Нары

(Из серии рассказов написанных на даче, при плохой погоде, при стеариновых свечах).

1.

Нары Василию Нечипоренко по лагерным меркам достались хорошие. На втором ярусе, в метрах пяти и от забранного толстой арматурой окна, и от продуваемого зимними, северными ветрами торца барака. Их прежний «хозяин» пару недель назад, лишь первый весенний влажный ветер слизал с прибрежных камней крупчатый ноздреватый снег, подался в бега, но быстро был пойман и отдан на растерзание вечно недокормленным, сторожевым псам. И его истерзанное нагое тело вот уже несколько дней черным поплавком, покачиваясь, висело ногами кверху, подвешенное возле самых лагерных ворот. Иногда крупные крикливые чайки, игнорируя вертухаев и колонны возвращающихся с лесоповала заключенных, прилетали к телу и важно вышагивая по робкой блекло-зеленой траве, выбирали крупных упавших на землю опарышей.

Василий Нечипоренко, раскатав свернутый в рулон расплющенный сотнями предыдущих лежальцев матрац, застелил его хотя и ветхой, но относительно чистой простыней, неторопливо осмотрелся. Большинство в бараке составляли политические заключенные, так называемые враги народа, но были и воры. Сейчас они, собравшись за столом стоящим возле холодной по случаю весны печки, играли в стиры. Карты с липким звуком падали на грубые доски стола. Иногда оттуда раздавался громкий смех и виртуозно закрученная феня. Василию отчаянно хотелось подойти к играющим. Словно невзначай на ходу сбросить новенькую, простроченную телогреечку и ненароком приоткрыв грудь, показать всей воровской братии свою татуировочку, наколотую хотя и совсем недавно в стенах Челябинской пересылки, но, однако вполне серьезную, воровскую. По здешним порядкам вновь прибывший блатной, должен лишь поздороваться у порога барака, а дальше спокойно ожидать, когда к нему подойдет кто-то из воров, за жизнь поговорить да в масти разобраться. Блатные покамест не спешили принимать Нечипоренко в свой круг, зато один из политических, низкорослый и носатый армянин, менявший со стремянки перегоревшую лампочку, даже спросил с высоты:

- Вы здесь, если не секрет, по какой статье оказались, товарищ?

Василий как можно более презрительно глянул на него и, распахнув телогрейку якобы в поисках папирос, явил любопытному армянину татуировку, украсившую правую сторону груди – горящую свечу, обвитую колючей проволокой. В синем пламени свечи колыхались буквы: ПВРС. Что знающие люди сразу бы прочли как: «пусть вкалывают рабы совдепии».

- А.- протянул тот, пряча черную лампочку в карман телогрейки.

- Так значит вы из этих…Прошу прощение, что обознался…

- Бывает, служивый…- скривил губы Василий и, скинув сапоги, прилег.

Доски верхних нар были исписаны нечеткими, кривыми строчками, похоже стихами, сейчас, под вечер, в плотном барачном полумраке практически нечитаемыми, и лишь наивно нарисованный женский профиль, да крупно выведенное черным имя Софочка привлекли внимание молодого заключенного.

- Надо же, Софочка…- Буркнул Нечипоренко и, плюнув в ладонь, погасил папироску. Несколько лет назад перед первой своей отсидкой в его родном городишке была у него знакомая девушка Софочка. Софья Загорская. Жила она вместе с матерью в соседнем дворе, в небольшом, стоящем несколько особняком флигеле. Отца ее, Василий (или как чаще всего его называла мать – Васька сукин сын) видел всего несколько раз - в длинном кожаном реглане и начищенных до черных всполохов, сапогах. Соседи с опаской поговаривали, что он в городском НКВД дослужился до больших чинов и якобы даже сам Ягода навещал его как-то в новогоднюю ночь. Так это или не так, Васька не знал точно, однако черная сверкающая при любой погоде автомашина, при усатом, вечно полусонном водителе частенько стояла возле подъезда флигеля.

Однако в тридцать девятом, аккурат перед самым новородом, легковую машину с личным шофером заменил горбатый автомобиль с зарешетчатыми окошками. Измордованного в кровь Софочкина отца двое сотрудников в штатском, под руки вывели из подъезда, а потом, словно напоказ долго и лениво избивали возле дровяных сараев, явно наслаждаясь стонами своего бывшего начальника. Почти месяц после этого Софочка Загорская не выходила на улицу, и Васька напрасно часами простаивал у окна, в надежде увидеть ее, как обычно в пушистой беличьей шубке и в белоснежном меховом капоре, с темным футляром для скрипки или с фигурными коньками в руках, в зависимости от того, куда она собирается идти в этот раз: на каток, что возле сгоревшей синагоги или к учителю музыки.

