Посвящается Алексею К.

 

На перроне пахло горелой смесью копоти, солярки и машинного масла. Валера пытался отвлечься от назойливого хоровода запахов, разглядывал людей, потоком идущих мимо по своим вагонам, и с сарказмом думал, с каким трудом они оторвались от рождественских столов, заполненных салатами и жареным мясом, и теперь беспокойно и суетно пытаются уехать, сгибаясь под тяжестью набитых до упора рюкзаков и сумок.

Валера не мог уверенно сказать, зачем ехал. Скупо радовало, что удалось разбавить решительной поездкой наполненные одним и тем же праздники, и новогодний отпуск теперь мог казаться не единородной массой скуки, а слоистым, с наполнителем легкой мысли и решимости все бросить пирогом, и это придавало поездке иной вкус.

Вежливо и настойчиво пробираясь по тесному вагону к своему месту, Валера вспомнил насыщенное упреками непонимание его сестрой. «Куда ты едешь? – повторяла Маша. – У тебя даже обратного билета нет. На работу через два дня». Валера делал вид, что внимания не обращает, но перед уходом не стерпел: «Извини, что порчу собой застолье. Больше этого не повторится». Маша обиделась, и еще полчаса ушло не примирение. «Ты же знаешь, - обернулся он уже в дверях. – Мы ж с Колей с института. Нельзя не поехать раз такое дело. Тяжело ему».

С соседями повезло. Напротив, на верхней полке, отвернувшись к стене, тихо всхлипывала худенькая девушка с длинными светлыми волосами. Либо уезжала в институт от папы мамой, либо бросил очередной бугай, узнав о давней трепетной влюбленности и не упустив случая воспользоваться ей. Так думал Валера, когда знакомился с Алексеем Ивановичем с нижней полки, крепким на вид ветераном школьной физкультуры, который часа за четыре вагонного соседства уже раз пять пытался успокоить студентку Олю, о чем разводя руками за чаем тут же полушепотом и рассказал.

Эта пара расклеенной плаксивости и ладной мужицкой тверди дополняла друг друга, потому Валера, получив белье, тут же улегся, довольно переваривая съеденное в последние часы праздничного обжорства. Он только изредка перекидывался с Алексеем Ивановичем добротными фразами, как переговариваются друг с другом люди, привыкшие считать, что их мало есть чем удивить.

Скоро Валера так привык к размеренному стуку колес, что почти не слышал его. Студентка Оля затихла, так и ни разу не повернувшись, и теперь тихо посапывала во сне. Алексей Иванович пил горячий чай без сахара и подмигивал желтым огням, свидетелям не брошенных сел и деревень в глубине одетых в снежные шубы полей.

Валера вспомнил их дружбу с Колей в институтские годы. Дни сливались с ночью, ребята валились с ног на занятиях и боязливо отсыпались на задних партах. Страсть к женщине, внезапная как хищник, набрасывалась из-за угла, как извержение гейзера вырывалась изнутри, угрожая порвать грудь и без шансов одуматься. За ночь можно было успеть выпить – грустно и молча, до помутнения – под окнами несчастливой влюбленности каждого из их компании. Обидой считалось пропустить грандиозную попойку, когда новая надежда кого-то из них снова рассыпалась на осколки отчаяния, осколки эти лезла в глаза до стыдливых слез, и хотелось остаться в этом жалком дне, за столом наедине с одиночеством, и чтобы завтра не наступило.

Старые, затертые в глубине чувства разбередили душу. Валера заворочался, цепляясь взглядом за плоскость дна верхней полки, в тени тусклого вагонного освещения.

- А вы, Валерий, зачем в наш северный город едете? – спросил Алексей Иванович, ухватившись за его блуждающий взгляд. – И так зима в самом разгаре, - усмехнулся он.

Валера поднялся, сел за столик, отыскивая кружку и собираясь тоже налить чая.

- Хотя там, у моря, сейчас теплее, - Алексей Иванович почесал дорожную щетину и знаком предложил своей заварки и кипятка.

