Сегодня опять был на уборке в совхозе, или ОПХ, что тут одно и то же. Это опытно-производственное хозяйство нашего института. Нас, сотрудников растениеводческих отделов - селекционеров, земледелов, защитников и других агрономов совместным решением партбюро и рабочкома НИИ и ОПХ закрепили за отделениями совхоза. Мне досталось шестое, самое дальнее и последнее. И мы должны контролировать на отделениях ход уборки урожая, оперативно помогая или сигнализируя в штаб о возникших проблемах. Для этого мне выделили даже повышенную норму горючки для моего мустанга. Ездить на отделение можно в любое свободное от работы время, хоть до, хоть после неё. А если посчитаешь нужным и работа твоя тебе позволяет, то и вообще можешь там сидеть безвылазно. С сохранением зарплаты, конечно, был бы лишь толк от тебя. А зарплата моя неплохая, 120 рублей. Как и у любого инженера на заводе, кушавшего вузовские харчи пять лет. Пока хватает, спокойно могу слетать в Москву и обратно, ещё и на еду останется. У лаборантов поменьше, от 60 до 90. Ну а у кандидатов наших, завлабов, 400 рб. И нашо мэни таки сумашэдщи грощи?..

Шаломай Михаил Акимович, хохол, в которого, похоже, не один стакан татарской крови влили, напутствовал меня: «Ты ж там гляди, Тимофеич, шоб не крали да не гуляли». И я «гляжу», чтобы комбайны уходили с полей на мехдвор с пустыми бункерами, а машины с зерном не заворачивали куда налево. Это несложно - выборочно посмотрел для очистки совести, да и все дела. И никто этим не балуется, потому что знают - если что, не миновать им тюрьмы. Да и «гулять» в такую горячую пору не с руки: ссадят с комбайна, дадут в руки метлу - иди, подметай пыль на зернотоке!.. А так они зарабатывают на уборке до тысячи и больше тугриков. Я б и сам во что-нибудь забурился тут у них подзаработать, хотя бы на пахоте, но… Своей работы невпроворот. Шаломай всё мотается по совхозу на своём козлике, поджарый, сутулый, шустрый, как веник, со своей скороговоркой русско-татарско-украинской и с какими-то странными, непереводимыми матерками себе под нос. У меня был по крайней мере уже дважды. Ему скоро шестьдесят, говорят. С ним мы тут и пообедали в поле, с комбайнёрами, трактористами, шоферами. Со всеми теми, кого обед застал в поле. Война войной… А обед тут знатный. Не то, что в столовке. Такой ломоть мяса в борще, что мама не горюй. Да ещё ж и по две котлеты, и флотские макароны горой…

Парторг совхоза, незабвенный Алексей Иванович Морозов полная противоположность директору. Хотя по возрасту он только на пару - тройку лет моложе Михаила. Степенный, семенящей походкой несущий неторопливо своё брюшко, в неизменной своей соломенной шляпе топчется в основном на току, распугивая короткими ручками и всей небольшенькой фигуркой пернатых, садящихся в перекуры рабочих на бурты зерна. Тут он взял под свой контроль всё, что крутится, вертится, грохочет и смеётся. Его знаменитые выражения не знают и не веселятся над ними в Солянке разве что не освоившие ещё пока речь малые дети. Но, уверен, и до них очередь дойдёт, как только отпузырятся они и освоят «великий и могучий». «А чтоб тя об косяк перевярнуло, пятух пархатый!» - ругается он фальцетом на подвыпившего сторожа клуба дядю Сеню. «Музыка она у нас для таво в клубе, чтоб эстрада була у нас на высоте политическава момента» - просвещал он нас, благословляя на создание ВИА. И все удивляются, а особенно Шакирьянов Сабирьян Шакирьянович, кряжистый, как дуб старик - пенсионер, бывший директор ОПХ: как это можно было с таким косноязычием протиснуться в партийные секретари? Тем более освобождённые?!.. У нас в институте секретарша Чурикова Маргарита Ивановна не освобождённая. И профсоюзник Тихонов не освобождённый. А в совхозе Макаров тоже на свободных харчах председателя рабочкома подъедается.