Встретил же он ее возле закрытой на обед рыночной комиссионки, зимой, в самый разгар февральских морозов, когда и торгаши с центрального рынка, и редкие покупатели, греясь, толпились возле больших металлических бочек с пылающими в них поленьями. Софочка стояла с небольшим кособоким серебряным подсвечником в руках, озябшая и потерянная. Судя по всему, после ареста отца они с матерью жили только от продажи домашней утвари и одежды, случайно оставшейся после обязательной конфискации. Васька, в то время уже довольно удачливый щипач, то бишь карманный вор, купил у девушки некудышный ее подсвечник, переплатив вдвое. Неожиданно для себя, в глазах Софочки вместо ожидаемой благодарности он увидел плохо скрытую ненависть.

Решив, что это ему почудилось, Нечипоренко слегка покровительски похлопал девушку по плечику и по-юношески ломающимся баском проговорил самоуверенно и, наверное, глупо.

- Ты Соня не боись.…Если что нужно, то я завсегда.… А деньги они что? Так, грязь и суета.…А уж мы для тебя всегда расстараемся,…Зуб даю.

Девчонка встрепенулась, покраснела (похорошев при этом необыкновенно) и выдохнула вместе с паром: - Ну и дурак же ты, Вася! - Поспешила прочь по переулку, подгоняемая холодным, заблудившимся между домами белесым от снежной крупки ветром, и недоуменным взглядом молодого карманника.

Примерно через неделю, не дожидаясь и не надеясь на случайную встречу с Соней, Василий решил наведаться к ней во флигель.

Выкурив пару папирос, он наконец-то крутанул бронзовую подковку звонка. Где-то в глубине дома, зазвучал приглушенный звук колокольчика и через минуту высокая, резная дверь приоткрылась.

Вместо горничной в кокетливом передничке, в проеме показалась закутанная в ветхую, тонкую на просвет шаль, мать Софочки – Анастасия Павловна Загорская.

Удивленно посмотрев на молодого человека, довольно броско, пижонисто одетого, с яркой картонной коробочкой с пирожными в руке, она, слегка помедлив, словно вспоминая его имя, все-таки спросила его:- Вы к кому молодой человек, Василий кажется?

- Да. Я Василий Нечипоренко. А пришел я к вашей дочери, к Софочке.

После чего, он довольно непринужденно прошел в дверь, слегка потеснив растерявшуюся женщину.

Первое, что бросилось ему в глаза, была очевидная нищета этого дома. На потертых обоях темнели прямоугольные пятна – следы некогда развешанных на стенах картин и старинных гобеленов. Вместо стульев возле круглого, застеленного бумазейной скатертью стола красовались ящики из-под водки, стыдливо прикрытые газетой.

Соня сидела за столом и тампоном, пропитанным темно-красной краской трафаретила какие-то таблички.

«Кабинет № 18» - успел прочитать Василий, прежде чем Соня прикрыла свое «рукоделие» газетой.

- Ладно, Софочка, завязывай, чего уж там…- Буркнул слегка обескураженный парнишка, и почти бросив на стол картонку с пирожными, присел рядом с окаменевшей девушкой.

Сквозь большой пурпурный абажур с надорванной бахромой на Сонино лицо падал рассеянный, приглушенный свет, отчего ее и без того большие глаза казались неправдоподобно огромными и глубокими. Тень же от ресниц, прозрачными штрихами слегка изменив овал лица девушки, придали ему нечто восточное, еле-еле уловимое, но тем ни менее необыкновенно взволновавшее Василия.

- Ух, ты какая сегодня, красивая!

От волнения он даже хлопнул шапкой об пол, но заметив все еще стоявшую сбоку от него мать Сонечки, вдруг застеснялся и как-то уж очень наигранно сурово проговорил, протягивая ей три бумажки по десять червонцев каждая.