- Еду, да. К другу вот еду, - Валера неловким кивком поблагодарил его и заварил в кружке чай. – Встретиться вот хотим. Коля позвонил и говорит – приезжай, все равно праздники, ты ж тут не был никогда.

Валере вдруг надоела тишина полуночного вагона, хотелось поговорить и Алексей Иванович был кстати, только не хотелось рассказывать всю историю до конца не ясную и самому Валере, сплавленную из десятка меньших историй, так что если браться все разъяснять, начинать пришлось бы, наверное, еще со школы.

Алексей Иванович, у которого таких рассказов тоже было – не упомнить – все понимал по несмелому взгляду Валеры и по тому, как тот медленно, с паузами в целые фразы, говорил.

- Давно дружите?

Валера видел, что Алексей Иванович понимает его желание легкой беседы, без шевеления затаенной тяжести на дне внутри, и обрадовался, что встретил человека, с которым не надо тратить лишних слов.

- Больше десяти лет уже.

- Тоже срок, - кивнул, будто сам себе Алексей Иванович. – И не виделись, наверно, давно?

- Года два уже. Может, больше, - Валера прямо взглянул на соседа, вспоминая подробности. – В Москве тогда, в аэропорту. Совпало удачно. У него рейс, и я только с трапа. Полтора часа у нас было, - сказал он с сожалением и радостью воспоминания. – Но вот знаете, - улыбнулся вдруг, будто припомнил главное, - до той встречи тоже, года два не виделись, не меньше. А через десять минут в кафе сидели так, будто и не было этих двух лет.

Алексей Иванович молчал и прищурившись, одними глазами улыбался на его слова.

- Вот было ощущение! Сидишь, и только новости, мазками, по фразе, выдаешь. И объяснять ничего не надо. А Коля ничего не спрашивает, тоже, о себе, по словечку, не больше. И на лице все ответы – и радость, и сочувствие, и переживание. Со всеми бы так, а?

- Что вы, Валера, - развел руками Алексей Иванович. – Вам повезло, что хоть с одним такое есть. Обычно – наоборот – поговоришь со старым приятелем пять минут и видишь, сказать-то больше друг другу и нечего. Я и не вспомню, как последний раз вот так же говорил с кем-то. С детьми – не то уже. С женой, по молодости разве что. Друзья ушли: были – двое-трое, но тоже давно все это.

Валера был рад, что вот так вдруг его поняли, и он понимает этого простого человека, который ни на что не жалуется, не ругается, не причитает, не выделывается в начальника, как делали, в ком силы показные только и кто не может не накачать кипящей озлобленностью любого, с кем встретится.

Они еще немного поговорили. Фонари в полях стали мелькать реже, чернота за окном усилилась, и Валера подумал, что хорошо бы уснуть и открыть глаза уже засветло.

Стараясь не шмыгать носом, спустилась с верхней полки студентка Оля. У нее было нежного цвета округлое лицо, растрепанные со сна до плеч русые волосы. Мельком окинула мужчин взглядом, поправила белый, обнимавший худую фигурку свитер и вышла. Вернувшись, промолчала на приветливый взгляд Валеры, медленно пробралась к себе и затихла, так ничего не сказав. Валера, в ответ на усмешку Алексея Ивановича, говорившую, что вот снова вокруг ночь и прибавления к их компании ждать не стоит, пожал плечами и улегся спать. Он размышлял, кто эта Оля, куда так далеко уезжает и что причина ее слез останется для него неведома и можно строить разноцветные фантазии о блуждающих в девичьем сердце страстях и печалях, и радоваться, что она еще умеет плакать.

Утром, едва просветлело, Валера первый собрал свой небольшой багаж, сдал белье, и как подъехали, не прощаясь, первым вышел из вагона, оглядел хмурое прибалтийское небо, выпил в привокзальном кафе чашку плохого кофе и спустился в метро, чтобы проехать череду коротких станций к центру города, где его, по уговору, в нужный час ждал Коля.

