«… И Опыт, сын ошибок трудных,

И Гений – парадоксов друг,

И Случай – Бог-изобретатель…»

А.С.Пушкин

 

Пётр Петрович Тропинкин не был лишён честолюбивых помыслов и

мечтаний. О повышении по службе. О новой квартире. О новой, умной,

понимающей, а, главное – молодой жене – дочери какого-нибудь

олигарха или банкира. О хорошей, даже – шикарной, машине. О

гараже для неё – в шаговой доступности. Об исчезновении из фамилии

унизительной буквы «К» – без этой ненавистной буквы такая звучная,

знаменитая фамилия получилась бы… Эх!

В общем – мечты и чаяния не хуже, чем у других.

Как уважаемому читателю уже понятно – службой своей Пётр Петрович

был недоволен. Мало того, он даже стеснялся говорить в обществе, что

в свои сорок лет работает (прозябает!) в должности помощника

художника-оформителя в одном скромном издательстве. А уж если

приходилось представляться кому-нибудь, то, поборов природную

стеснительность и проглотив букву «К» на выдохе, выпаливал, слегка

заикаясь в нужном месте: «Тропин..ин Пётр Петрович, художник,

..видите ль…»

И ему с уважением жали руку, спрашивали – а не родственник ли он

часом..., а он скромно опускал глаза, и всем как бы становилось всё

понятно…

Жил Пётр Петрович в двухкомнатной квартирке – на двух хозяев – и

занимал 12 квадратных метров маленькой комнаты. В большой же жила

старая бабка Александра Витольдовна с двумя внуками неизвестных

родителей. Не было их, родителей, там. Совсем не было. По крайней

мере – за всё своё пятилетнее обитание здесь (пять лет прошло после

развода с супругой) – он ни разу не наблюдал ни вблизи, ни на

горизонте папы и мамы этих самых маленьких бандитов.

На работу – почти на другой конец города, Пётр Петрович ездил на

дребезжащей «копейке» лохматого года выпуска. Ночевала

вышеупомянутая бывшая гордость бывшего советского Автопрома на

пустыре в квартале от жилья Петра Петровича. Непосредственно же у

дома весь асфальт, да и безтравный – вытоптанный и заплёванный –

газон тоже, занимали различные Опели, Тойоты, Шевроле, Нисаны, и

Мицубиси. Где уж в этой компании найдётся местечко, хоть какое-

нибудь, его кляче?..

И была у Петра Петровича «одна, но пламенная, страсть», как когда-то

любили говорить поэты. И не поэты тоже. Сей гуманитарий любил –

электросхемы. Любил припаивать, вдыхая терпкий запах канифоли, к

транзисторам диоды, резисторы к конденсаторам – причём не абы как,

а художественно, сообразуясь с цветом, формой и размерами

спаиваемых электронных финтифлюшек. Делал как бы картины, и

кистью у него был паяльник, красками – электронные детали, а холстом

– лист гетинакса. И неважно, что ни одна из собранных им схем не

работала – он аккуратно проверял их дееспособность после каждого

«последнего мазка», мало того, некоторые его «произведения» имели

привычку взрываться или вспыхивать ярким пламенем – всё равно, они

были его! Его нерастраченной в творческих поисках душой, его

самовыражением, самоутверждением! Его – и только его – Творением!

В силу своей гуманитарности он не знал всех этих заумных технических

слов: теристоры, диоды, резисторы, конденсаторы, транзисторы,

микросхемы, платы, чипы, процессоры… Они лежали у него в спичечных

коробочках и мыльницах, специально приобретённых для этой цели,

под наклеенными названиями: «таблетки», «колбаски», «шляпки»,

«кубики», «бочёнки», «паучки», «многоножки», «цилиндрики»,

«площадки»…

Одна такая картина даже висела у него в мастерской на работе среди

постеров с длинноногими грудастыми девицами и календарями с

автомобилями и разным зверьём за прошлые года. Правда, когда в

мастерскую в сопровождении его начальника Абрама Казбековича

Геронопулоса приходила комиссия из директора и бухгалтера, он свою

картину заблаговременно прятал за одну из плиток подвесного

потолка.

 

История, которая поменяла всю его сорокалетнюю прожитую жизнь,

произошла одним летним пятничным вечером.