- Вы мамаша, чем за спиной стоять, лучше б в гастрономию сходили, пока еще не очень поздно. Колбаски купили какой-никакой, рыбки хорошей если конечно любите…Ну и красненького для вас с Софочкой…Гулять, так гулять…

Он оглянулся к девушке, словно ожидая ее поддержки, и заметив простывшую голландку с распахнутым поддувалом, добавил:- Кстати на обратном пути дайте дворнику пару червонцев, пускай не жлобится и дров принесет. Будет кобениться, морда татарская, скажите, что для меня. Принесет…

Анастасия Павловна побледнела, бросила на дочь растерянный, полный презрения к самой себе взгляд, но деньги взяла и, потоптавшись с минуту, тихо вышла…

- Зачем ты так с мамой?- Не поднимая головы, прошептала Соня чуть не плача.

- Если б ты только мог знать, как ей сейчас трудно. Она никогда нигде не служила, а теперь, после ареста папы, да к тому же и без профессии, ее в нашем городке вообще никуда не берут. Знакомые, которые еще год назад к нам в гости набивались, теперь наш флигель обходят за версту. Словно мы какие-то прокаженные…Меня вот из комсомола отчислили. Мол, как я могла столько лет с врагом народа под одной крышей жить и не сообщить в органы о его преступной, шпионской деятельности? Это папка-то мой шпион? Да он с шестнадцати лет в партии…Верой и правдой.…А ты…Ладно, пойду, чай поставлю. Как раз к маминому приходу…

Девушка вышла из-за стола, и направилась было на кухню, но Василий вдруг поднялся и, схватив девушку за плечи, резко и грубо прижал к себе ее, враз ослабевшую и уставшую.

- Ладно, Соня. Что случилось, то случилось. Не вы первые, не вы последние. А я вам с мамашей твоей помогать стану, вот увидишь, стану…Я до денег не жадный, тем паче у меня сейчас фарт попёр…

…Он говорил что-то еще и еще, страшась посмотреть в глаза девушки, а пальцы его, тонкие и ловкие пальцы карманника уже блуждали по ее телу, расстегивая пуговицы и подвязки Сониного платья.

- Нет! Нет!- прокричало было в шепот ее униженное и раздавленное естество, но было уже поздно: Нечипоренко бросив обнаженную девушку животом на стол, потянулся к выключателю.

…-Да ты никак спишь, керя?

В яркие, тягуче-сладостные воспоминания Василия вклинилась наглая, небрито-фиксатая физиономия худощавого мужика, явно блатного, долговязого и развязного, настолько рыжеволосого, что даже брови и ресницы его отдавали в ярко начищенную медь.

- Вставай паря. Люди с тобой поздоровкаться желают. Сам Игнат о тебе спрашивал…

2.

Большая, эмалированная полулитровая кружка с чифирем ходила по кругу. В карты уже не играли. Степенно курили и говорили за жизнь. Василий в сопровождении рыжего верзилы подошел к столу и вновь поздоровался.

Неожиданно за всех отозвался лысоватый, необычайно домашнего вида пожилой мужик в бархатной душегрейке поверх чистой, белой рубахи и городского вида брюках заправленных в высокие офицерские сапоги. Если бы не синие от татуировок пальцы и кисти рук, да тяжелый взгляд холодных глаз, так этого дедка от счетовода небольшого колхоза и не отличишь.

- Ну обзовись мил человек: кто такой, какая профессия за душой имеется, какое погоняло носишь? Меня кстати дядей Игнатом величать можешь. Я добрый. Я не обижусь.

Он прикурил, взглядом пропустил свой глоток чифиря и, выдохнув дым, приготовился слушать.

Василий засуетился, зачастил, отчаянно жестикулируя и к месту и не к месту вставляя витиеватую феню, словно страшась, что ворам наскучит его по - большому счету довольно непритязательная история.

Блатные, однако, слушали его довольно внимательно и лишь один из них сидя на ближних со столом нарах негромко напевал, несколько подражая Вертинскому, подыгрывая себе на неожиданно для лагеря хорошей семиструнной гитаре с резным грифом темного дерева и толстым отполированным барабаном инкрустированным перламутром.

 

«Когда загнуться можно от тоски,

Что не докажешь людям что хороший,

Я надеваю черные очки,

Как надевают носки или калоши.

 

Вокруг меня лжецы и подлецы,

Им бы вина, жратву, жену и в койку,

И нет проблем и дети и отцы,

Совместно хлещут горькую настойку»…

 

Нечипоренко нахмурился. Слова песни вдруг показались ему знакомыми, когда-то давно уже где-то слышанными, хотя к воровскому репертуару они явно не относились. Ну да, точно: песню эту он слышал в исполнении молодого офицера. Того самого...Говорили, что он сам придумал слова и музыку к ней.…Как бишь его звали? Кажется Александром? Впрочем, неважно…

Тот, который в душегрейке, что представился дядей Игнатом, скорее всего вор в законе, видимо по-своему расшифровал гримасу Василия и, кивнув в сторону музыканта, проговорил миролюбиво.

