Мой добрый приятель Петрович славен двумя особенностями: он любит выпить и умеет путешествовать во времени.

Выпить мы все не дураки, но вот касательно второго, то даже я, никогда не носивший шляп, снимаю ее перед таким редким талантом.

Правда, Петрович всегда жалуется на то, что ему ни разу не удалось путешествовать целенаправленно и на трезвую голову. Но тут же добавляет, что именно это вносит в путешествия особенную пикантность.

Нам же, его верным друзьям и собутыльникам, остается слушать рассказы о временах былых и разглядывать фотографии с "Поляроида", который чудесным образом всегда оказывается рядом с Петровичем, где бы тот ни находился.

 

* * *

 

Поскольку Петрович был убежденным холостяком, то ничто не помешало ему остаться в тот день на заводе дольше обычного и отметить в кругу коллег день рождения Оливера Кромвеля. Вполне вероятно, что в этот день случились и другие праздники, но о них как-то не вспомнили.

Пили спирт: за водкой надо было бежать через проходную в магазин за углом, спирт же всегда был под рукой.

Интеллигентная беседа постепенно утомила собравшихся, и компания покинула гостеприимные стены завода. Ночевать никто не остался. Был вечер пятницы. Кто же согласится провести на заводе законные выходные?

Прежде чем расстаться окончательно, в магазине за углом взяли по пиву. Затем еще по одному. Только после этого Петрович попрощался с коллегами, сел в троллейбус и преспокойно задремал. Ехать ему следовало до кольца...

...Проснулся Петрович от чудовищной смеси запахов кислой капусты, навоза, человеческого пота и сена.

Петрович поднял голову, и обнаружил себя сидящим за грубым деревянным столом. Одной рукой он сжимал кружку с элем, а другая держала "Поляроид".

"Переместился, стало быть", - подумал Петрович. Наличие "Поляроида" в руке всегда означало перемещение во времени.

Он нашел глазами первого попавшегося человека и спросил:

- Где я, любезный?

Человек оглядел Петровича с ног до головы и буркнул:

- В пабе.

- Сам вижу, - огрызнулся Петрович. - Город какой?

- Лондон, разумеется, - ответил человек и отвернулся.

Петровича никогда не удивляло, что, попадая в то или иное время, он понимает чужие языки. Он воспринимал это как должное, особо не акцентируя свое внимание на таких деталях.

В пабе кроме Петровича народу было немного. Точнее, кроме того, который отвернулся и хозяина заведения - всего двое. И эта парочка спорила, не стесняясь в выражениях.

- А я говорю, что стихи твои полное дерьмо! И пишешь ты бездарно, Билл. Даже сапожники пишут лучше.

- Крис, а твои стихи воняют падалью и вообще если есть в Лондоне настоящий поэт, то это - я!

- Не смеши, Билл. Какой ты настоящий поэт. Горлопан и прощалыга. Рифмоплет дешевый. Это я тебе как друг говорю. Бросай свои занятия литературой и займись делом. Да вот открой, хотя бы, литературный паб, чтобы там собирались настоящие поэты - вроде меня - и действительно писали стихи. Назови паб "У Шекспира".

Услышав фамилию, Петрович вскрикнул от неожиданности и, быстро встав из-за стола, направился к спорящей парочке. Те, заметив приближение незнакомца, замолчали.

Петрович подошел к молодому парню, которого назвали Шекспиром, восхищенно посмотрел на него и спросил.

- Так ты и есть Шекспир?

- Да, - с опаской ответил тот.

- Ну, здравствуй, классик! - Петрович обнял парня и крепко, по русскому обычаю, расцеловал его троекратно. Собеседник Шекспира брезгливо поморщился.

- Вот, стало быть, какой ты, - продолжал восхищенный Петрович. - Сразу видно из наших. Без этой гнильцы буржуазной. Простой английский парень. Я тебя таким и представлял.

- Да в чем дело, собственно? - закричал Шекспир.

- Дело в том, дорогой мой человек, что ты есть самый главный классик мировой литературы. И твоими произведениями будут зачитываться через века, всемерно прославляя твое имя. Театры всего мира будут ставить твои трагедии, а люди будут восхищаться и плакать. Плакать и восхищаться.