 

После заполненного сотнями лиц, светом электролампам от вывесок и витрин магазинов и кафе до рези в глазах вокзала, после метро, где станции казались темными и мрачными, даже накрытая шапкой плотных облаков, по-зимнему хмурая улица радовала свежим ветром, а изящная архитектура старых кварталов снимала дорожную усталость.

Ребята условились встретиться на каменном мосту, дугой висящим над небольшой речкой. Валера увидел Колю первым. Тот брел среди потока людей по серому тротуарному снежному месиву, засунув руки в карманы черного, до колен, пальто, понурив голову, мало что замечал вокруг, и сам был совсем неприметен. Коля, приближаясь, долго не замечал Валеру, и в последний момент, будто о чем-то вдруг вспомнив, огляделся, увидел его, широко заулыбался и ускорил шаг.

- Приехал?!

- Ну так! – только и развел руками Валера.

Обнялись. С последней встречи Коля похудел, посуровел лицом и смотрел как-то выше, избавившись от юношеской сутулости.

- Так это мы с тобой местами поменялись?! – смеялся Коля. – Прошлый раз ты был тощий и бледный! Посмотрите-ка, никак раздобрел?

- Ты думал! Нас без хрена не сожрешь! Мы диет не признаем! – сделал притворно деловитое лицо Валера.

Немного прошлись. Перекидывались шутками, выспрашивали последние известия, подходившие для легкой болтовни. Потом уселись за маленький столик в кафе на углу проспекта и попросили завтрак.

- Наверное, устал? – поинтересовался Коля.

- Да ну что ты! Спал все время, - отмахнулся Валера, разглядывая Колино, чуть больше теперь вытянутое лицо, с остатками бессонницы, приметил легкую задерганность в движениях худых рук с тонкими пальцами и усталую робость взгляда и движений. Валера видел и знал, что он ему сейчас ничего не скажет, боялся испортить прямым вопросом все дело, и тогда, борясь с любопытством, на показ развалился в кресле и с наигранной легкостью говорил о себе.

- Что сказать? После нашей встречи в аэропорту, когда земелька жгла пятки мне, дурные истории – любители пожирать глупое сердце – закончились, потому что должны были как-то закончиться. Заново научившись дышать, научившись просто ни о чём говорить с людьми каждый день, и делать что-то, ничего не делая, я поработал цементиком над собственной душонкой, входы-выходы бунтарки этой законопатил и с гипсовой маской на лице вернулся к работе. Скоро вот в Европу на пару недель планирую – никак не вырвусь…

- Куда? – натянуто и тихо спросил Коля с таким видом, что должен был что-то спросить, иначе не выдержал бы и захрипел от напряжения.

- В Италию, наверное – Флоренция, Тоскана, Рим конечно… Помнишь, мы все собирались?

- Да, помню! – переменившись в миг, с радостью встрепенулся Коля, будто это было первое, что он услышал.

- Но потом запуталось все… А как по-другому? У нашего брата – дурачка – всегда все запутывается, - легко улыбнулся Валера, незаметно следя за каждым движением лица друга. – Сейчас все – слава богу! С утра побегушки, то на колесах, то на встречах. После офиса – спортзал. Вечером, бывает, завьемся куда-нибудь в боулинг. Ты бы видел, как мой новый менеджер с грудью четвертого размера катает шары! – Валера довольно ухмыльнулся от свежего еще воспоминания, отхлебнул кофе, и первый раз прямо и открыто посмотрел Коле в глаза.

Коля выпад поймал, все понял, отвернулся, и ничего не ответил. Помолчали, оглядываясь на ранних посетителей. В углу со смехом копошилась стайка подружек, видимо, из офиса по соседству; парень, разодетый во что-то цветастое, небрежно поедал круасаны и время от времени ощупывал девушек взглядом; другой, в костюме и галстуке и смотрел куда-то далеко в окно, будто только тем и занимался, что обдумывал важные контракты. Через два столика от ребят сидела мама с дочкой лет шести. Девочка с важным видом листала меню и что-то деловито выспрашивала у официанта. Тот приветливо улыбался и записывал все пожелания. В ее детском притворстве казалось столько замечательного, настоящего в сравнении со всеми вокруг, кому обязательно надо было из себя кого-то изображать, что эта девочка показалась Валере самым интересным человеком во всем кафе.