- Ты, малой, на Жорку нашего лишний раз не фыркай. Он конечно дырявый (что есть, то есть), но нам он замес-то радио, тем более еще пару лет назад песни в его исполнении на грампластинках по всей стране продавались. Да и кум его любит, чего уж тут скрывать.…А хорошее расположение духа у кума и нам, ворам не лишнее.

Он хохотнул и, глянув на педераста, молча кивнул головой, словно приказал.

– Давай мол, продолжай. Какого замолчал?

Жора улыбнулся и, склонившись над гитарой, снова запел, но уже гораздо громче, слегка притоптывая ногой в такт песне.

Неожиданно из-за стола вышел уже не молодой, сутуловатый вор в расшитой бисером тюбетейке и, сбросив ватник на скамейку, прошелся вокруг стола в странном танце на расслабленных и полусогнутых ногах. Пальцы его рук, сложенные в щепоть двигались в такт песне где-то на уровне лица, на котором, кстати, застыло равнодушно - сонное выражение. Искусно выколотый темно-синий собор, увенчанный шестью или семью куполами, покачивал крестами на лопатках. Было что-то неуловимо страшное в этом блатном его выходе. Чувствовалось, что ровно с такой же небрежной грацией и равнодушием, с какими он двигался сейчас в танце, урка этот выудит из голенища сапога отточенное жало ножа и по первому кивку дяди Игната, прервет лагерное существование любого из здесь присутствующих. Василию даже показалось что танец этот, пренебрежительно-ленивый был исполнен именно для него и непременно что- то должен был означать…

- Значит, говоришь сто шестьдесят вторая и по профессии ты якобы ширмач? И окрестили тебя на Челябинской пересылке в Ваську Креста. Ну что ж, карманник дело достойное. Сытное и уважаемое, если конечно до портяночников не скатишься, у старух полуслепых из кошелок морковку красть не станешь…

Вор в законе зашелся добродушным, мелким смешком.

- Ладно, мальчонка. Пока о тебе с воли никаких известий не поступало, в отказники не ходи. Поработай. Пальцы твои жалеючи, поставлю тебя на недельку - другую, на пилораму. Оно вроде бы работа мужицкая, но не такая уж и тяжкая.…Кстати, сынок: я меркую, что недолго тебе сосны на доски распускать. Слух идет, что с ближайшим этапом к нам сам Инженер пожалует.…Уж он-то в тебе скоренько разберется. Он, мил человечек ты мой Васенька давненько себе ученика подыскивает, и обо всех карманниках, особливо из молодых, хоть что-нибудь да слышал.

- Инженер?

Нечипоренко недоумевающее сморщил лоб и спиной прижавшись к ближним нарам, повторил отчего-то севшим голосом.

- Инженер? Да кто же это?

- Нда…- Игнат поморщился и потянулся за папиросой.

-…И они еще чего-то хотят добиться, в нашей жизни нелегкой…Инженер, паря, это не просто карманник. Это если так можно поэт своего дела. Он у фраеров котлы из штанов вынимает, только для того, что бы время узнать.…Узнает, и опять в карман часы эти бросит…Ладно. Даст Бог, еще свидишься…

А сейчас, иди- ка ты парень, поспи, покамест возможность такая есть. Кто знает, как она завтра ляжет, карточка-то твоя.…От судьбы брат, не скроешься, не убежишь.…Иди, иди. Что-то устал я от тебя, пацанчик.

3.

Работа на пилораме Васе Кресту неожиданно понравилась. От кедровых и сосновых досок шел умопомрачительный аромат свежей смолы, меда и скипидара. Сквозь золотисто-белые опилки пробивалась упрямая зелень травы, вызывая у Нечипоренко приступы щенячьей радости, когда хочется петь в голос. И не тоскливые воровские напевы, а напротив: нечто обязательно задорное и бравурное.

А еще под звуки пилы хорошо думалось о доме. О матери. О Соне…

…Жизнь постепенно входила в нужную ей колею. Василий во флигель к Загорским приходил пару раз в неделю. Приносил продукты, водку, дрова и деньги.

Анастасия Павловна обычно сразу же уходила на свою половину и долго осуждающе ворочалась под звуки пружин кровати, Сонечка же напротив, стоя выпивала, стакан водки и не оборачиваясь, направлялась в свою спальню, по пути сбрасывая с себя платье и белье.