До Вильяма начало что-то доходить.

- Значит, - осторожно начал он, - будет кассовый успех?

- Ну не знаю. Скорее всего - да. Да в этом ли дело, дорогой ты мой. Имя свое обессмертишь в веках.

- Бессмертие оно, конечно, - задумался Шекспир, - но деньги они и в колониях - деньги.

- Золотые слова, - подтвердил приятель.

- А ты кто такой? - Петрович пристально на встрявшего в разговор.

- Я-то как раз и есть популярный поэт. Мои пьесы пользуются успехом. А Билл еще ничего путного не написал. Мое имя в веках и останется.

- Звать тебя как?

- Кристофер Марло.

- Мурло? Не слыхал.

- То есть как это. Даже при дворе мое имя у всех устах. Нет более популярного поэта в Лондоне.

- Не наговаривай на себя, - осадил Петрович. - Грех это. В нашем времени никаких Мурлов нету, а Шекспир - это да. Классик, что и говорить!

С этими словами Петрович вновь обнял Шекспира и расцеловал крепче прежнего.

Шекспиру такие речи нравились. Тем более, что в свете недавнего спора выходило, что прав именно он, а не его приятель. Марло напротив сидел задумчивый, стараясь пореже глядеть на сияющую физиономию Вильяма.

Петрович между тем взял кружку влез на стол, и заорал на весь паб.

- Друзья мои! Предлагаю выпить за величайшего драматурга всех времен и народов Вильяма нашего Шекспира. Ура, товарищи!

И залихватски опрокинул кружку.

Почин Петровича поддержали. Во все времена главное - выпить, а повод не так уж и важен.

Петрович слез со стола, поправил подтяжки и обратился к Кристоферу.

- Слышь, Мурло. Чем гадости говорить, взял бы нас сфотографировал с Вильямом. На память.

- Что сделать? - изумился Марло.

- То сделать! Берешь вот эту штуку, глядишь сюда и жмешь на эту кнопку. Понял, интеллигенция аглицкая?

Кристофер Марло подхватил "Поляроид" и следуя подробным инструкциям Петровича заснял исторический момент. Вспышка напугала всех, кто был в пабе. Марло от неожиданности выронил "Поляроид" и выругался. Шекспир растерянно моргал.

Петрович бережно поднял фотоаппарат и аккуратно положил отпечаток на стол, давая ему проявиться.

Через пару минут он показал результат собутыльникам.

Восхищению последних не было предела. Пьяненький Марло стал канючить, что тоже хочет такую картину.

- Перетопчешься, - ответил Петрович. - Вот станешь классиком мировой литературы - тогда заходи.

Обиженный Марло уткнулся в кружку с элем.

"Ититьский лапоть, какие мы обидчивые", - подумал Петрович. И был прав.

Вскоре количество выпитого эля перешло в качество, согласно неизбежному закону, и Петровича сморило. Он мутным взором обвел сидящих рядом, по отечески улыбнулся Шекспиру и заснул.

Пока Петрович дрых и смотрел сны про родной завод и первомайскую демонстрацию, за столом продолжался разговор.

- Билл, как думаешь? Что происходит?

- Кто его знает, друг Марло. Есть многое на свете такого, что хрен разберешь.

- А вдруг, это - правда?

- Почему это "вдруг", - обиделся Шекспир. - Правда и есть. И стану я великим драматургом.

Марло немного помедлил и сказал.

- Слушай, а что если я подарю тебе несколько своих сонетов? Ведь, кто знает, если все правда и моего имени в веках не останется, то и сонеты пропадут. А тебе место в истории гарантировано. Как?

- Да ну. Я сам напишу. И лучше твоих в тысячу раз.

- Ну, Билл. Ну, я тебя прошу. Что тебе стоит. Пару-тройку всего. А уж я отблагодарю.

- Да? - заинтересовался Шекспир.

- Слово! По рукам?

- Ну, давай. Только ради нашей дружбы. О цене договоримся, но вся выпивка теперь всегда за твой счет.

- Не вопрос! Ладно, - вдруг заторопился Кристофер Марло, - дела у меня. Побегу.

