки. Первый начал пикирование. Мгновенно заработали зенитные орудия, пулеметы, винтовки. Огневая завеса понеслась навстречу самолетам. Первый самолет не выдержал, второпях сбросил смертельный груз и отвернул в сторону. В общий треск зенитного оружия врезался вой бомбовых сирен, грохот разрывов. За самолетом — черный хвост дыма, машина в пламени. Пылающим факелом она нырнула в море.

По сторожевым катерам открыла огонь батарея Кокорева. Один катер окутался пламенем.

На батарею яростно обрушилась артиллерия противника. Над полуостровом слышен сплошной гул.

Сторожевые катера попытались ставить дымовую завесу, но удачные взрывы дистанционных гранат кокоревской батареи разогнали их.

Горящий катер разлетается в щепки от взрыва. Три других повернули назад. Остальные прибавили ходу и позорно бежали в залив Петсамовуоно.

221-я батарея перешла на поражение.

На четвертом залпе над головным транспортом взметнулся столб пламени, дыма, и тут же последовал сильный взрыв. Видно, как падали мачты.

– Тонет! – кричит Иван.

Транспорт медленно уходил под воду. Батарея перенесла огонь на танкер. Теперь дымовую завесу пытаются ставить тральщики. Но и они не выдержили обстрела кокоревской батареи и тоже легли на обратный курс.

Танкер медленно ползет вперед. В корму подпирает идущий сзади второй транспорт, слева тральщики, справа берег, а впереди гибель. Он в мешке. Тогда начинает маневрировать идущее сзади судно. Танкер пытается повторить за ним, но седьмой залп дает прямое попадание. Танкер похож на горящий остров.

На огневой позиции кричат «ура». Тральщики и второй транспорт к этому времени вышли за предел дальности стрельбы батареи.

Второй самолет противника валится в море. Огонь по батарее открыли тральщики. Но их снаряды не долетают до берега.

Батарея прекратила стрельбу по танкеру. Он в огне, потерял ход и дрейфует. Других целей на море нет.

С позиции батареи несется троекратное:

– Ура! Ура! Ура!

Затем артиллеристы побежали к пулеметчикам. Кого-то стали подбрасывать в воздух в благодарность за поддержку против самолетов.

– Почему тянете с докладом? – прервал суету командир батареи.

– Виноват. Все в порядке. Потерь личного состава и повреждений техники нет.

– Сбито два самолета, третий повредили, но он ушел к себе. Тяжело ранен командир зенитчиков лейтенант Павлов. Его отправили в госпиталь, но боимся, что не довезут.

После боя прошло три часа, а танкер все горел. Прилив пригнал его к берегу.

Кто-то предложил поставить танкер на якорь, как память о сегодняшнем бое. Мысль кажется всем заманчивой, но как забраться на танкер?

Горячие головы решили подобраться к нему на шлюпке. Но танкер не дался в руки матросам. Один за другим прогремели два взрыва на судне, взметнувшееся пламя предупредило, чтобы моряки не лезли на транспорт. Но судно не шло на дно, дрейфовало дальше.

Всю ночь пылающий транспорт не давал покоя. То и дело звонило начальство, ругало:

– Почему не добили? Немцы к себе утащат!

– Сам сгорит, жалко снаряды!

– Смотрите у меня!

Ветер загнал танкер в залив Маттивуоно к берегу противника. Там он сел на мель.

С северо-запада опять наползают снежные заряды. Батарея Пушного принялась обстреливать транспорт.

Но и днем танкер по-прежнему горел на мели.

Нешуточно пригревало землю солнце, снег стал таять и вода затопила землянки. Матросы бросились делать сточные канавы, мутная вода ушла. Но оказалось, что продовольственный склад тоже пострадал от наводнения, растаяли два мешка сахару. Кладовщик Коля Черепанов во время боя подносил на орудия снаряды. Он устал и заснул. За это его отдадут под суд. На батарею прибыл следователь. За мешок сахара могли расстрелять.

Коля – хороший и смелый человек. Командиры бросились спасать парня, просили оставить на батарее, чтобы искупил вину.

Проклятый танкер все горел и дразнил матросов. Приливо-отливное течение сняло поврежденное судно с мели и понесло на северо-восток. Артиллеристы думали затопить его при входе в залив Петсамо, но танкер вынесло в море.

Его решили добивать. Иван замерил расстояние – сорок кабельтов, доложил.

Лучший наводчик сел к механизму наводки. Залп. Снаряд упал рядом с небольшим недолетом. Второй – точно поразил цель, но танкер дал крен и остался на плаву. Считая этот, двадцать восемь снарядов из тридцати двух поразили транспорт, но не утопили. Жалко тяжелые заряды, которые нечеловеческими усилиями загружали на батарею.