 

В восемнадцать ноль-ноль, сев в свою машину, Пётр Петрович отъехал

от неказистого двухэтажного домишки, где размещалось издательство,

и влился в плотный поток спешащих с работы к вечернему телевизору,

компьютерным играм, баночному пиву и красивым жёнам и любовницам

водителей всех этих Фольксвагенов, Ауди и других авто (смотри список

выше).

По пути решил заехать к своему старому, часто посещаемому приятелю

Генке Свистунову. Генка этот подрабатывал в какой-то компьютерной

фирме грузчикои и дворником по совместительству. Ибо ни на что

другое в силу своего пристрастия к пиву и другим напиткам, что

покрепче, он уже лет двадцать из своих тридцати пяти не был

пригоден.

В течении месяца Генка Свистунов собирал по коробкам и мусорным

контейнерам, стоящим во дворе компьютерной фирмы, бракованные

либо разбитые корпуса системников, материнки, клавиатуры и другой

выброшенный за ненадобностью технический утиль. В своей каптёрке

среди лопат, мётел и ручной тележки он кусачками выдирал и вырезал

электронное нутро из собранного хлама, и за пузырь отдавал

приезжавшему Петру Петровичу.

Совершив очередную бартерную сделку с вышеупомянутым Генкой,

Пётр Петрович уже в хорошем расположении духа поехал к себе домой.

В своей комнатке он выложил из полиэтиленового пакета на рабочий

стол гору электронных деталей и плат и пошёл мыть руки.

Совмещённый санузел по обыкновению и вполне ожидаемо был заперт

изнутри. Через филёнчатую дверку раздавались звонкие ребячьи

крики, визг, разбавляемый изредка прямо-таки шаляпинским басом

старухи Александры Витольдовны и шлепками по голому телу её

старческой, но ещё могучей длани.

Соседка устроила своим внукам очередной банный день.

Помыв руки в кухонной раковине и поужинав вчерашней холодной

гречневой кашей с куриной котлетой, Пётр Петрович возвратился к

себе в комнату.

Под галогеновым светом настольной лампы вся куча этих самых

«шляпок», «бочёнков», «многоножек» и иже с ними выглядела

загадочно и притягательно. В предвкушении чего-то нового и

необычного, не забыв надеть фартук, Пётр Петрович включил

паяльник…

Часа через три вся эта куча была уже рассортирована и разложена по

соответствуюшим коробочкам, ячейккам и ящичкам. Наступала

ответственная пора – время самого Творчества.

Задёрнув шторы – за окном уже смеркалось – и вытащив из-под дивана

заранее протравленный лист гетинакса, Пётр Петрович принялся за то,

что он любил больше всего на свете – за распределение на монтажной

поверхности всех полученных сегодня деталек, и за их соединение

посредством канифоли и олова.

В голове у него уже возник прообраз будущей картины, («Неприменно в

3 D!» – подумалось ему), навеянной недавним просмотром по

телевизору фантастической киноленты про далёкие планеты и

космические звездолёты, про причудливых инопланетян и

взрывающиеся солнца…

Работа Петру Петровичу предстояла грандиознейшая!..

 

Был уже третий час ночи, когда последняя ножка последнего

светодиода нашла своё место в Бессмертном Творении нашего почти

что однофамильца великого русского художника.

Работа была закончена.

Выключив паяльник, Пёт Петрович снял фартук, аккуратно, без скрипа,

приоткрыл дверь в коридор и в потёмках пробрался на кухню. Нутро

холодильника осветило довольное умиротворённое лицо, и бутылка

холодной «Аквы минерале» была в этот момент самое то…

Как назло, провод от Творения не доставал до розетки за столом. Как он

так не рассчитал, Пётр Петрович даже и не понял. Пришлось

подключить своё Произведение к розетке над диваном.

Выключив настольную лампу, бывший помощник художника-оформителя

(что он – бывший – Пётр Петрович пока не знал. И не догадывался

даже.) воткнул вилку в розетку.

Ничего не вспыхнуло и не взорвалось.

Творение перемигивалось огоньками светодиодов, да где-то в глубине

Творения (объёмного – как и хотел автор) пробегали какие-то

голубоватые и красные искорки.

Пётр Петрович немного полюбовался на все эти световые эффекты,

положил Творение на спинку дивана, и, не сняв даже брюки, повалился

головой на подушку.

И со счастливой улыбкой на лице уснул…

 

Летнее солнце было уже почти в зените.