Потом он снова, без улыбки на этот раз, с твердостью в глазах посмотрел на Колю, который никого изобразить не мог, даже если бы очень захотел, и теперь уже Коля понял, что тянуть глупо и только к худшему:

- Пошли только отсюда.

 

Холодная северная река, так и не скованная еще в эту зиму льдом, в легком волнении перед морозами тугими всплесками облизывала гранитные плиты набережной. Валера поднял ворот куртки, защищаясь от пронизывающего ветра с залива.

- Хорошее место для встречи, правда? – Коля еще больше сморщился от холода и оба посмотрели вперед, на окруженную толстыми стенами крепость на другом берегу.

- Для встречи, мой верный Одиссей, и для дела, - шутливым тоном произнес Валера, и по лицу друга в этот момент понял, что у Коли, с которым они давно привыкли разговаривать с полуслова, все и правда серьезно. И дело тут не в бандитах, которым он проигрался, как четвертом курсе, не в милиции, как-то словившей их под Новый год на рынке с коробком травки и не в давних неладах с родителями, которые, чтоб проучить недоросля, бросили его со всеми долгами, когда щедрая по рассказам в постели танцовщица Альбина, дело было уже на преддипломной практике, в два месяца выкачала из Коли добрую новенькую отцовскую иномарку.

- И как ее зовут? - усмехнулся Валера, и по Колиной чуть смущенной улыбке увидел, что начал верно, и порадовался, что они еще не разучились улыбаться на такие усмешки.

- Я – правда, боялся, ты не приедешь, - сказал Коля.

- Надеюсь, ты не заставил меня проехать полстраны для того, чтобы вместе напиться до чертиков?

- Хотя тоже повод, а?

- Еще какой! – оба рассмеялись, но тут же утихли, как стихает внезапный и нелепый взрыв смеха забывшихся на поминках мальчишек.

- Юля, - внимательно и по-новому, с затаенной силой посмотрел на друга Коля. – Ее зовут Юля.

- Все плохо? –глядя на реку осторожно спросил Валера.

- Да не, с ней-то как раз все хорошо. Со мной плохо.

Валера вздернул брови и кивнул в сторону тихих переулков, где можно гулять, не смущаясь любопытных ушей и свободно разговаривать не перекрикивая ветер.

- Помнишь, когда у тебя все ничем закончилось с Катей на пятом курсе, ты сказал, что, может быть право на счастье дается человеку лишь раз и свою возможность ты, похоже, упустил? – спросил Коля.

- Ну такое из головы не выбивается ни кирпичом, ни милицейской дубинкой, проверено, - тронул голову справа от затылка Валера.

- Еще в институте я сказал себе то же. И успокоился. Заставил себя успокоиться. Криком на разрыв заставил.

- А что теперь?

- Все полетело к чертям. Припомни-ка школьный курс геометрии – бывают аксиомы, которые и доказывать не нужно, а бывают теоремы, доказывать которые как раз-то все время и приходится. То, что ты тогда сказал про право на счастье, как думаешь, теорема? – с любопытством посмотрел на него Коля.

- Да как сказать… - в страхе ошибиться ответил на взгляд Валера. – Может, и теорема.

- Вот и я так думаю. Тогда, пару лет назад, я эту теорему себе доказал. потому и успокоился. А теперь хочется опровергнуть. Да так хочется, что если не выйдет…

- Ну, ты это бросай свои суицидные настроения… это за нас Ванька – попрыгун-венорезчик – на себя взял…

- Не надо плохо об Иване.