Он оставил взволнованного Шекспира и спящего Петровича. Шекспир же продолжал грезить о своем величии, ни на секунду, правда, не забывая, что на сонетах Марло можно сделать приличный бизнес.

Весть о том, что у какого-то заштатного поэта гостит пришелец из будущего, в момент облетела весь Лондон. Речи Петровича по поводу грядущего величия Вильяма Шекспира и его главенствующей роли в мировой литературе дошли до королевского двора. Этому немало способствовал и Кристофер Марло, здраво рассудив, что чем больше рекламы, тем вернее и быстрее Шекспир станет классиком.

Вечером королева Елизавета отдала распоряжение пригласить Вильяма (а заодно и Петровича) на аудиенцию. Особо приближенные лорды пытались возражать, убеждая ее величество, что казнь вольнодумцев в отличие от аудиенции более правильное решение, но Елизавета грозно сказала: "Ша!" И все притихли. В конце концов, на то она и королева. Ей виднее.

Приглашение в паб принес сам лорд-мэр Лондона. Ему стоило большого труда втолковать изрядно наклюкавшимся приятелям, чего от них ждут. Наконец, увидев, что труды не пропали даром, лорд-мэр удалился, оставив Шекспира и Петровича допивать.

Половину ночи добропорядочные англичане вынуждены были слушать песни на незнакомом языке, среди которых чаще всего повторялась одна с припевом "Все могут короли". Петрович выводил ее прекрасным природным баритоном, а Шекспир вторил ему не менее чудесным тенором.

В это время на другом конце Лондона Кристофер Марло сидел в гостях у своего приятеля по фамилии Бэкон и рассказывал ему события последних часов. Бэкон слушал внимательно, иногда переспрашивая. По окончании рассказа Марло сказал:

- Вот я и предложил ему свои сонеты. Слава она штука такая. Это сейчас он опубликует их под своим именем, а история потом рассудит. И тебе советую.

- Думаешь, стоящее дело? - усомнился Бэкон.

- Не сомневайся. Иноземец тот действительно какой-то не такой. У него и аппарат волшебный картины рисует, и говорит он как-то по-другому. Давай пока никто у нас Билла не перехватил. У тебя же есть там пьески. Про психа-принца, например. Или про этих влюбленных макаронников. Толканем ему за деньги, а потом уж как-нибудь сделаем, чтобы история узнала, кто настоящий автор.

- Попробовать можно. Что с этим иноземцем делать? Ведь, не дай Боже, он станет руководить Биллом. Нам тогда ничего не обломится.

- Да в мешок его и в Темзу. И весь разговор.

- Мудро, - согласился Бэкон.

На том и порешили.

На следующее утро Шекспир и Петрович пошли во дворец. Их уже ждали. Стража у ворот отсалютовала пришедшим, придворный распорядитель провел парочку в покои королевы. По случаю торжества Петрович расстарался и причесал свои непослушные патлы, а Шекспир надел новый камзол, одолженный у Кристофера Марло.

В будуаре королевы царил полумрак. После солнечного света на улицах Лондона Петрович не сразу привык к новой обстановке.

Елизавета сидела в кресле. Она рассеяно приветствовала вошедших. Шекспир в ответ склонился в глубоком поклоне. Петрович же почесал затылок и крепко задумался. По своим убеждениям он оставался пролетарием и коммунистом, а потому не знал, как поступить ему - представителю самой прогрессивной части человечества - в данной ситуации.

Если не знаешь, что делать - делай, что привык. Так гласила народная мудрость. Петрович подошел к Елизавете и пожал ей руку. Королева слегка поморщилась от крепкого пожатия мускулистой рабочей руки, но постаралась не подать виду.

Разговаривать пришлось стоя. "Ох уж мне этот этикет, туды его", - подумал Петрович, но традиций нарушать не стал.

Для начала поговорили о погоде. Петрович рассказал о том, какие стоят погоды в будущем. Елизавета слушала с интересом. После она спросила, какую награду хочет Петрович за такие ошеломляющие новости про Шекспира и мировую литературу. Петрович потупился и вновь поправил подтяжки.