За плотно занавешенными зелёными шторами шумела субботняя

городская жизнь. Чирикали на корявом обрубке тополя довольные

воробьи, кошачий мяв перемежался с надрывно кашляющим мотором

какого-то автомобиля, с освободившегося газонного пятачка

доносились звонкие детские голоса, изредка перебиваемые окриками

или воплями каких-нибудь особо бдительных мамаш, что важно

выгуливали в колясках своих ненаглядных младенцев. Иногда

пушечными выстрелами хлопали входные двери. На кухне дзинькала

ложками и кастрюльками неугомонная Александра Витольдовна, готовя

обед для своих любимых внуков. Да муха, дурой залетевшая в чуть

приоткрытую форточку, с настойчивым жужжанием и стуком металась в

узком пространстве между окном и шторой, в сотый раз идя на таран и

пытаясь пробить своим тельцем стеклопакет – и вырваться на свободу.

Пётр Петрович сладко потянулся, дрыгнул пару раз левой ногой, слегка

затёкшей от неудобного положения, и приоткрыл глаза. В комнате

стоял мягкий зелёный полумрак. Тени на потолке колыхались

изумрудными морскими волнами, задевали висевшую пыльную

хрустальную люстру – и та тоже качалась на волнах, издавая

приглушённый мелодичный звон своими мутными висюльками.

Звон?

Пластиковыми висюльками?

Какие волны?

Откуда?!

Пётр Петрович протёр глаза, принял из лежачего положения сидячее –

и проснулся окончательно и бесповоротно.

Прямо перед ним, качая своими облезлыми кривоватыми ножками в такт

бегущим по потолку волнам и позванивающей люстре, в метре от

затёртого старого ковра на полу, висел его рабочий стол.

Не веря собственным глазам, Пётр Петрович протянул правую руку к

столу – и коснулся воздуха, упругого и плотного как бок надувного

воздушного шарика. Дальше этой преграды рука не шла,

остановившись в каких-то тридцати-сорока сантиметрах от

исцарапанной боковины вознёсшейся мебели.

Левая рука полностью подтвердила все ощущения правой.

Только вот голова отказывалась принимать все эти ощущения.

Муха по-прежнему изображала из себя камикадзе, раз за разом с

упрямым жужжанием атакуя стекло.

Пётр Петрович покрутил своей слегка чумной, а оттого и лёгкой со сна,

головой.

Вроде вчера на грудь он не принимал – бутылка «Столичной» ещё

пятничным вечером уверенно перекочевала в Генкин карман после

завершения сделки. А другого спиртного у него больше не было…

Так что же, в конце концов, происходит?!

Пётр Петрович в полной растерянности откинулся на спинку дивана.

И упёрся лопатками во что-то угловатое, слегка дрожащее и теплое.

На диванной спинке расположилось его последнее Творение, чем-то

неуловимо похожее на маленький невиданный космический корабль,

ощетинившийся различными антенками, пушечками и причальными

мачтами. Внутри него уже не переливались огоньками светодиоды, а

пульсировало сине-красными искорками что-то полупрозрачное,

похожее по очертаниям на злополучный стол.

По случайному стечению обстоятельств «нос» этого микрозвездолёта

был направлен точно в центр парящего перед носом Петра Петровича

произведения номенклатурного мебельного ампира в добрый центнер

весом…

 

Ровно через неделю, в такой же погожий субботний денёк, около

второго подъезда пятиэтажного панельного дома на улице Героев-

Полярников собралась небольшая, слегка возбуждённая толпа жильцов.

В двенадцать ноль-ноль к подъезду вышеупомянутого дома подъехала,

слегка приседая задом, «копейка».

Пётр Петрович Тропинкин, не торопясь, вылез из салона автомобиля,

держа под мышкой продолговатый предмет, упакованный в чёрный

полиэтилен мусорного столитрового пакета.

Самодельный удлинитель, заблаговременно вывешенный из окна

комнатки Петра Петровича на втором этаже, дожидался своего часа.

Хозяин «копейки» и творец «звездолёта» в одном лице под

внимательным взглядом нетерпеливых соседей аккуратно развернул

упаковку и, подобрав тройник удлинителя, уверенным движением

подключил к сети невиданное доселе никем устройство.

Творение замигало огоньками, и в его глубине вновь начали

проскакивать искорки.

