ЧАСТЬ 1 "ЧЕРНО-БЕЛЫЕ КРАСКИ" глава 1 Я выбираю для себя – Вертикаль, Здесь скоро явится на небо – Горизонталь, Где по земле одна скитается – Маета, Где что-то и останется, то Пустота. Только ветер в волосах стынет, Не грустит, не сердится, все примет. Тех, что нехотя бросал, там – нет, Все, что я в себе спасал, – с ними. Я выбираю для себя – Вертикаль, Ты понимаешь, место здесь твое, а жаль. И если ты не собираешься со мной, Прости, я хочу жизни неповторимой. (гр. "Кукрыниксы" песня "Вертикаль") В Петербурге с утра обещали снег с дождем. Вечная серость, вечный мрак, что давит на голову прохожим. Город победителей и побежденных. Город сильных и слабых, ищущих прощения своих грехов, забвения мыслей. Людей, пытающихся отыскать истинное счастье, забывая, что сам город страдает дикой мигренью и необъяснимой тоской по солнцу. Город, который с уставшим лицом кутается в плащ тумана и скрывает глаза, чтобы никто не видел его беспомощность перед стихией. Любовь Леонидовна в этот обычный зимний вечер привела к себе в гости подругу с дочкой. Сын ее, Павел, сидел один дома: красивый и умный - и скучал. Надо было скрасить вечер, чтоб не сбежал к своим дружкам, от которых одни неприятности. Да и себе устроить небольшое развлечение и отдых после трудной рабочей недели. Она работала инженером ПТО почти всю свою жизнь, за исключением пяти лет, что проработала на почте сортировщицей писем, откуда и получила эту комнатку в девять метров. Но это было давно, еще в восьмидесятых годах прошлого столетия. Сейчас Любовь Леонидовна работала в роддоме номер восемь у станции метро Купчино. Сын, по ее настоянию, получил ту же специальность, что имела она, - сантехник-наладчик и специалист по обслуживанию зданий. Она могла починить кран и прочистить канализацию. Любимым занятием в последние десять лет стало посидеть в комнате или на кухне и распить бутылочку, самой или же в компании. Как матери, ей поскорее хотелось пристроить своего сына, чтобы перестать бояться за его будущее. Она полагала, что вскоре найдется строгая женщина, которая сможет, как и она, держать Павла в ежовых рукавицах. Беречь и любить его так, как любит она. Уходя рано на работу, мать пообещала сыну сюрприз, и, когда женщины зашли к ним домой в пятницу вечером, Павел ничуть не удивился. Любови Леонидовне было всего сорок два, когда в очередной раз она развелась. Женщина худощавого телосложения напоминала со стороны стройного мужчину. Носила короткую стрижку «под мальчика» и часто использовала свой единственный парик - каре белокурой блондинки. Лицо ее имело форму вытянутого овала, глаза были голубыми, миндалевидной формы с пронзительным, глубоким и жестким взглядом, с темными синяками под ними, порой приобретающими коричневатый оттенок, что выдавало ее пристрастие к алкоголю и к бессонным ночам, возможно, психическое заболевание. У нее были тонкие губы, причем нижняя губа длиннее верхней, нос «грушей», среднего размера, слегка прижатые уши. Она не носила ни серег, ни бус, разве что серебряный крестик на худой шее с тремя глубокими морщинами на коже. Ногти ее, то без лака и коротко подстриженные, то длинные до такой степени, что начинали загибаться к подушечкам пальцев, и выкрашенные в ярко-алый цвет, всегда имели неопрятный вид. На правой руке Любови Леонидовны порой появлялось обручальное кольцо - из крошечной шкатулки, обтянутой красным шелком, когда она находилась в настроении. А когда настроение отсутствовало или после очередной ссоры с бывшим мужем, Константином Юрьевичем, она переносила кольцо на левую руку (хотя с официального развода прошло уже больше пяти лет), а вот когда злилась – снимала с тонких пальцев и с презрением бросала обратно в маленькую шкатулку. Сын ее, Павел, имел тяжелый и капризный характер. Наверно, потому, что Любовь Леонидовна не хотела рожать сына и планировала сделать аборт. Она уже пришла на операцию, но старая медсестра уговорила ее, тогда еще молодую двадцатилетнюю девушку, сохранить жизнь ребенку. И родился у нее сын в середине июня одна тысяча девятьсот семьдесят восьмого года. Назвали его Павлом. По линии отца Николая, Павел принадлежал к Кубанским казакам. С переезда Любови Леонидовны и годовалого Павла в Павловск, сын видел своего отца редко, а с одиннадцати