- Да я не плохо! Я… так, - прикрикнул в порыве Валера и тут же сник, вспомнив, что тогда тоже была теплая зима, а так хотелось мерзнуть и мерзнуть, чтоб внутри ни одно чувство не пошевелилось, и заморозить все вокруг, чтоб все слезы на тех серых похоронах обратить в крошки льда, и чтобы все онемели и перестали страдать, перестали ненавидеть – других и себя, и перестали убивать – других и себя. Старые чувства нахлынули с новой силой и оба увидели это друг в друге.

- Так, спокойно! – прикрикнул на себя и на Колю Валера, которому было легче, почуяв, что они могут прогнуться под отчаянием и паникой.

Немного прошли, в тишине и успокоении, удивляясь про себя, как высокое напряжение может в один момент навалиться на человека и обессилить.

- Ну, скажи мне, - наконец, смиренно и участливо, спросил Валера после того, когда оставили позади пару кварталов, – только без рвущих изнутри подробностей – что в ней, в вашей истории такого чего с нами еще не было?

- Жизнь менять надо, - резко обернулся к нему Коля и посмотрел ему в самую середину глаз. – Понимаешь ты или нет?! Жизнь менять!

Валера отвел взгляд и присвистнул:

- Попал?

- Как никогда.

- А она?

- Ждет.

- Время есть?

- Да откуда?

Валера чуть помолчал:

- Езжай к ней.

- Пятьсот километров.

- Глушь?

- Полная.

- А ты готов?

Коля помялся в нерешительности. Валера глубоко выдохнул, будто закончил таскать пудовые гири. Оглядел серый дворик с рыжей кирпичной стеной, крупными разводами измалеванный местными ребятами, куда они только вошли.

- Спал с ней?

- Господь с тобой. Два старших брата, мама, папа, и с детсва из дома ни ногой.

- Почти экзотика. Так она, что ж... это… - замедлил шаг Валера.

- Да это здесь причем? – дернулся в его сторону Коля.

- Я не о том, дурак! – отмахнулся Валера. – Ты думаешь, она, это… настоящая? – тихо, о потаенном спросил он.

- А… - Коля самодовольно улыбнулся, как улыбается человек, перерыв гору песка и найдя свой алмаз. – Ты себе просто не представляешь…

- Уже нет. Давно, - сжался от пробежавшей по телу скорбной дрожи Валера и сбил градус напряжения:

- Ты-то там как оказался?

- Сестра двоюродная на свадьбу зазвала.

- И ты всей семье сразу и засветился?

- На всю катушку, с прабабкой включительно. На второй день они сами в гости зазвали. Я думал, отпустит меня, если не увижу больше, а сестра, как назло, на радостях согласилась. Пришлось ехать. Таких, верь – не верь, нет уже, - повернулся вдруг на последней фразе Коля и быстро, испугавшись забыть слова, заговорил. – Пойми, если что и может еще быть у меня, то – с такой! Я уже рукой давно на все махнул – карьера, бизнес, все отлично! – сбился он и перевел дух. – В ней, как сказать… древнее есть что-то, природное. Увидел раз, как она у забора стоит и на лес смотрит, совсем себя потерял.

- Так все-таки… настоящая? – подхватил Валера.

- Именно. В точку. У нее все по-другому: и говорит она как-то не так, и двигается иначе. А как смотрит! Глаз не отведешь!

Тогда Валера понял, что все плохо. Совсем плохо. И надо решать сейчас. Вот в эту самую минуту. Всегда так, только сразу. Потом все – ложь.

- У тебя здесь что?

- Квартира, машина, акции, два отдела в подчинении, алименты…

- Полная колода. Через адвоката думал все сбыть?

- Думал. Да дело не в этом только. Неделю назад, как со свадьбы вернулся, вызывают на верх и предлагают весь сектор полностью через два месяца. Это не просто город и область, это регион и заграница. Другой уровень. Ну да и черт с ним. Но пойми – у меня и без него полсотни человек на шее, с ними-то что? Отдай кому, что будет? Ну и полная колода, как ты говоришь, - Коля задыхался и был взвинчен до крайности. Но и остужать его было поздно.