Василия поначалу забавляло и даже возбуждало подобное поведение Софочки, но равнодушные, смотревшие сквозь него глаза девушки и ее бесстыдно, широко разведенные ноги постепенно озлобляли молодого карманника. Нечипоренко нарочно оставлял на шее и плечах девушки темные засосы, в кровь царапал ее плечи и бедра.

Поздней весной, когда перед зданием бывшего дворянского собрания до унылой, фиолетово - лиловой пены наконец-то вскипела цветущая сирень, Василий понял, что к Сонечке его уже больше не тянет. Более того глядя на ее неприкрытую наготу, небольшие твердые груди с темными сосками, плоский упругий живот с аккуратной раковинкой пупка и темный треугольник курчавых волос в паху, ничего кроме тупой злой ненависти он к ней, казалось бы полностью подвластной ему женщине не почувствовал…

Вмазав ей от души пару раз, до темно-бардовых полос по щекам, Нечипоренко безнадежно прислушался к себе и для верности сунув левую руку в карман и пошарив в мошонке, громко зашипел, наклоняясь над ее опрокинутым, залитым слезами лицом.

- Что бл...дь, околдовать меня надумала!? Небось, вообразила себе, что силы мущинской меня лишила, сука позорная? А вот хрен тебе! Меня в любой малине, любая, самая последняя баба на ноги поставит.…Любая…Ты слышишь, погань, отродье вражеское!?

Он ушел, громко хлобыстнув дверью, прихватив с собой принесенные час назад деньги.

…Следующий этап, в котором наконец-то появился столь долгожданный и Василием, да и всем воровским сообществом лагеря, карманник Инженер, случился лишь ближе к маю, когда на сопках уже расцвел багульник, а метровой толщины байкальский лед распался на отдельные, темно-серые, ноздреватые плиты.

К этому времени, пилорама под началом молодого Нечипоренко неожиданно для всех, и для лагерного начальства, да и скорее всего для самого Василия начала с легкостью выполнять двойные, а то и тройные нормы выработки. Как знать, быть может физического труда, требовал молодой и здоровый, не изведавший в свое время малейших нагрузок организм Нечипоренко, а быть может, сработал какой-то странный рефлекс самозащиты: страх перед прибытием незнакомого, а от того еще более страшного Инженера. Хотя вполне может быть, что все объяснялось гораздо проще: сытый, откормленный уголовник в любом случае сильнее голодного, забитого, изможденного непосильным трудом «врага народа».

Не суть важно, какие рычажки окаянной воровской души Василия сработали в данном случае, но одно ясно: работа на пилораме доставляла Нечипоренко истинное, огромное удовольствие. Случались дни, когда он даже забывал о том, что находится в неволе, за высокими дощатыми, опутанными колючей проволокой заборами, с вышками и сторожевыми, надроченными на «человечину» псами.

На взгорке, возле огромной кучи полупрелых опилок, Василий врыл для себя скамеечку, жег небольшой , бездымный костерок и откуда с этой самой скамеечки, в редкие часы простоя любил смотреть на голубеющую тайгу, сопки в желтоватых проплешинах, высокое, бездонное небо. Хорошо, очень хорошо смотрелось, и дышалась Нечипоренко в такие минуты. Очень хорошо…

4.

…- Неужели ты полагаешь, что любой человек, кто хоть раз что-нибудь украл, уже стал вором? Конечно же, нет! Иначе в ворах ходило бы добрая половина нашего славного СССР. Где работают, от туда и несут. Вор это не только профессионализм, но и своего рода психология, я бы даже сказал призвание…

- Невысокий, но стройный человек с глубокими залысинами и тонким породистым носом, тот самый Инженер расхаживал вокруг стола, покуривая трубку набитую махоркой.

Василий, как и в прошлый раз, стоял навытяжку возле нар и во все глаза смотрел на легендарного карманника. А тот, в шлейфе сизого вонючего дыма, невзирая на телогрейку и сапоги, выглядел пижонисто и интеллигентно.

- Мне говорили, что у тебя неплохо идут дела на ниве построении е социализма, в отдельно взятом лагере? Я имею в виду твои успехи на пилораме. Это правда?

- Да. – Василий кивнул головой и громко сглотнул.

- Так может быть тебе проще остаться в мужиках? Поверь, никто и никогда тебя не попрекнет и зубоскалить над тобой не будет.