- Ваше величество. С детства мечтаю, хотя был и пионером и комсомольцем и коммунистом, стать рыцарем. Для вас это пустячок, а мне будет приятно.

Елизавета скептически осмотрела кандидата в рыцари.

- Дело несложное, но где меч взять. Мы тут все без оружия, как я погляжу.

- Дык, свистнуть надо халдеев. Пусть достанут.

С этими словами Петрович выглянул за дверь, и тут же наткнулся на придворного.

- Слышь, паря. Тут королеве меч нужен. Давай живо. Одна нога здесь, другая там.

Придворный, поначалу опешивший от такого панибратства, быстро сообразил, что к чему и умчался.

Меч доставили в сжатые сроки. Петрович чинно встал на колено перед Елизаветой. Та возложила меч и произнесла подобающие слова. Шекспир изображал торжественность момента.

Петрович пожалел, что забыл "Поляроид" в пабе. Но не бежать же теперь.

- Встань, мой верный рыцарь, - наконец сказала Елизавета. Петрович встал и машинально отряхнул штаны. После чего принял меч из рук королевы, поцеловал и поставил в уголок.

- Теперь вы, Вильям Шекспир. Что вы хотите в награду за то, что будете прославлять Англию и корону в веках?

- Да я рад и просто так. Не ради денег. Это же мой долг.

Королева посмотрела на Шекспира более чем выразительно. Он совсем сник, но вдруг его осенило.

- Ваше величество, я всегда мечтал иметь свой театр. Ведь если сделать театр, то там можно ставить мои бессмертные пьесы. Я и играть сам могу.

- Театр - это хорошо, - сказала Елизавета. - Театру - быть. Только надо бы придумать ему название. Такое, чтобы на века. Не ударить, так скажем, в грязь лицом перед потомками.

- Вы смотрите в самую глубь, ваше величество, - сказал Шекспир. - Но дать имя театру - процесс сложный...

- Назовите его просто - "Глобус" - скромно вставил реплику новоиспеченный рыцарь. Ему тоже хотелось внести свою лепту в развитие мировой литературы и не менее мирового театра.

- "Глобус", так "Глобус", - согласилась королева. Хотя, как женщине ей очень хотелось, чтобы театр назвали "Елизавета".

- Да, кстати, мой добрый сэр Петрович. Вы наверняка проголодались и хотите кушать. Все готово. Вас проводят.

Елизавета позвонила в колокольчик и вошедший придворный (тот самый, которого Петрович гонял за мечом) проводил рыцаря в трапезную. Петрович не возражал. Он действительно проголодался от волнения. Шутка ли. В рыцари посвятили. Не каждый день такие праздники. Звание и обмыть надо.

Королева меж тем взяла Шекспира под руку и сказала.

- Есть разговор, Вильям.

- Я весь внимание!

- Мировая литература - дело такое. Туда что попало совать нельзя. Нужно тщательно подойти к процессу, так скажем, отбора будущих бессмертных рукописей.

- Целиком разделяю ваше мнение, ваше величество.

- Я тут на досуге - совсем делать было нечего - наваляла пару трагедий. Думаю вам, мой любезный Вильям нужно взглянуть на них.

- Но, ваше величество, я не смею...

- Ах, оставьте церемонии, мой добрейший классик. Главное для нас, чтобы будущее получило продукт наивысшего качества. Вам и карты в руки. Возьмите, подправьте, что не так и публикуйте под своим именем.

- Но как же...

- Пустое. Будем считать это моим тайным королевским приказом. Или вы сомневаетесь в моих литературных талантах? - нахмурилась королева.

- Ни в коем случае, - вскрикнул Шекспир.

Елизавета подошла к столику и среди вороха бумаг выудила объемную пачку листов.

- Вот, смотрите. Одна трагедия про короля и его дочерей. Там я размышляю над проблемами отцов и детей в королевских семьях. Другая - про неумную жажду власти и женское коварство. Там немного мистики, кровь, предательства. Все такое. Думаю, что получилось неплохо.

- По-другому и быть не могло, - Шекспир принял рукописи и поклонился.

- Вильям, - кокетливо произнесла Елизавета. - Вам следует уже привыкать к своему высокому званию. Какие могут быть между нами - литераторами - церемонии. Ладно, ступайте. Деньги на театр я повелю выделить в конце месяца.