- Да, с такой по заграницам не поездишь, - сказал Валера как бы невзначай и вроде как с намеком. – Она если полюбит – оркестр назад не отыграешь. Такую любить надо. Такая без любви засохнет, если верить перестанет, - продолжал он, попеременно вынимая из запасников все то страшное, что сам никогда старался не вспоминать, самое черное, страшнее чего на сердце не было, от чего в редкие минуты хотелось выть в ночное небо, царапать стены этого старого дома с израненными кирпичными стенами и ржавой водосточной трубой, возле которой они остановились – до крови царапать эти стены и зализывать раны, заглушая животною болью боль душевную.

- Ты про Катю, что ли? – кинул нехотя и неуверенно Коля, на секунду лишь взглянув на Валеру и тут же, испугавшись воспоминания, отвернулся.

- Думать здесь надо, – охрипшим вдруг голосом, как после истошного крика на морозе, проговорил Валера, но сам он уже не думал ни о Коле, ни об этой загадочной Юле, у которой в таежных лесах оставил свое сердце его друг, и ни о чем другом.

Катя стала первой, на исходе учебы, школьной любовью Валеры. Девочка, еще совсем девочка, с золотистым, особенно на закате, цветом глаз, русой косой ниже лопаток, в черном облегающем платье и туфлях без каблуков. Гордая, наполненная какой-то скрытой, непонятной и необъяснимой в их круге чистотой, никем и пальцем не тронутая. За пять шагов до нее у Валеры становилось плохо с дыханием, сжималась грудь, тряслись руки, не слушались ноги. Несколько раз он ловил на себе ее странный прямой взгляд и никак не набирался смелости ответить ей. На выпускной вечер пятерка неучей и прохиндеев, напившись, купили проституток. Через неделю после в тумане прошедшей, грязной, лживой ночи, которую так хотелось – и не получалось – забыть, с чувством отвращения к живой плоти, наполненный отчаянной неспособностью жить без Кати, Валера подкараулил ее в тихом сквере у пруда и все сказал. Катя молча его выслушала и ушла не сказав и слова. Неделю они не виделись. Встретились случайно, после экзамена, на спортивной площадке у школы. Первый раз в жизни Валера посмотрел на Катю прямо и вдруг – необъяснимо, невероятно – увидел в ее глазах живое чувство. Желание любви и счастья было в этих больших серых глазах. Не зная, с чем столкнулся, Валера узнал тогда, что есть любовь женщины. Как и не знал, что, полюбив, она не сможет жить без него, когда он уедет через два месяца упоительной и трепетной юношеской страсти в университет, и ее редкие вымученные письма мелким дрожащим почерком – глухой, еле слышный стон умирающей птицы, которую он, не понимая что делает, ранил в сердце. В октябре письма прекратились. Валера, осмелевший, переживал тогда бурный, роман с миловидной лаборанткой с каштановыми кудрями, Кате не отвечал, решив, что все закончилось само собой. Страшные слухи дошли до Валеры с приездом на зимние каникулы. Он бросился на поиски. В замызганной и заблеванной квартире, насквозь прокуренной и наполненной смрадом перегара, на полу, вусмерть пьяная, сидела его Катя. В тусклом свете электричества Валера увидел ее глаза – из золотистых они стали пепельными. Вокруг пятеро бритых ублюдков с водкой и пивом. Один из них разбил о край стола пустую бутылку и приставил «розочку» ему к горлу. Валера испугался; может быть, последний раз в жизни. Но больше и не надо было – он ушел. Через два дня Валера уехал и ничего о Кате не слышал. По-настоящему страшно стало – просто очень-очень страшно – два года спустя, когда Катя стала вдруг ему сниться. В среднем, раз в две ночи. Появиться на мгновение, одним обликом, скажет что-то плохо слышное, медленно шевеля губами, и уйдет. Один раз появилось ее лицо, бледное, спокойное, как с иконы, «Не торопись!» произнесло и исчезло. Другой раз она быстро вела его за руку пустынным переулком. Навстречу бросилась черная собака, и они побежали. Когда Валера остановился, Кати нигде не было. Через неделю, измученный совестью и страхом, он узнал, что Катя умерла. Кошмары прекратились. На ее могиле он так и не был, сам о ней никогда не заговаривал, отмалчивался, и насильно не вспоминал ее, хотя мог по памяти пересчитать все линии у нее на обеих ладонях.