- Нет, не проще.- Василий дернулся было непонятно куда и зачем, но заметив, что большинство уголовников настроено весьма серьезно, и в слова Инженера вслушиваются также внимательно, угомонился и даже осмелился закурить…

- Ты Васенька, (Инженер ткнул влажным мундштуком трубки в сторону Нечипоренко) – сделал свой выбор, а раз сделал, то и держись своих принципов. Ты юноша, отчего-то посчитал своих новых товарищей за наивных, недалеких мужичков и решил кое-что из своего героического прошлого утаить…Плохо это мальчишечка, очень плохо…

- Я. Я ничего не соврал обществу…

Разлепил губы молодой карманник, чувствуя приближающую беду.

- Все как было, вам рассказывал…Ничего не утаил…Дядя Игнат, да скажите вы им…

- Скажет, скажет…- успокоил его Инженер. За ним не заржавеет. – Вот сначала ты скажи нам, как ты мог, молодой вор из-за девицы пойти на сотрудничество с органами?…Тем паче с НКВД…

- Что!? – В голос закричал было Васька Крест и вдруг понял, вспомнил, что это было за сотрудничество…

- Вспомнил дружок?

Ласково спросил его дядя Игнат и кому-то, стоящему за спиной Нечипоренко коротко кивнул.

- Ну и слава Богу. Сам понимаешь, коль ты из-за женщины пошел на подлость такую, на ссучево, то в более серьезном случае, ты Васенька, всех нас с потрохами сдашь.

- Да что вы такое говорите!? Да что б я…Да никогда!

Нечипоренко вдруг ослаб в спине и рухнув на пол на коленях пополз к Игнату.

- Иди Вася…Отдохни…Тебе завра план давать нужно…

В добродушном говорке дяди Игната прозвучали усталые, равнодушные нотки…

Нечипоренко поднялся, суетливо отряхнул фуражкой колени и, пятясь протиснулся среди нар вглубь барака…

- Господи. Неужели пронесло? – Надежда нашатырем полыхнула в затравленном сознанье карманника, а память: услужливая сука уже по полочкам, по минутам разложила тот, Богом проклятый вечер.

… Выпускника Ленинградского, военно-топографического училища, лейтенанта – топографа, Александра Ведерникова, Нечипоренко встретил возле флигеля Загорских совершенно случайно. До него уже доходили туманные слухи о романе Сонечки и какого-то приезжего офицера, но что бы вот так: встретиться лоб в лоб…

- Красивый собака, при портупее…К тому же еще и стишки крапает…

Непонятно от чего, но открытие это еще больше озлобило карманника, и он, подойдя к офицеру почти вплотную, поинтересовался, с откровенно гадливой интонацией.

- Ну что солдатик, судя по цветочкам, ты к Софочке намылился? А где ж твоя гитарка?

Василий скабрезно ухмыльнулся, блеснув на днях вставленной фиксой.

- Неужто у вас с ней любовь?

Лейтенант круто обернулся и, сграбастав пиджачок на груди Василия, прошипел, краем глаза поглядывая на распахнутые окна флигеля.

- А тебе-то, какое до этого дело? Ты вообще кто такой?

- Я-то!?- Василий с трудом освободился и, отступив пару шагов, назад проговорил посмеиваясь…

- Я товарищ лейтенант, тот самый, кто до тебя с девочки этой пробу снял…Ничего девочка.…Под низ пойдет.

- Ох, и сука же ты!- Офицер охнул и коротко, без размаха ударил карманника по ухмыляющейся физиономии.

Василий рухнул, и, прикрывши голову руками, затих.

- Ох, и сука же ты…- Повторил лейтенант и, сплюнув, пошел прочь от флигеля…

…На следующий день, Василий Нечипоренко, как честный советский гражданин, припудрив опухшую скулу, записался на прием в ближайшее отделение НКВД, где честно рассказал, о том, что выпускник Ленинградского, военно-топографического училища, лейтенант – топограф, Александр Ведерников, являясь сожителем дочери врага народа, в ответ на его, Василия Нечипоренко справедливое замечание о невозможности подобного союза советского офицера с чуждой советским идеалом женщиной, был избит и унижен на глазах прохожих и жильцов соседних домов…

5.

…В эту же ночь, Василий Нечипоренко был задушен подушкой.

- Проклятые нары! Сжечь бы их…

Шептали суеверные зека, срывая с неостывшего еще тела вора добротную одежду и почти новые сапоги.