Однако через полчаса радостный наблюдатель заорал:

– Тонет!

Все бросились смотреть. Танкер перевернулся и погрузился в воду, выплюнув из пучины огонь.

Артиллеристы повеселели – не зря потрудились. Вскоре позицию посетил всенародный староста Калинин и сообщил, что батарею представили к ордену Боевого Красного Знамени.

В июне пришло тепло. Снег растаял, но в оврагах белели остатки полярной зимы. Звонко побежали ручейки. Буйно полезла трава и красиво распустили бутоны цветы. В кустарнике суетятся чижи, ладят гнезда, не пугаясь людей. Рев самолетов и взрывы снарядов не отвлекали пернатый мир, они в грохоте войны заботились о новом поколение.

Матросы тоже радовались солнышку. Землянки опустели, дверь и окна раскрыты для просушки, все собирали щавель и дикий лук – первое средство от цинги.

Некоторые бойцы умудрялись загорать на позиции в минуты затишья.

Но война есть война. Снова слышится шум моторов – летят самолеты. Краснофлотцы одеваются и скрываются в землянках.

Немцы отбомбились с большой высоты – ниже не давали зенитчики, и ушли восвояси, не причинив вреда батареи.

Корабли в тот день не пошли, но их ждали.

На другой день из Норвегии приполз густой туман, словно дымовая завеса накрыла море. На батарее сияет солнце, а на море серая сплошная пелена. Что в ней – непонятно, локаторов нет.

Дальномерщикам и сигнальщикам объявили боевую тревогу, чтобы усилили наблюдение за морем. Командиры орудий самостоятельно приводят пушки в готовность к стрельбе.

До передней кромки тумана сто пятьдесят кабельтовых.

Но постепенно он подкрадывается к берегу, клочками проплывает над позицией, принеся сумерки, запах соленой воды и прохладу. Солнце не пробивается сквозь серую мглу.

– Шум винтов! – доложил наблюдающий.

– Что-то на море есть! – крикнул другой.

Но уже кое-где проглянуло море. Из тумана показались вражеские сопки.

– Транспорт! – крикнул дальномерщик Андреев. – Чуть правее Ристаниеми, почти не виден.

– Первое видит транспорт! – докладывает командир орудия.

– Первое – цель! Второе – цель! Третье – цель! – раздается команда.

Сразу гремят выстрелы, но взрывов не видно. Батарея продолжает стрелять вслепую. В ответ открыли огонь немцы.

Ничего не видно, но поставили заградительный огонь на вход в бухту. Результата не наблюдается. Батарея прекратила огонь. Немцем повезло с туманом, который рассеялся на вторые сутки.

Немцы успели провести транспорта, и на море пока пусто. Батарея тренируется наводить орудия на береговые цели, которые хорошо видны теперь.

Но и немцы не сидят, сложа руки.

Конец июня обещал быть тихим. Но на позиции раздался взрыв.

– Бомба замедленного действия! – предположил кто-то. – Которую не обнаружили после налета.

Второй взрыв вызвал тревогу. Командир приказал осмотреть воронку.

Ему доложили, что нашли донную часть от двухсот – двухсот десяти миллиметрового снаряда.

Поночевский дал приказ, наблюдать за берегом противника. Сразу же раздался третий взрыв.

– Засек! – кричит дурным голом наблюдатель. – Бьет дура!

Батарея противника на сопке за портом методично бьет по позиции. Снаряды рвутся, неся смерть. За батареей загорается торф, огонь приближается к боеприпасам второй пушки, на которой находился Иван. Заряжающий, снарядный и наводчик спрятались за щитком пушки от осколков, остались на месте на случай стрельбы. Остальные побежали тушить пожар.

Командир дивизиона в стереотрубу засекал на секундомере вспышку выстрела вражеской батареи, выжидал и за пятнадцать секунд до падения снаряда командовал:

– Ложись!

Матросы теперь не прислушивались к полету снаряда, кидались на землю по команде, интенсивнее тушили огонь.

Непросто бороться с огнем под обстрелом. Один из снарядов угодил в орудие. Матросы ворвались в орудийный дворик. Трое товарищей лежали в крови. Одному оторвало руку, но он сам побрел в санчасть, зажав рану. Он не хотел отвлекать матросов от борьбы с огнем. Иван помогал укладывать израненного осколками наводчика на носилки, позже он узнал, что из него вытащили сорок кусочков металла.

Заряжающий был ранен в живот, его тоже погрузили в санитарную машину.

Выпустив около тридцати снарядов, немцы успокоились. Но встревожились советские батарейцы – сотня снарядов врага и трех пушек не станет.

