- Вылет самолёта «Москва-Октябрьский» в связи с неготовностью

принимающего аэродрома задерживается. О времени вылета будет

сообщено дополнительно. Следите за нашими объявлениями…

И вот так через каждые пятнадцать минут на протяжении уже более

двух часов.

Снегопад.

Непреходящее бедствие для всех маленьких провинциальных

аэродромов…

«Быково».

Такие объявления в нём идут с интервалом в одну-две минуты.

Кто-то, размахивая руками, ругается у стойки администратора. И его

не слышно. Чей-то пацан лет шести раскапризничался от долгого

ожидания и людского гама – и орёт. И его тоже не слышно. Через пяток

кресельных рядов неунывающие студенты хором поют под гитару. И их

вообще совершенно не слышно.

Слышно одно:

- Внимание! Вылет самолёта «Москва-Бугульма» задерживается …

 

В который раз ругал я себя последними словами. Ишь, какой барин

выискался – не захотел в поезде одни сутки поскучать – на самолёте

ему приспичило! А в 18.00 «Октябрьский» до утра закроют – и будешь

на жесткой лавке под аккомпанемент диспетчерских объявлений до

утра бока мять!

С очередным гласом из репродуктора кому-то повезло – две тётки с

огромным запечатанным рулоном ковра подхватились и рванули в

сторону терминала.

И тут же их места напротив меня заняла пожилая супружеская пара

– осунувшаяся от усталости, с заплаканными глазами, женщина, вроде

бы – татарка, и прям-таки огромный – под два метра – сухощавый

мужчина славянской внешности.

Муж гладил жену своей большой ладонью по голове, по плечу,

шептал что-то на ухо, заботливо придерживая прядь полуседых волос…

«Тоже, наверно, опаздывают – вот и расстроилась. – Подумалось

мне. – Да и ладно – у меня своих забот хватает!»

Еще раза три всё тот же противный, как осенние мухи, женский

голос извещал всех и каждого о невозможность полёта в Октябрьский, и

я окончательно смирился с мыслью о неизбежности ночёвки в

аэропорту. До Роковых 18.00 оставалось всего два с половиной часа…

- Извините за беспокойство, где здесь можно отбить телеграмму?

Я поднял от Агаты Кристи, которую перечитывал от нечегоделанья

во второй раз, глаза.

Тот самый мужчина, что утешал свою жену, слегка склонился ко мне

и повторил вопрос:

- Где здесь телеграммы дают, случайно не знаете?..

Так я познакомился на коротких полтора часа с Дмитрием

Васильевичем и Розой Назимовной.

И с её умершим братом Асланом Назимовичем…

 

В Альметьевске, куда они летели на похороны, их давно уже

дожидались. Пожилая директриса седьмой школы, да ещё более

пожилой бывший военком горвоенкомата, которому и отослал о

задержке телеграмму Дмитрий Васильевич.

 

Рассказ Дмитрия Васильевича

 

- А познакомился с Асланом я на рыбалке. Через год после войны, перед

самой демобилизацией.

Сам я с Ростова-на-Дону. Только после войны мне в наследство одни

обгорелые развалины и достались. Ни матери, ни бабки, ни двух

сестрёнок – никого не оставил мне немец. Отца в начале августа сорок

первого не стало – как ушёл добровольцем в июле, так только одна

похоронка от него заместо письма и пришла. Ну, я с дому и сбёг. Мне

тогда уже шестнадцать и стукнуло – в августе-то. Через город много в

ту пору частей шло. Я поутру сдуру в последний из проезжавшей

колонны грузовик с ящиками забрался скрытно – тот грузовик на

повороте какой-то военный тормознул, выяснял что-то.

Забился в глубине за этими самыми ящиками. И до самого вечера так

и ехал. Даже поспал немного, хоть и трясло. Духотища под тентом

брезентовым была – вот и сморило…

Вечером колонну разбомбили. Только «мой» грузовик чудом

выкрутился из этой адской передряги. Потом, когда уцелевшие из

колонны на борт забрались, тогда меня, перепуганного, но живого, и

обнаружили. Брезент весь в клочья, в ящиках – дыры от попадания

пуль. А на мне – ни царапины. Только шишка на голове, когда о ящик

приложило.

Что со мной делать? Обратно не отправить – отъехали порядком

уже. А тут ещё шофёр той полуторки, в которой я схоронился, назвал

меня Талисманом. В шутку конечно. Но – нет суеверней солдата, чем

солдат на войне. Эт я потом уже понял. А тогда… Тогда взяли меня с

собой те солдатики. Потом, где-то через месяца два отправили меня по

ходатайству нашего командира капитана Голыбы Тараса Гнатовича в

танковое училище под Казань.