лет вообще прекратил общение с ним. Зато тетка Ольга была частым гостем. До тех пор, пока сестры не ссорились. Сейчас Павел превратился в мужчину. Он худощав, но жилист. Глаза Павла сине-голубые, и с восемнадцатилетия отмечались легкие «гусиные лапки», волосы короткие, русые. Нос - прямой, вытянутый вперед, грушевидной формы, с четким обозначением крыльев, немного наклонен влево - был сломан в тринадцать лет в драке после распития портвейна на территории детского сада. Садик тот до сих пор сохранился и находится наискосок, в пяти минутах от дома. У Павла жирная кожа, ему приходится часто умываться с мылом, чтобы снять блеск с лица. Лицо овальное, лоб с двумя неглубокими поперечными складками-морщинами и гармонично посаженные глаза делали его очень привлекательным. Уши слегка оттопырены, почти на уровне бровей. Это говорило о среднем интеллекте, но живом уме. Когда Павел улыбался, то не поверить ему было невозможно. Он брал своим природным обаянием и светом, льющимся из голубых глаз. Казалось, этот человек сама привлекательность и честность. Спина Павла от рождения сутулая. В детстве он любил читать книги о бандитах, а в начале девяностых собрал банду и действовал по прочитанным книгам. А когда игра надоедала, он убегал из ПТУ и организовывал работу «сыщика». Павел хотел стать юристом, но жизнь повернула в другую сторону. У него была тонкая кость. На красивой длинной шее (как бывает у балерин) был отчетливо виден кадык. Павел брил под мышками, так как считал, что запах пота становился очень едким, если в подмышечных впадинах появлялись тонкие светло-русые волосы. Любил пользоваться спиртовым одеколоном с запахом морского бриза. С самого детства ногти приучили подстригать коротко. Ему не нравились галстуки, хотя, при случае, надевал классические черные или серые брюки, но все-таки предпочитал носить светло-синие джинсы. Любил моду и следовал ей. В детстве специально шили наряды. Бабушка одевала внука как куклу. Размер обуви сорок третий. Курит до сих пор сигареты «Петр I» черный по две пачки в день. В раннем детстве переболел воспалением легких. Голос Павла, как и он, менялся от окружения и настроения. Как и его обладатель, он был двуликим: то нежным, мягким, осторожным, будто боялся пролить до краев наполненную чашу, то резким, твердым, грубым, будто колол дрова. Он знал, что и как сказать и каким голосом, и каким взглядом посмотреть на собеседника. В обоих же своих полярных состояниях искренне верил в то, что говорил. Оставался честен перед собой, надевая одну из масок. Он был великим актером по жизни, хотя на подмостках театра стоял всего два раза в подростковом возрасте, пробуя играть персонажа одной из пьес бессмертного Шекспира. Вероятно, отсюда и пошла его любимая поговорка «Подлецу все к лицу!», ставшая жирной линией в жизни. Когда Павел говорил это людям, честно признаваясь, кто он есть, ему никто не верил. Павел сохранил привычку с детства - спать на боку, слегка согнув колени. Можно сказать, он все взял от матери. Только ум от отца, с которым не разговаривал и виделся в последний раз в одиннадцать лет. Павел получил хорошее женское воспитание. Единственным мужчиной в его жизни был и оставался дед Валентин, прошедший две войны, получивший серьезное ранение под Курском. Когда Павел родился, дед ходил с палочкой, а когда пошел в первый класс, тот уже был прикован к постели. Павел безумно его любил, и все воспоминания были связаны с дедом. Этот человек хорошей «бычки», - как говорил Павел, - то есть с твердой волей. Его боялись. Боялись не только его палки, но и слова. Дед мог сделать очень больно, если, не дай бог, его ослушались. Пороть он тоже хорошо умел. Но Павла это не касалось - он был любимчиком, его рождения ждали очень долго. Валентин замещал ему отца, и всему, что Павел знал, он был обязан ему. Но, когда дед умер после десяти лет, в течение которых он был прикован к постели, весь мир Павла рухнул и разбился. Он сломался как ветка, ровно пополам, обнажив слабую и беззащитную личность. И сын и мать потерялись без жесткой руки их деда Валентина. Любовь Леонидовна стала пить, развлекаться, а потом и бить Павла, а мальчик уходил из дома и месяцами где-то пропадал… Все пошло по наклонной, и сын уже отчаялся найти отца в отчимах