Она спокойно сидела на стуле возле газовой плиты, изредка отвечая на вопросы, с трудом вытягивая из себя реплики и, как заворожённая, глядела на флакончик с "тройчаткой". Слёз не было, стонов и вздохов она не издавала. Привычка всегда и во всём быть сильной не давала выплеснуться наружу крику. Элементарному бабьему крику на все девять этажей, на всю бабью долю. Ничего этого не было. Ни о чём не думалось. Да и что теперь вспоминать? Вокруг суетились женщины, то и дело разговаривая на татарском. - Слава тебе, Господи,- вдруг выдала она и перекрестилась. - Ну вот и всё. Всё нормально? - Конечно. Плакать не буду, слёзы не приходят. Застряли где-то глубоко. Да и делать им здесь нечего. Деньги у меня в кармане. Сколько надо - берите, дети, похороним по-человечески. Дочь внимательно глядела матери в глаза: "Сильная. Она всю жизнь играла роль независимой женщины. И здесь игра продолжается..." Никому не было дела до жизни и существования старого, грязного, вечно пьяного Гришки. То он валяется в подъезде у себя под дверью, то спит на скамейке, то бродит по двору в поисках собутыльников. Нашлась сердобольная Фёдоровна быстро. Сейчас модно у подъездов прикармливать бездомных собак и кошек. Она стала прикармливать Гришку. А чем можно поделиться со скудной пенсии? Остатками своего обеда. Но не голодать! В наше время стыдно помирать от голода. От водки - куда проще. Вот так всё и закрутилось. Соседки стали перешёптываться между собой, мол, глядите, Фёдоровна в молодость ударилась. А ей и дела не было до пересудов: сама кого хочешь обсудит и глазом не моргнёт. То штаны деду постирает, то рубаху. Картуз новый прикупила, сигареты стала носить из киоска. На Пасху угостила свежеиспечёнными куличами и старик совсем подобрел. Привыкали друг к другу насторожённо, по-стариковски. Но доброта и сострадание здесь шли рука об руку. Никто уже не помнит, как всё спустилось с тормозов, но дед уже стал захаживать в квартиру Фёдоровны. Дети к этому отнеслись более чем спокойно. Вроде и не теряли мать и бабушку. Не было в ней этой жилки. Не хватало у неё терпения на семью. Свободное время она коротала во дворе своего дома. У всех на виду привела в порядок детскую площадку для соседских детей, соорудила небольшую клумбу, раза два в неделю мыла общий коридор. Одним словом, находила себе занятие. Не любила сидеть в квартире, не свила уютное гнёздышко, не было в ней этой жилки. Бабай (так Фёдоровна звала деда-татарина) внёс разнообразие в её созданную искусственно одинокую жизнь. Повеселела бабушка на глазах. Преобразился и бывший пьяница. И темы для разговоров находились сами собой. Дети не мешали. Если ей это нравится, - пусть живёт. Лишь бы не болела. Заболел дед. Всё произошло неожиданно. Ночью он упал с кровати и больше не поднялся. Это был инсульт с вытекающими последствиями. Фёдоровна каждый день ждала его смерти. А смерть положено встречать чистым и вымытым. Так и проходили день за днём в ожидании конца. Кормёжка с ложки, питьё через трубочку, памперсы, тряпки, пелёнки, таблетки и капельницы. Соседки перешёптывались, затем переговаривались, не решаясь в лицо высказать своё отношение к этой ситуации. - Это мой крест, - только и говорила Фёдоровна,- я должна его за что-то нести - За что, мама? - За грехи свои. - Но он совершенно чужой человек. И вера не наша, и ругается громко и противно, хоть и лежачий. Может, в больницу его определим? - Я сама. Я должна... - Да что ты ему должна? - Не знаю, дети. Пусть всё остаётся так, как есть. Я выдержу. И вот теперь она никому не нужна. Она - православная. Рашида, разбитная и разговорчивая соседка, заранее договорилась о ритуале погребения и сейчас стояла в дверях, никого не пуская в комнату, где лежал Бабай. Мулла со своими помощниками проводил ритуал омовения. Только и разглядела дочь медицинские халаты, чемодан старого образца, огромное деревянное корыто, оцинкованное изнутри и кумган, из которого за шторой поливали покойного. Русским нельзя находиться рядом. Увидели Бабая только когда он был спеленан в кокон. Никого нет. Ничего не видно. Гроба тоже нет. Очень тихо и быстро прошел ритуал. Без лишней суеты покойного вынесли во двор и положили на чиназу (носилки такие) и укрыли покрывалами, исписанными молитвами из Корана. - Слава Богу...- сказала дочь, глядя матери в глаза и по христианскому обычаю взяла горсть земли и бросила в след уезжающему катафалку. Русских женщин на мусульманское кладбище не взяли. Фёдоровна вернулась на кухню и присела на старенький табурет. На столе стояла "тройчатка". Ни слёз, ни крика, ни стенаний. Мусульманин ушёл тихо. - Царствие небесное, - прошептала Фёдорвна... | 
Положение о Клубе
Сделать стартовой