И мариновали меня там, скажу я вам, до моего совершненнолетия.

Вот так, уже в сорок третьем, после знаменитого курского побоища, я

во второй раз попал на войну в качестве механика-водителя

«тридцатьчетвёрки»…

Прозвище «Талисман» приварилось ко мне намертво – зубилом не

отобьёшь! Но – танк мой не разу не подбили, экипаж в полном здравии

до самой Праги долязгал траками… Вот и думай после этого что хошь о

суевериях…

Так вот, после войны-то (я домой отпросился на две недели, а через

трое суток вернулся) нашу часть под Белой Церковью – эт на Украине

город такой – на переформирование поставили. Пригнали новенькие

ИСы взамен наших битых «тридцатьчетвёрок», ну и меня сразу

командиром экипажа сделали, капитана ради такого случая дали. И я

молоденьких пацанов – чуть младше меня самого – гонял до седьмого

пота, натаскивал. Они меня уважали – как-никак две «Красной Звезды»,

и ещё – медаль одна – «За отвагу», на груди носил. Ну, не считая

всякие «За освобождение…»

И вот под Белой Церковью и повстречался вновь с Тарасом Гнатычем.

Он с сорок четвёртого полковником ушёл – миной обе ноги

повыдирало. Но таким же весёлым, неунывающим остался. Секретарём

Горкома поставили…

Вот он по какой-то нужде к нам в часть и пожаловал. Я его, хоть он

и без ног, сразу узнал. А он меня, когда я свой позывной назвал –

«Талисман».

- Вишь, - говорит, - и взаправду тогда прозванье тебе дали. Жив, бисов

сын, живой! И ни царапины, говоришь? А меня, вишь, как окоротило…

Хорошо ещё, что снизу, а не сверху! – И смеётся. Обрадовался встрече.

Через неделю снова приехал.

- Димк, а не хочешь со мной завтра на рыбалку махануть? С твоим

начальством уж обговорено всё, дают тебе три дня отдыха. Ну что,

рад?

А как тут не обрадоваться?

На следующий день за мной прислали потрёпанный армейский

«Виллис». И поехал я на свою первую послевоенную рыбалку…

 

Заехали сначала к Тарасу Гнатовичу. А он с собою ещё берёт кого-

то. Того, другого, подводят к машине под руки, как какого-то генерала

важного. Только больно молодой генерал-то. Прям мой ровесник.

И только, присмотревшись, понял я, что это не какая-то там важная

птица, а слепой парень с иссеченным шрамами лицом…

Вечером, у костра, Тарас Гнатович и рассказал мне, как в середине

апреля сорок четвёртого, за недели две до ранения его самого, в штаб

полка привезли с передовой окровавленного лётчика с нашего сбитого

«Лавочкина». Тот двух фрицев в землю по самое некуда вогнал, ну и

его самого потом… Осколками плексигласа фонаря побило ему всё лицо.

Вместе с глазами…

Второй раз уже в госпитале с ним встретился. Познакомились

поближе.

Лётчик назвался Асланом.

- Вот ведь как, - помешивая в котелке уху, жаловался на чужую судьбу

Тарас Гнатович, - Аслан ведь только из училища был. Этот вылет всего

третий у него. Но зато какой! – Он патетически воздел черпак в

вызвездившееся уже небо. – И ведь не пал духом, а, Аслан?

- Не пал, - соглашается сидящий рядом и слушающий с улыбкой на

изувеченном слепом лице бывший лётчик. – Твоя правда, Тарас.

- И я вот через это самое тоже воспрял после операции-то. Подумаешь

– ноги. Руки есть, голова цела – а эт самое главное. Но Аслан меня ещё

раз крепко удивил.

Как-то выступали в госпитале артисты. И вот после их концерта

Аслан попросил подойти к нему гармониста – тот аккомпанировал

концертным номерам. И спросил, а можно ли ему, слепому, научиться

так же хорошо играть на баяне? Музыкант попросил Аслана что-нибудь

ему напеть. А потом сказал, что для игры важны слух и душа. А глаза –

дело десятое. Потом отошёл, а когда вернулся, то принёс с собой баян.

«Забирай, - говорит, - это у меня запасной был. Но инструмент

хороший, надёжный. Так что – давай, учись. У тебя получится».

