Рассвет только задавался, а Старуха уже копошилась среди вороха трухлявого и затхлого тряпья. Тут не до вылеживания, когда горкой сыпятся дела и задания. Сыпятся непрерывно. Вот и сейчас ее давнишний напарник, старый Ворон, киданет с размаху в форточку очередную бумажную писульку. А в ней – задания, задания, указания важные. Только успевай их выполнять! И не было случая, чтобы Старуха не выполнила. Ну вот, легок на помине! Крепкий клюв стукнул по форточке, она затрещала, заскрипела и открылась, жалко повиснув на одном петельном навесе. В жилище влетела бумажка, но получив сопротивление клубящейся пыли и сквозняка, не сразу осела на подоконник. Старуха зашевелилась, опять раздался скрип. Да и весь этот дом был скрипучим. Здесь скрипело все: и стертые половицы, и пружины-завитушки железной перекосившейся кровати, и ящики допотопного комода, и двери-окна. Скрипела и сама Старуха – каждой косточкой своего тощего иссохшего тела, хрипящим голосом, надрывным то ли смехом, то ли плачем. Но старая телега скрипит да едет. Так и Старуха, тяжко разгибаясь, охая и ахая, но спешит-ползет на дело. Мусолит узловатым пальцем по бумажке, щурится, тычет носом в нее, но читает. Пока три задания. Что ж, она исполнит их, как выполняет вечно.

 

В списке два новичка, еще не успевших познакомиться со Старостью. Два «крепких орешка» – Иван Петрович и Семен Петрович. Два спортсмена-пенсионера, все бегают трусцой по школьному стадиону, изо дня в день тренируются. Самоуверенные, не хотят знаться со Старухой, избегают ее. «Ничего, голубчики, далеко не убежите… Еще никому от меня убежать не удалось. Ну, кроме тех, кого моя коллега костлявая с косой за плечом раньше срока отобрала у меня. А остальные, нет, никто убежать не смог. Вот и сегодня начну-ка я день с самого трудного – с этих двух «орешков», пора уже и им познакомиться со мной». Старуха из сундучных закоулков вынула шерстяную кофту, насквозь пропахшую нафталином, кашемировый палантин с оторванной бахромой, простые чулки, рейтузы и резиновые калоши. Кивок головы Старухи в обломке зеркала одобрил наряд. Заправив напоследок под палантин седые космы, она посеменила на стадион. И уже вскоре Семен Петрович медленно выводил друга, у которого неожиданно резко «стрельнула поясница», с облюбованного ими стадиона. Сам же Семен Петрович все никак не мог угомонить разбушевавшееся сердце. Переволновался из-за друга, что ли? Старуха довольно потерла дряблые ладошки и вновь уткнулась в бумажку. Самое трудное задание сделано, первую отметку оба «крепких орешка» от нее получили.

 

Под номером два на листочке значилась девица Элеонора, двадцати четырех лет. Старуха со злостью чертыхнулась, плюнула под ноги. Мало ли ей дел с почтенными людьми, так еще и на девку эту силы и энергию тратить приходится! Депрессия затяжная у нее, видите ли, свет ей белый не мил, руки на работу не поднимаются! Телом молода, а душой, духом – хуже старика любого. Вот и мельтеши теперь к ней, тоже ставь первую отметку. «Получай, милочка, добавочную порцию тоски тягучей, а вместе с ней тело кволое, лицо линялое да глаза тусклые, выцветшие. И это-то в двадцать четыре года! Чахлая, ох уж, чахлая попалась девица. Не смогла радость в жизни найти, вот и получай первую отметку. А Старость ведь пунктуальная, не опаздывает к тому, кто ее ждет». Старуха горестно вздохнула и поставила еще одну галочку на мятом листочке.

 

И, согнувшись сильнее обычного, пошкандыбала к своей давней любимице – Матрене Никаноровне. Да, это ее любимая подопечная, часто приходит к ней Старуха. Привыкла как к родной. Да и как можно было не привыкнуть… Девяносто восемь годков Матрене, поэтому плотную тропку Старуха к ней протоптала, сколько уж ходила туда-сюда. Вон даже трава не растет на тропе той! Но сегодня Старуха шла медленно, тяжко, останавливаясь на каждом шагу. Знала, последний раз идет по этой дорожке, сделает сейчас свою завершающую отметку и … передаст коллеге своей ненасытной. «И когда она только нажрется? Все мало ей … Но если мало, то пусть, конечно, Матрену Никаноровну прибирает. Лишь бы молодых не трогала. А Матренушка – тихая, светлая старушка, людей всегда привечала. Надо при последнем визите и ей что-то доброе сделать, облегчить путь перехода, заслонить от страха. Жила Матрена тихо, мирно, пусть же так и уйдет. Надо попросить подругу костлявую, она иногда уступает. Ради Матренушки, наверно, тоже уступит». Старуха сделала еще одну отметку в записке и, уставшая, поплелась восвояси. В свой темный затхлый закоулок в заброшенном и ветхом доме.

 

Старуха, властительница всего сущего, наделенная свыше неизбежным и странным даром, понимала, что за все надо платить. А за власть – тем более. И она платила и платит работой, кропотливой, тягучей, не прекращающейся ни на один Божий денек. Вот и сейчас, только сомкнет глаза, слегка вздремнет, а старый Ворон вновь клювом острым долбанет по тусклому стеклу форточки. Ох, и легок же он на помине, стучит!