Но потом враг стрелял неоднократно по этой позиции и не смог причинить значительного урона морякам. Тогда пришли к выводу, что первое прямое попадание было случайным.

Иван Андреев в том бою получил ранение в ладонь. Осколок прочертил на поверхности полосу, вспоров кожу. Иван перевязался сам и к медикам не обращался.

На другой день артиллеристы выдержали три бомбежки. Около девяносто бомбардировщиков сбросили на батарею смертоносный груз, не причинив вреда. Даже помогли восстановить второе орудие, поврежденное накануне прямым попадание снаряда. От взрывной волны заработал заклинивший механизм угла снижения ствола.

Артиллерийский мастер-ремонтник в шутку крикнул «спасибо» врагам.

Лето было короткое и трудное, потому что бои стали более ожесточенными. Чем лучше воевали воины Заполярья, тем больше это вызывало раздражение противника и его активность.

В боях наступил август. На материке – самое лучшее время года: тепло, солнечно, но не жарко. А в Заполярье лето уже кончилось. Хотя белые сумеречные ночи еще продолжались, но было холодно, и краснофлотцы бушлат не скидывали даже в полдень.

Блокада полуостровов Средний и Рыбачий продолжалась гитлеровской авиацией, но и фашистов сильно зажали на подступах не только к Петсамо-вуоно, но и во всем Варангер-фьерде.

В начале августа с наблюдательного пункта 221 батареи доложили, что недалеко от берега плавает надувная лодка с летчиком, выпрыгнувшим с парашютом из подбитого «фокке-вульфа». Едва выслали катер подобрать его, как появились вражеские истребители, которые стали барражировать над летчиком на воде. Катер вернулся, иначе погиб под ударами фашистских истребителей.

Вскоре подоспел немецкий гидросамолет. По нему открыла огонь батарея лейтенанта Захарова. По ней начали стрелять тяжелые пушки из района Лиинахамари. Батарея, где служил Иван, и артиллеристы Соболевского стали работать по тяжелой артиллерии врага. Гидросамолет вынужден был улететь восвояси. К лодке выскочил немецкий катер из залива, но по нему открыли огонь советская батарея ЗИС-3 с полуострова Средний.

Командир артиллерийского дивизиона Космачев уже получил приказ, не допускать, чтобы фашисты спасли сбитого и так хорошо опекаемого летчика.

Вот какая баталия разгорелась из-за одного аса с «фокке-вульфа». С русской стороны вступили в бой еще две батареи. Они прекратили огонь только тогда, когда смолкли пушки противника. Фашисты израсходовали четыре сотни снарядов, советские артиллеристы выпустили не меньше. «Фокке-вульфы» улетели.

Один из советских летчиков на бреющем промчался над злополучной надувной лодкой, проскочил ее, и вместе с асом она пошла на дно. Противник не преследовал истребитель, и он благополучно сел на аэродроме.

Зима 1944 года выдалась не менее снежной. Артиллеристы, не покладая рук, трудились на батарее. Они разгребали снег, перетаскивали снаряды в погреба, стреляли днем и ночью по врагу. Редко выдавалась свободная минута, другая, когда можно присесть и отдохнуть, вглядываясь в бушующее свинцовое море, серое от облаков небо и белые скалистые берега. Только две краски главенствовали зимой в природе Заполярья: белая и серая. Война добавляла в однообразную палитру еще две: черную от взрывов и красную от крови.

В Петсамо, древней Печенге, высадили десант. 15 октября советские войска освободили порт и двинулись дальше на запад. Г

Для стационарной береговой артиллерии полуостровов война закончилась. Опустел Рыбачий. Почти все войска ушли в район Киркенеса.

Человеку, привыкшему к боевой жизни, трудно было найти себя в новой обстановке.

Но через несколько дней опять закружилось довоенное колесо жизни: боевая подготовка, практические стрельбы, строевые занятия. Жизнь входила в колею нормального рабочего дня, хотя на остальном фронте еще продолжались боевые действия.

Последние залпы в дивизионе дали 9 мая 1945 года вместе с артиллеристами всей Страны Советов.

На батарею позвонил начальник артиллерии Северного Оборонительного Рубежа и приказал приготовиться к стрельбе всеми батареями, но холостыми зарядами.

– Зачем, товарищ полковник? – спросил командир.

– Слушай радио, поймешь!

– Победа! — закричал командир и включил приемник.

Через несколько минут стрельбу отменили, предложили принять даже срочные меры, чтобы стрельбы не было. Но остановить салют уже было невозможно. Гремели залпы не только всех батарей, но всего оружия, которое имелось на полуостровах.

Пришел долгожданный день – День Победы.