И этот хороший человек вытер глаза украдкой. И ушёл…

Так что играет Аслан теперь как бог! – закончил свой рассказ Тарас

Гнатович…

Когда добрая наваристая уха была съедена, а всё, что налито –

выпито, Степан – водитель Тарасовского «Виллиса», сходил к машине и

принёс аккуратно завёрнутый в плащ-накидку баян.

- Давай, сыграй что-нить для души, Аслан, - попросил он, вкладывая в

Аслановы руки инструмент.

Бывший лётчик, сполна навидавшийся войны за три своих вылета,

огладил своё лицо рукой, потом запрокинул голову с незрячими глазами

прямо в серёдку ночного неба, и, притронувшись к кнопочкам баяна,

запел…

- Дывлюс я на нибо

Тай думку хадаю:

Чому я ни сокил,

Чому ж нэ лэтаю.

Коли бы мни, Боже,

Ты крыла бы дав –

Я б зэмлю покинув,

Тай в нибо взлэтав…

Слепой татарский парень пел украинскую песню, и звуки той песни,

сплетаясь с мелодией баяна, далёко растекались над тёмными тихими

водами реки, неспешно, как и песня, несущей свои воды в глубины

ночи…

 

За то время, что Аслан находился рядом с Тарасом Гнатовичем, он в

совершенстве освоил игру на баяне, а песни, те, которые в госпитале

пели раненые по вечерам, запоминал с первого раза. И на всю жизнь.

Тарас Гнатович определил Аслана в городской клуб заведующим. В

помощь выделил трёх пожилых вдовых женщин.

И по выходным, и в праздничные дни Аслан проводил музыкальные

вечера. Клуб на эти вечера набивался под самую завязку – вот каким

успехом пользовались выступления слепого гармониста…

 

- Тут вот какое дело, Дмитрий, - перед отъездом с рыбалки Тарас

Гнатович попросил Степана отвести Аслана к реке, а сам, перегнувшись

боком через переднее сиденье «Виллиса», посмотрел мне прямо в глаза,

- неделю назад пришла на нашего Аслана телеграмма. Мол,

разыскивает его младшая сестра Роза. Ну, я Аслану сказал, а он ни в

какую! Мол, в тягость таким увечным никому не хочет быть, и всё тут!

Насилу уговорил я его съездить, проведать своих. И вернуться потом.

Только на такое он и согласился.

- И правильно, пускай съездит к себе, к своим… Я б вот тоже к своим, да

Вы сами знаете – не к кому…

- Правильно-то оно, правильно, а только не забывай – слепой он как

крот, наш Аслан. А гонору – поболее, чем у тебя. А ты, небось, знаешь,

сколько после войны всякого дерьмеца развелось, всякой швали

повылезало. Как его одного в даль такую?.. Вот и слухай сюда, чё я

надумал: тебя не сёдня – завтра в запас…

- ?

- Знаю – и всё тут, и не спрашивай – откуда. Так вот, огромадная мне к

тебе просьба – сопроводи и обереги Аслана , пока он до дому

доберётся. Ты вон какой детинушка вымахал, да и силёнкой бог не

обидел, так что – уважь меня – доставь парня в целости и сохранности.

Лады? Да и Аслану с тобой веселее будет…

 

Рассказ Розы Назимовны

 

Нас в семье шестеро было – четыре старших брата и я, младшая самая,

двадцать восьмого года. И отец… Папа наш меня уж без мамки

воспитывал – умерла она при родах… Перед самой войной переехали из

деревни в Альметьевск – там отцу и старшему брату Вализу нашлась

хорошая работа на одном заводе в кузнице. Отец у меня хорошим

кузнецом был…

Потом – война. Третьего брата Фарида сразу в армию, а Ринат –

второй брат, уж год как служил в кавалерии. А у отца и Вализа –

бронь. А Аслану только шестнадцать и исполнилось.

В апреле сорок второго на Фарида похоронка пришла – умер от ран

в госпитале в Твери. И буквально через два месяца – письмо, что Ринат

пропал без вести где-то подо Ржевом… Ну, отец тогда с Вализом пошли

в военкомат, наплевав на бронь, наскандалили там, нашумели. И тоже

на фронт ушли…

А Аслан тогда на заводе уж работал электриком. А я ещё в школу

ходила…

Отец и Вализ попали в одну часть и воевали вместе на самоходке

одной, отец был заряжающим, а Вализ – механиком-водителем… Их

могилки в Польше у Дубровичец. В военкомате мне передали их

награды – эт уже в конце мая сорок пятого было, приезжал сам

командир их, рассказывал, как они воевали. Как погибли…

А младший Аслан в сорок третьем ушёл с завода в лётное училище

под Елабугой – на завод тогда, в сентябре месяце, приезжали из этого

училища, набирали «комсомольский резерв». Перед уходом сказал, что

за Рината и Фарида отомстит…

А в сорок четвёртом получила извещение, что Аслан ранен и

находится в госпитале. По ранению списан вчистую, так что, мол,

ждите домой. И всё.