Комбайны быстро подвигаются по стерне к очередному массиву ячменя, плавно покачиваясь всем своим огромным телом на неровностях почвы. Который день стоит отличная погода и все торопятся убирать напрямую. Ещё неделю назад в солнечную погоду на хлебных полях с разных сторон слышались щелчки поспевающих колосьев пшеницы. А ячмень начинает скукоживаться, хотя ещё не «клюнул», т. е. окончательно не опустил к земле созревшие колосья. Три стареньких СКД-5 заходят гуськом друг за другом на элиту Красноярского 1. Я примостился в одном из них, скрючившись на ящичке для инструментов и запчастей. Комбайнёр Опанас Петрович идёт головным впереди, весело смотря вперёд и вниз, иногда по сторонам, в том числе и на меня, небесного цвета глазами, выделяющимися голубыми точками на вконец запылённом лице. Ему за сорок, большое добродушное лицо, кепка с выбившимся из-под неё овсяного цвета чубом, большие загорелые волосатые руки, старый комбинезон - всё в этой мелкой зерновой пыли. Он мурлычит себе в такт рёва двигателя нескончаемое «Ты ж мэнэ пидманула…» Здесь, в Сибири, хохлов хватает. Ещё тех, переселенцев с царских времён. «Оцю ридну мову» знают сызмальства, и на другой, русской, говорят только с чужими.

Двери кабины закрыты. Жарко, отовсюду подсасывает к нам пыль. И плывём мы в клубах поднятой мотовилом пыли. Срезанные быстро бегающими туда - сюда ножами жатки растения широкой лентой споро подхватываются транспортёром и исчезают в рычащей молотильным агрегатом утробе комбайна. В запылённое заднее окошечко еле видно, как винтовой транспортёр быстро выкидывает из этой утробы уже обмолоченное зерно в огромный бункер. Это будущие семена сорта ячменя Красноярский 1, которые пойдут уже в рядовые колхозы – совхозы на посев следующей весной. Пока же это просто зерно, которое станет семенами после долгой мороки с ним на центральном зернотоке ОПХ. Работа комбайнёра немудрящая, блюди только нужную высоту среза, да чтобы барабаны не дробили зерно, да соблюдай ещё несколько десятков таких же мелочных «чтобы»… И всё будет в ажуре. Я уж намолотил, с разрешения Петровича и при его чутком руководстве полбункера, сбил оскомину, потому и сижу смирненько. Так что ничего особенного, 14-16 часов каждый день в этом аду грохота, пылюги и жары, всю уборку, если повезёт. Но нет для крестьянской души ничего томительнее, подлее и изматывающее, чем зарядившие вдруг дожди…

С гружённой зерном аж до скрипа в мосту машиной возвращаюсь на ток центрального отделения. Уборка в самом разгаре. Ток завален огромными буртами зерна. Уже пошла и пшеница. Тут Морозов, как всегда, гоняет птичек да чему-то поучает весело хохочущих женщин, перелопачивающих зерно. «Ой, Алексей Иваныч, да шо вы такое говорите!..» - доносится смех молодухи, прикрывающей рот рукой в рабочей рукавице. «Да я не говорю, я страдаю!» - различаю я весёлый голос вошедшего в роль Морозова. Взрыв звонкого девичьего смеха. Пожилая женщина, закутанная в платок, как и все тут, грозит ему, смеясь: «Я вот расскажу Степановне, как Вы тут страдаете, на руководящей - то должности. Она Вас быстро причешет.» Опять взрыв смеха, ещё пуще прежнего: все знают крутой нрав его жены.