Петрович к тому времени успел изрядно нагрузиться и пересказывал лорд-мэру содержание своего любимого фильма "Семнадцать мгновений весны". Лорд-мэр плохо ориентировался в сбивчивом повествовании Петровича, но как джентльмен слушал внимательно. Даже с интересом.

Появление Шекспира встретили аплодисментами. Классик сел за стол и лорд-мэр тут же оставил Петровича, пересев поближе к Шекспиру.

- Вильям, - горячо зашептал лорд-мэр. - Я столько слышал. Такие дела творятся. У меня есть деловой разговор.

Шекспир, увлеченный вином и едой, кивнул, давая понять, что внимает.

- Так вот. У меня есть небольшая пьеска. Сам я стесняюсь ее публиковать, но хочется, чтобы она прошла на сцене. Да и в веках ее хочется оставить. Какая-никакая, а память. Улавливаете суть?

Шекспир снова кивнул, посмотрел на лорд-мэра и спросил:

- Сколько?

- Договоримся, - обрадовался лорд-мэр. - Деньги не вопрос. Да и не только деньги.

Тут лорд-мэр заговорщечески подмигнул Шекспиру и похлопал его по плечу.

Из королевского дворца Шекспир и Петрович выходили "домиком", горланя старинные английские песни, которые пьяный Шекспир пытался выдать Петровичу за только что сочиненные. Петрович благодушно кивал, и пение продолжалось.

Уже у самого паба на них напали. Петровича запихнули в мешок и куда-то поволокли. Он брыкался как мог, но силы были неравны. Вдруг Петрович почувствовал, что летит, после чего мешок ударился о воду. Петрович начал тонуть.

Последнее, что мелькнуло в его замутненном алкоголем сознании было: "Быть или не быть..." И он посетовал, что не успел предложить этих слов Шекспиру. Наступил мрак.

Шекспир же ничего не заметил по пьяной лавочке. Он мысленно подсчитывал будущие барыши от постановок, а также размышлял, сколько содрать с Марло и лорд-мэра. Может, и еще кто пойдет на сделку...

...Очнулся Петрович перед дверями своей квартиры - мокрый и пьяный. К тому же в мешке.

Кое-как выпутавшись, он встал, пошарил в карманах, нашел ключи, и открыл дверь. У самого порога Петрович споткнулся о валяющийся "Поляроид". Рядом лежала фотография - чуть помятая, но товарного вида не потерявшая.

"Значит, не сон" - подумал Петрович. Собрал все с лестничной площадки и зашел в квартиру.

Перво-наперво он взял телефон и позвонил своему приятелю Лехе.

- Привет, Леха. Какой сегодня день?

- С ума съехал, Петрович?!! Ночью будить. Или опять путешествовал?

Петрович утвердительно хмыкнул и велел собирать всех на воскресенье, поскольку субботу хотел посвятить отдыху и упорядочению воспоминаний.

В воскресенье все собрались. На столе стояла немудреная закуска, и высились заветные бутылки. Шумное застолье сопровождалось рассказом хозяина дома о своих приключениях в средневековой Англии. Петрович был чудесный рассказчик. Сага о великом драматурге, его друзьях и английской королеве вызывала живейший интерес у каждого сидящего за столом. Петрович еле успевал отвечать на возникающие то тут, то там вопросы.

Затем возникла фотография. Петрович незаметно достал ее из-за пазухи. На снимке, бережно передававшемся из рук в руки, Петрович сидел в обнимку с молодым пареньком в потрепанной одежонке. Глаза парня излучали такую наглость и самоуверенность, что все мы поневоле почувствовали глубокое уважение к будущему классику мировой литературы. Кто-то даже благоговейно прошептал бессмертное "весь мир - театр". За то и выпили.

На вопрос: отдаст ли Петрович шекспироведам бесценный снимок, тот ответил просто и скромно: "Перетопчутся". После чего вклеил фото в свой потрепанный альбом.

Уже прощаясь на лестнице, Петрович в задумчивости сказал: "Лизавета - тетка ничего. Справная. Жаль, что не нашего времени". И затворил дверь.