Отойдя от машины на полтора метра, Пётр Петрович направил на неё

носовую часть устройства. Пульсация искорок в глубине сделалась

более упорядоченной, и из маленьких росчерков сине-красных

микроразрядов начали вырисовываться контуры автомобиля.

Как только эти самые контуры приобрели полную чёткость, «копейка»

ощутимо качнулась на колёсах – и, оторвавшись от асфальта

сантиметров на двадцать, повисла в воздухе.

Народ охнул.

Довольный произведённым эффектом, Пётр Петрович предложил

желающим подойти к воспарившей машине поближе. Ничего не вышло!

Несколько мужиков попытались дотронуться до капота и до дверей – но

ближе, чем на полметра не смогли протянуть свои руки к

вышеозначенным частям авто.

Подняв в царственном движении руку и требуя к себе внимания среди

резко усиливавшегося людского гомона, Пётр Петрович повёл носом

своего Творения вверх.

Машина плавно взмыла над головами очевидцев.

Объяснив всем желающим, что отныне ЕГО «Копейка» будет

отстаиваться не где-то на пустыре, и даже не во дворе под окнами, а

на крыше пятиэтажки, триумфальным жестом Пётр Петрович поднял с

помощью своего Творения машину выше этой самой крыши, а потом

плавно опустил на неё, сверяясь с заранее размещёнными на парапете

крыши в виде пометок надувными шариками.

Потом отключил свой прибор от сети.

Народ безмолствовал.

Сквозь плотную толпу к Петру Петровичу пробирался участковый,

чтобы затребовать разрешение на парковку автомобиля на новом для

него месте.

Следом за ним следовали, сверкая бритыми черепушками и солидными

золотыми цепями на шеях, двое насупленных молчаливых братков.

Пётр Петрович растерялся.

Он ожидал совсем другой реакции…

Положив своё Творение на асфальт у ног, он принялся объясняться с

участковым, периодически бросая непонимающий взгляд на лица

обладателей золотых цепей и бритых черепов. Толпа плотно обступила

их. Выкрики «Мы тоже такое хотим!» и «Где он на свою нищенскую

зарплату такое купил? Не иначе – стырил!» перемежались с каверзными

вопросами участкового и визгом ребятни, шнырявшей в толпе, как

мальки среди водорослей.

В какой-то момент участковый предложил пройти Петру Петровичу в

участок и там оформить нарушение. Братки молчаливо кивнули, и,

подхватив совсем ничего не понимающего Творца под локотки,

двинулись сквозь толпу двумя ледоколами. Участковый семенил сзади.

Отойдя уже на приличное расстояние от своего подъезда, Пётр

Петрович вдруг спохватился и, вывернувшись каким-то немыслимым

образом из объятий братков, ринулся обратно с непонятным криком:

«Картина! Моя картина!»

Творения на месте не было.

Пётр Петрович затравленно заозирался.

Потом вдруг, издав страшный вопль: «Убью паразитов!», ринулся в

направлении детской песочницы, незнамо как сохранившейся при

дефицитности квадратных метров стоянок, в дальнем углу двора.

В этой самой песочнице двое внуков Александры Витольдовны

увлечённо потрошили то, что ещё недавно было гордостью и надеждой

Петра Петровича, стараясь добраться до потухших и уже не мигающих

внутренностей…

 

С крыши «копейку» снимали мощным автокраном, что полностью

опустошило и без того скромный бюджет бедного Петра Петровича…

 

Сейчас Пётр Петрович рассекает городские дороги на «Лендровере»,

живёт в таунхаусе в зелёном пригороде вместе с длинноногой

красавицей женой (дочерью знаменитого академика) – его

помощницей в лаборатории Перспективных Разработок одного очень

закрытого НИИ. Сам же г-н Тропинкин является заведующим этой

лаборатории с соответствующим немаленьким окладом.

Он изучил наизусть всю электронику – и теорию, и практику, знает

истинные прозвища всех своих "паучков" и "колбасок".

В штате его лаборатории одни КТНы и доценты. И даже профессор

имеется.

И вот уже который год Пётр Петрович пытается восстановить своё

Творение.

Свой раскуроченный – напрочь – рукастыми мальчишками «звездолёт».

Но.

Чего-то ему не хватает…

Он больше не «ваяет» паяльником из всяких деталек картины. Всё его

свободное время уходит на жену, машину, квартиру, лабораторию и

уважаемое общество светил науки.

Поэтому всё пока безрезультатно…

Пока…