Чем там у них дело закончилось, не знаю, так как полез на верхотуру посмотреть на подрабатывающую семена технику, старенькие Петкусы. Грохота очистительных и сортировальных машин тут хватит на три комбайна. Семена с триеров сыпятся в разные ячейки семяпродоводов, где сор, где мелочь, а вот и отборное семя, подставляю под него руку… Этим хозяйством заведует Иван Платонович, степенный толковый мужик, в клубном хоре ещё поёт. Потом посмотрел сушилки напольные совхозные, где с завыванием орут огромные вентиляторы, обдувая тёплым воздухом по полуметровым диаметром трубам с дырками наваленные на них семена. Оператор Максимыч хлопочет рядом с приборной доской, отвечая своей головой, чтобы не пережарить наше бесценное богатство, семена. Зашёл в побеленные длинные склады уже складированных на хранение после подработки, калибровки и сушки семян. Тут, наконец - то! тишина, и только зав. отделом семеноводства Томчик Николай Авксентьевич, бывший норильский сиделец, с девчонкой - лаборанткой и районным семеноводом из контрольно - семенной станции лазят по горам семян с щупом, отбирая пробы на анализ по влажности. Главное во всей этой суете - сохранить всхожесть семян! Вот ради всего этого и наши все труды, думалось мне. Чтобы комбайнами больше намолачивалось зерна. А в складах этих чтобы больше лежало добротных янтарных всхожих семян. Лучших из лучших сортов селекции нашего института. Пшеницы и ячменя. И всего другого, что мы селектируем. А это ещё и овёс, и травы бобовые и злаковые, и картофель… Наш золотой фонд.

Подхожу к Морозову, отвожу его в сторону, чтобы без свидетелей:

- Алексей Иванович, везде агрономы, бригадиры, учётчики, управляющие… Куча начальников, не протолкаешься. А что нам-то, научникам, тут делать? - спрашиваю я его больше от желания поболтать, чем спросить.

- Вот те рас, - искренне удивляется Морозов, уставившись на меня серыми навыкате маленькими глазками. - Что значит «что»? Партейный глас округлясь нужон, Володя, - в его фальцете зазвучали металлические нотки.

- Да я ж не партийный.

- Каки твои годы, сынок. Ты комсомолец. На хорошем щету. Вот и помогай нам бороться с урожаем.

- Так с ним, или за него, Алексей Иваныч? - хохотнул я.

- Иди вон садись в мою машину, умник, - шлёпнул он легонько меня под зад, улыбаясь. - Паедем щас на третье, там промблема.

Солнце клонилось уже к закату. Мы ехали по пыльным дорогам среди убранных и ещё не тронутых полей, мимо бегающих по хлебам комбайнов, мимо шастающих туда - сюда грузовиков, мимо ползающих на пахоте тракторов. Было весело на душе - уборка!.. Венец трудов крестьянских. Смысл жизни нашей здесь, на ней, матушке нашей земле.

Проблема оказалась пустяшной: напился учётчик. Не так, чтобы очень, но сигнал поступил, надо реагировать. Морозов, в машине смеявшийся над «сигналом»: - «Ты понимашь, Володя, беда у мужика - внучки не рожаются!..», в конторе на отделении супил густые брови и бушевал:

- Да я ж тя щас на метлу, куркуля, посажу!.. И будешь ты на ёй по воздуху вкруг Солянки круги нарезать!.. Ты что ж это вздумал пьянить, Степан?..

Степан, здоровенный дядька одного, пожалуй, возраста с парторгом, переминался с ноги на ногу и смущённо моргал чёрными глазами, теребя своей лапищей чёрные, как смоль, кудри:

- Да вот, Иваныч, понимаш, внук у меня трэтий появился, - как в бочку гудел Степан, так и не решив для себя, на каком же языке лучше говорить с начальством. - А внучек, вишь, нэма. Ото ж на радостях чи с горя и прыйнялы мы лышку. Ты не сумневайся, Алексей Иваныч, усэ будэ гарно…

По дороге на центральное Морозов философски заметил:

- Вот, Володимир Тимофеич, главное, шобы усе были настрёме. А ты говоришь, шо начальства много. Они ж, оте начальники, и обмывали с ним, поди. Токо они меру знають, а Степану и ведра мало буде. Да и то сказать, трижды дед!..

- А у Вас сколько короедов будет, Алексей Иванович? - спросил я, имея в виду внуков, конечно.

- Да столь же и буде, - засмеялся парторг. - Токо уси девки, - ещё пуще залился он. - Так ото со Степановыми казаками и будем их скрещуваты, - от смеха Алексей Иванович почти совсем сполз с переднего сидения, на котором сидел рядом с Олегом, своим шофёром.

Домой я вернулся за полночь.