Таких, как Катя он больше не встречал и втайне надеялся, что и не встретит. Если здесь было – то же, дело плохо, решил Валера.

Друзья, изредка переглядываясь, молчали, не спеша шагали старыми кварталами, пересекали оживленные улицы со стертыми колесами пешеходными переходами и ленивыми трамваями, и тишина между ними была наполнена взбудораженной памятью и отвращением к любой мысли над тем, куда и зачем они идут.

 

Оба искренне сожалели, что нельзя было так идти бесконечно. Пришлось остановиться. Зашли в кафе и что-то заказали. Обоим было очень трудно говорить. Призраки страха маячили у Валеры – позади, у Коли – впереди. Любое слово казалось лишним, надуманным, пошлым, будто оскверняющим блаженную тишину, в которой скрылась истина.

Как назло, официанты-азиаты сработали быстро и через пятнадцать минут друзья с тупыми лицами глядели на красивые блюда и затягивали время, копошась в тарелках.

Оголодавший с дороги Валера очнулся первым, начал жевать кое-что из принесенного, но вкуса не ощущал.

- Сам-то что думаешь?

Коля поднял на него мутные, будто сонные глаза человека, который устал на столько, что мало замечает из всего того, на что смотрит.

- Я боялся, что ты не приедешь.

- Пошли отсюда. Не могу я вот так здесь сидеть.

Вышли на воздух. Коля огляделся по сторонам, внутренне желая, чтобы рядом не было много людей.

- Я конечно все давно решил сам. Да дело тут не в смелости. Сил, боялся, не хватит. Просто не хватит сил. Очень уж как-то пусто стало вокруг. Вместе оно как-то легче.

- А если б не приехал? – ткнулся взглядом в грязный снег на тротуаре Валера.

- Не знаю даже.

- Я знаю. Сам боялся не приехать. Не думай там себе: как ты сказал, поговорить надо, я сразу все понял. Что это… как тогда к Ваньке выбраться не смогли.

- Да, похоже. Сволочи мы. Он, глядишь, и не сдулся бы.

- С друзьями надо пить. Это, по крайней мере, лучше чем не пить.

- Особенно когда их бросают, - Коля приостановился и снова огляделся по сторонам. – Грохем по сотне?

- Грохем. Но попозже. Ты же решить хотел? Решил – говори. Ты это сказать должен. Себе. Озвучить, как говорится. Чтобы и я и ты знали.

- Да что тут озвучивать? – с вызовом, громко, выдохнул накопившееся Коля. – Правильно все говоришь, и я все правильно думаю, и когда от нее уехал, решил себе уже, что все брошу к чертовой матери, и – к ней. Потому что без любви – мы не жильцы. Манекены. Клоуны говорящие. И хоть изверились, и кажется – хладнокровные уже, в грязи по уши, и никакими прокляиями из преисподни нас не испугать. Чертей мы не боимся, что нам черти? Но и в Раю мне делать нечего… там и без меня дураков хватает. Мне еще тут подышать хочется! Подышать! Не могу я всю жизнь со сдавленной грудью людям в глаза смотреть. А кто сдавил ее – сам и сдавил! Сам себе печать кретина на лоб поставил, сам себя в клетку посадил.

- А она? – исподлобья спросил Валера.

- Она? – стих Коля. – А она, даст Бог, примет. Вот, хоть ты тресни, а верю! Ни во что уже не верю, а в то, что счастье может быть не могу не верить.

Валера оглядел дома вокруг, редких прохожих, будто искал что-то, поднял голову на миг к верху, и снова взглянул на Колю:

- Без бутылки в этой круговерти не разберешься. Ни хрена я ничего не понимаю! А так – все правильно. Даже не надумывай себе. К чертям домыслы. Силы нужны? Так какого рожна тогда я здесь делаю? Вместе оно веселее. Пошли!