Я до августа сорок пятого ждала. В августе пришло с военкомата

извещение на Рината, что погиб он – расстреляли его фашисты как

партизана. А потом вместе с телами других расстрелянных в сарае

сожгли…

И тут я опомнилась, написала в тот самый госпиталь, где Аслан был. А

оттуда – письмо: мол, по выписке выбыл в неизвестном направлении. Я в

военкомат, такая вот история, помогите оставшегося живого брата

найти. Прямо вся изревелась там. Ну, военком отца ещё знал, тогда

запросы везде и поразослал…

В одном из ответов на запрос было сообщено, что после госпиталя

младший лейтенант Губайдуллин Аслан Назимович выбыл вместе с

полковником Галыгой Т.Г.

 

Роза Назимовна вдруг улыбнулась:

- Аслан меня как самую младшенькую, да ещё обделённую материнской

лаской, очень любил и берёг. Дрался из-за меня с мальчишками,

подарки всегда незатейливые дарил – платочек там носовой, или

свистульку из липы смастерит. Радиоприёмник перед самой войной

собрал – и тоже мне подарил. Мне тогда весь наш двор обзавидовался.

А Асланчик говорил, что с таким приданным быстро мне жениха сыщет…

Вот и сыскал…

Она смущённо, и в то же время с гордостью посмотрела на своего

мужа.

- Когда Дима привёз Аслана домой – а у нас в заводских казармах своя

квартирка была, маленькая, без удобств, на две комнатушки, но – своя,

то первое время Аслан в ней передвигался по стеночке сам, запретил

категорически мне и Диме помогать ему.

Потом освоился. Ходил по квартирке – будто видел всё. Как с

глазами.

Дима тогда вдруг засобирался обратно. Перестал почему-то со мной

разговаривать, пробурчит что-то – и отвернётся, или выйдет.

Я ему:

-Дмитрий Васильевич, погостите ещё немного, завтра в деревню

поедем – к маминым родичам, у них там и коровка своя, и кобылка, и

овцы. Природа и воздух свежий… - А что ещё сказать – и не знаю.

Но очень хочу, чтоб остался он.

А он снова под нос: «Спасибо, я покурю пойду». – и из квартирки на

улицу.

Вот он только вышел, а Аслан сзади подошёл. Приобнял за плечи, и

говорит:

- Что вы оба мучаетесь, дуралеи. Я слепой, и то вижу, что влюбился

твой Димка в тебя, в мою маленькую Розочку (он так меня называл,

когда я девчонкой сопливой ещё была), и не спорь с братом! Да и ты

тоже неровно дышишь к нему…

Он погладил меня по щеке:

- Во! Точно! Покраснела вся моя Розочка!..

В общем – нашли мы с Димой друг друга. Поженились скоро.

Аслан на нашей свадьбе и тамадой, и дружком жениха, и главным по

веселью был. Такие мелодии на баяне выводил, так пел! И весёлые пел

песни, и грустные – аж гости плакали. Хорошая свадьба была…

Самое главное – Аслана после той свадьбы стали везде приглашать –

на разные мероприятия, в школы, в детские садики, на завод, где он

работал раньше.

Потом пришли к нам из школы, где я когда-то училась, директор

Галина Силантьевна, и завуч Гульнара Фирдоусовна. Галину

Силантьевну недавно назначили, она училась в той же школе, где и я,

но на четыре класса старше. Потом в педучилище пошла.

Вот они нашего Аслана в школу приглашают – учителем музыки и

пения. Аслан и не думал даже – сразу согласился. Ну, обговорили всё,

как да что. Потом, когда они ушли, повернулся к нам и сказал:

- Ну вот. Теперь и моя жизнь не за зря пройдёт.

И улыбнулся.

И – заплакал…

 

Я проводил до самого самолёта – на него наконец-то объявили

посадку – Дмитрия Васильевича и Розу Назимовну. Они улетали в

Альметьевск. На последнюю встречу. На последнее прощанье с братом.

Там их уже ждали.

Супруга Аслана – директор школы Галина Силантьевна.

И старенький совсем бывший военком – Тарас Гнатович...