и знакомых, что не проходили проверку на прочность. Найти старшего друга, товарища, и, не видя перед собой образец поведения, подался во все тяжкие. Не отдавал себе отчет, а может, и не хотел осознавать свои поступки и думать, к чему такая жизнь его приведет. Но первый шаг был уже сделан, и теперь трудно было остановиться. А Павлу хотелось жить. Жизнь как игра, с правилами и без. Хотелось жить так, чтобы все вокруг вертелось и взрывалось. Хотелось убежать от самого себя. И он убегал на поиски эмоциональных состояний. - Ну вот, мой сыночка, – войдя в квартиру на втором этаже, снимая сапоги, ласково проговорила Любовь Леонидовна. -Здравствуйте, тетя Женя, - поздоровался парень. Павлу всего двадцатый, он только вернулся из армии. Невозможно не влюбиться... Может, поэтому в него влюблялись все женщины, находившиеся с ним более или менее регулярно. - Привет, - снимая пальто со знакомой его матери, улыбнулся он молоденькой девушке. - Здравствуй, - ответила Анна и смущенно улыбнулась. На ее щеках выступил легкий румянец. Павел ей понравился. Анне исполнилось четырнадцать два дня назад. Она была худенькая и маленькая. Темно-каштановые волосы были аккуратно заплетены в две косички. Курносая, с зелеными глазами. У нее был тихий голос, и всем своим существом она словно говорила: «Я такая хрупкая, не обижайте меня». Девочка, как ей казалось - незаметно, подтянула сползшие колготки, поправила волосы. Ее свитер обтягивал только намечавшуюся грудь, а школьная юбка немного помялась. - Ну, молодежь, идите в комнату, знакомьтесь, - подтолкнула вперед дочь Евгения Борисовна. - Вам чай сделать? - спросила Любовь Леонидовна у сына. - Конечно, сделай, - ответила за обоих Евгения Борисовна. Евгения Борисовна – очень хорошая тетка, - так называла ее Любовь Леонидовна. Они работали вместе в ЖЕКе лет десять, если не больше. Так что Павел знал хорошо эту женщину. Это была немного полноватая женщина, младше матери Павла на три года. Постоянно осветляла волосы перекисью водорода, млея от блондинок. Они ей казались успешными и более счастливыми, чем брюнетки, шатенки или рыжие. Но не всегда осветление волос получалось удачно, и… предательская желтизна часто брала верх. Волосы у Евгении Борисовны средней длины, и самой очень неудобно окрашивать. Вот и пришла она к Любови Леонидовне, чтобы та убрала «полупродукт» на голове. Поэтому вскоре на всю их трехкомнатную квартиру, где комната принадлежала матери и сыну, остальные две, так уж получилось, бывшему мужу, разнесся резкий запах. Константина Юрьевича часто не было дома. Мужчина лет пятидесяти, плотного телосложения, голубоглазый, среднего роста. В юности был брюнетом, но возраст добавил седину на висках. Обычно пропадал или в кабаке за углом, или же у своей матери, Нины Петровны, что жила в Пушкине. Бабушка была милая, вежливая и пользовалась уважением. Нина Петровна очень любила младшего сына и помогала, чем могла. Так что Константин Юрьевич был мужчина с принципами и внутренней справедливостью, выпивающий более или менее регулярно. Но, живя рядом с Любовью Леонидовной, это вряд ли можно было назвать пороком. Так что можно сделать вывод, что бывший отчим Павла до сих пор любил его мать. - Слушай, погода сегодня хорошая. Снег только прошел. Может, прогуляемся? – спросила Аня, оглядывая полупустую комнату, где они сидели с Пашей: рисунок обоев - большие цветы пиона. - Неохота чего-то… - щелкая с канала на канал в поисках чего-то интересного, протянул Паша. Ему совсем не хотелось покидать безопасное место, нужно было еще хотя бы два денька отсидеться дома. А если придут искать, мать скажет, что дома его нет. «Ох, некстати пришла Анька…» - подумал Павел. - Но, Паш… - Темно уже… - строго ответил он. - Вот, кино начинается… Садись, смотри! - поймав случайно на одном из каналов начинающийся фильм и кладя возле себя пульт, сложив ноги по-турецки, усаживаясь вглубь кресла, улыбнулся парень. - Это когда ж ты темноты начал бояться, а? Твоя мама об этом не упоминала, - ехидно спросила Аня, повернувшись к нему и прищурив глаза. - Анька, ты ж знаешь, не трогай говно - оно вонять не будет. Ты чего хочешь-то? Разозлить меня? - складывая руки на груди и начиная сердиться, спросил Павел. Его настроение с каждым днем становилось менее