В Москве умер современный русский поэт и драматург Евгений Сабуров. С 1962 года он входил в группу поэтов "Орлы", возникшую на мехмате МГУ.

До 1990 года печатался за рубежом, первая публикация в СССР - в рижском журнале "Родник". Стихи печатались в журналах "Театр", "Новый мир", "Знамя". Автор сборников стихов: "Пороховой заговор" (М., 1995), "По краю озера" (М., 2001) и "Тоже мне новости" (М., 2006), а также сборника экономической публицистики "Власть отвратительна" (М., 2003).

С 90-х годов Сабуров занимался научной и административной работой, опубликовал многочисленные статьи и книгу о современной российской экономике.

 

* * * *

 

Не смыкай глаза, красотка,

жизнь еще не умирает,

продолжается полет.

Самолет воздушной лодкой

в море Черное ныряет, вырывается вперед.

Сядем мы, голубка, в кресла

и совместно телевизор

благодарно поглядим.

Умер только дух арфиста,

а душа его воскресла –

Персефона, Эвридика – в глубине забытых зим.

То ли женщина уходит в мужа ночь,

то ли женщина от мужа в ночь уходит,

кто нисходит, кто восходит – не помочь

тем, кто прячется, и тем, кто водит,

тем, кто кается,

и тем, кто лжет,

тем, кто мается,

и тем, кто жмет.

То ли женщина нам дух переступает

или заступает нам пути,

то ли дух на женской тает

широко раздвоенной груди.

То ли женщина нашла, смолола колос,

а потом его снесла в Аид,

то ли это – не смыкай глаза, красотка, – голос,

только голос над землей моей звенит.

 

* * * *

 

Она приехала за мной

туда, где не было меня.

Вперед, любимая, вперед!

Над ней усталый и больной

сморкающийся небосвод

все плакал на исходе дня:

— Вперед, любимая, вперед!

Ребенок попросил, чтоб лук

я смастерить ему помог.

Я выбрал самый длинный сук,

согнул его посредством рук

и чуточку посредством ног,

и, охвативши бечевой

его рога,

я над зеленою травой

незримого искал врага.

Какая жалость и печаль —

меня затягивает даль,

меня заглатывает бред,

она меня не достает.

Вперед, любимая, вперед!

Она плывет за мной вослед.

Вперед, любимая, вперед!

 

* * * *

 

Бесконечна, безначальна

ты живешь одна в печали,

мир прошедший пьешь из чашки

потихоньку, понаслышке

и листаешь злые книжки

и заветные бумажки.

Ты пророчишь и хохочешь,

ты хихикаешь и прячешь

столь прославленную пряжу

столь прославленною ночью,

безначальна, бесконечна,

мной прохожим покалечена.

Ведьма, ты скажи, что ведаешь,

злыдня, ты скажи, зачем

желтой постаревшей Ледою

ты, пока я тут обедаю,

виснешь на моем плече

и вообще..?

 

* * * *

 

Режим любви:

названия тоски и одиночества

перемежаются то нежностью, то страстью,

в подставленные дни твои

вливаются разнообразные

растворы ночи.

Глаза раскрыты. Даль живет в тумане

своею жизнью, непонятной сердцу —

там что-то вертится

и убеждается в обмане.

Но мы не так. Мы всем пока довольны.

У нас еще пока

на голоса расписана тоска

и одиночество еще не больно.

Все падает и все взмывает вверх,

как сыплет лепестки и поднимает души

тот ветер, что нам губы сушит,

срывает крыши, покрывает грех.

 

* * * *

 

Не видеть, не знать,

локтем не задеть,

а только опять

сидеть и молчать,

молчать и сидеть.

Не узнанным сном

приснится под утро,

плывущим котом

в реке Брахмапутра.

Скормившую груди

супругу — сестру

на розовом блюде

губами сотру.

Порвите с Парвати,

начните плясать,

чтоб эти кровати

не видеть, не знать,

не видеть, не знать,

локтем не задеть,

а только опять

сидеть и молчать,

молчать и сидеть.

 

* * *

 

Ранние стихи

 

Какая лёгкость в этом крике!

Туманный кашель, мелкий скрип —

и всё, что кажется великим, —

улыбка на устах у рыб.

Пяток участий торопливых —

я улыбаюсь, руку жму —

и просыпаешься счастливым,

не понимая почему.

В оркестре мертвенные звоны,

троллейбусы и тишина,

а на опушке отдалённой

упругая растёт жена.

О, лес крутой, о, лес начальный!

Полуопавшая листва

не притомит, не опечалит,

а только золотит слова.

 

Прощай. Я тут по уговору,

а вы: мой брат, моя сестра

с утра на огненную гору

свалили тихо со двора.

 

* * *

 

Быстро написанный крик

на бумаге лежит недвижимо.

Ходит кругом часовщик,

но, крякнув, проносится мимо:

нечего взять,

ни гирьки, ни малой пружинки,

вечные только снимать

фотоснимки.

Хочется, охнув, всплеснуть

да стоять и смотреть,

среди таких же зануд

ожидая отставшую смерть.

1984 г.