 

Они еще долго бродили по грязным, пропитанным сыростью улицам. Понурая, хилая городская зима никак не могла сковать их льдом. Пушистый снег тут же превращался в слякоть. Но все это никак не портило друзьям настроение, и ничто со стороны больше не имело над ними власти. Они вдруг почувствовали внутри себя такую силу затаенной радости, так крепко утвердились в себе, в том, что все может удастся и сбыться, и ясно увидели, что надежда на счастье есть и в их покрытых ржавью сердцах, что, казалось, сами могут подняться выше этой сопливой погоды, выше хмурых переулков и просветлить закисший в равнодушии город.

Остаток вечера, за три часа до полуночного поезда, провели у Коли. Поставили на табурет бутылку водки, намазали маслом куски хлеба, достали из запасов банку тушенки. Решали срочные дела: когда что продать, как уйти с работы. Когда ехать к Юле и как говорить с родителями. Все это вдруг показалось выполнимо. Тяжело и страшно будет завтра, сказал Валера, а мы разберемся со всем сегодня – пока все легко и просто, пока мы оба верим.

 

На перроне, перед отправлением, решили, что Валера приедет сватать невесту. Попробует с собой взять кого-то из ребят – остался еще кое-кто с институтского времени.

Стемнело и вокзал теперь не казался Валере таким угрюмым как утром. Он смотрел как высокий парень, лет двадцати, целует девушку на прощание и что-то неловко пытается сказать; как пожилой мужчина с неожиданным букетом цветов встречает дочь-студентку; как беззаботно, с шутками и смехом, куда-то едут туристы с огромными рюкзаками за спинами; как маленькая девочка, впервые оказавшаяся на вокзале, теребит маму за палец и пытается спросить, куда это все едут. Все они почему-то показались ему приличными и культурными – с запасом доброты внутри – людьми, и сам он среди них виделся обычным хорошим человеком, и от этого было весело и хорошо.

- Без тебя будет скучнее, - криво улыбнулся захмелевший Коля.

- Черта с два, - возмутился Валера. – на этот раз не надрались, даю слово – в следующий раз – как пить дать. На крайний случай, во сне к тебе с бутылкой заявлюсь.

- Ага, в кошмарном.

- Почему? В кошмарном – это если с бутылкой кефира.

Они пожали друг другу руки и обнялись по студенческой привычке.

- Нашим привет, кого увидишь.

- Всех хочу собрать. Ты тут только не откинься ненароком, мы скоро. А то гулять повода не будет.

- Это почему? Как раз повод…

- Ага, а проставляться кто будет? Придется всех наших тащить за тобой в Чистилище и выводить все твои грехи на чистую воду.

- Тогда мне Рай не светит, - ухмыльнулся Коля.

- И нечего там делать! Я всегда говорил, в Раю скукотища.

- Думаешь, в Аду веселее?

- В том и беда – не везет по жизни – всюду плохо… - покосился на друга Валера и они рассмеялись.

- Есть мнение: стоит тут еще подзадержаться, - с важным видом произнес Коля.

- Уверен?

- Здесь хотя бы есть с кем выпить. Да и – с кем закрутить, - с азартом и легкостью, которой Валера и не думал в нем увидеть, сказал Коля.

- Похоже, женщины становятся единственным поводом не сыграть с чертями в кости.

- У тебя здесь, кстати, - оглянулся Коля на вагон, - полно симпатичных.

- А вот это требует дополнительного изучения, - оглянулся из тамбура Валера.

- Тогда – на связи.

- Да. И до скорого.

Валера прошел к себе на место, закинул наверх рюкзак, глянул еще раз в окно на вокзал, и подумал, что больше никогда ни о чем не будет жалеть, и ничего он не хочет возвращать, и ничего в том, что было, менять, и что теперь ни рогатый с копытами, ни курчявый с крылышками не заставят его ни с кем поменяться местами.

 

9 - 11 января 2012. М.