стабильным, чем хотелось даже ему самому. - Паааааш, ну пошли… погуляем, а? - протянула Аня. Ей всего четырнадцать, и он не воспринимал ее как женщину или подругу. Ребенок … Тем более у него уже была более опытная и влюбленная в него девушка, желавшая выйти за него замуж. К тому же она уже была недавно от него в положении, хотя Паша об этом не знал: Любовь Леонидовна уговорила сделать аборт, и теперь до сих пор жалеет и проклинает себя. Ведь не соверши она тогда такую ошибку, сейчас бы нянчила внука или внучку и не требовала бы больше от сына потомства, которое если и родится, то глубоко несчастное и больное. В то время, роди бы Ксюша дочь, все было бы по-другому. Ксения была немного полноватой девушкой, с ямочками на щеках. Ей семнадцать, рано начавшая жить половой жизнью, она уже приобрела вполне богатый интимный опыт. Их роспись совершалась в спешке: он приехал за десять минут до начала регистрации брака и потом сразу уехал обратно в Девяткино, где служил в армии. Глупо было надеяться, что Ксения будет верна только потому, что получила статус его жены. Но, родившись в апреле, под знаком Овен, по характеру она была сильнее Павла и жадна до приключений. Ей нравилось рисковать, это волновало ее. Сколько раз Павел хотел завязать с опасными приключениями, но она искушала его, а он поддавался. Они были в ссоре. Ксения изменяла новоиспеченному мужу и считала себя правой. Так как от него дождаться нежности… А он называл ее помешанной на этом деле. Поэтому, взяв двухнедельный перерыв, так сказать, отдыха друг от друга с желанием подумать и взвесить все, что происходит, Паша вернулся в дом матери. Он хотел быть один, порой это так необходимо. Павел не любил Ксению, а может, считал, что не любил, но при удобном случае выговаривал матери, что это она его женила. - Так, что тут у вас? Ты чего такая недовольная? - заходя в комнату с подносом чая, спросила Любовь Леонидовна. - Я гулять хочу. У вас тут так плохо пахнет, - пожаловалась девушка. Ее темно-каштановые волосы, заплетенные в две косички, переметнулись со спины на плечи, когда она резко повернула голову к Любови Леонидовне. - Пашенька, ну прогулялся бы с ней. Тут, недалеко, а? Обошли бы двор, да и ладно. Тут, правда, трудно дышать. Я Женю закончила красить, мы окна откроем, проветрим… пока этого нет. Знаешь же, придет и будет гундосить. - Мааам… - недовольно протянул сын. - Я не хочу… никуда идти… - Ишь, то тебя не загнать домой, то, наоборот, не выгнать! - она поставила поднос на маленький столик у дивана и выставила две чашки, откуда струйками шел пар. - Что-то случилось? Вляпался опять, что ли? - она подняла голову и приблизила свое лицо к лицу сына, будто хотела лучше его рассмотреть или понять, врет он или не врет. - Нет. - Точно? - прищурив глаза, строго спросила мать. Отросшая челка темно-русого цвета, как у Гитлера, свисала на ее жестокие глаза. Любовь Леонидовна резко выдохнула, и волосы упали на другую сторону, дав глазам возможность полноценно смотреть перед собой. - Да, - после минутного молчанья ответил Павел. Он нехотя опустил ноги на пол. - Ладно, Анька, одевайся! - поднимаясь с кресла, недовольно скомандовал Павел. Аня выбежала из комнаты в коридор, там она увидела, что на кухне сидит ее мать с полотенцем на голове. - Мам, мы гулять пойдем! - натягивая куртку, радостно сказала девчонка. Ей льстило, что такой парень, как Пашка, с ней гулять пойдет. Она девчонкам будет хвастать, ведь Павел был самый-самый. И никто из них еще не знал, что красота - это не главное в жизни. - Чай позже выпьете. Вы просто по двору пройдите раз-другой, - забирая пустой поднос, говорила Любовь Леонидовна. - Ты спортивный костюм сними, брюки надень, что ли! - потребовала она, видя, что сын даже не сделал попытки одеться и, как был в черном спортивном костюме от «адидас», так и стал натягивать ботики.- И так сойдет. Тут три шага упасть и один споткнуться. Я же не на Северный полюс собираюсь, - огрызнулся Павел. - Паш, я одета уже! - улыбаясь во все лицо, сказала Аня. Девочка вся светилась от счастья. - Вижу, - открывая входную дверь, безразличным тоном заметил он. - Паша, ты б хотя бы шапку надел! - крикнула вслед Любовь Леонидовна, но было поздно. Он опередил идущую по лестнице Анну и первый выбежал из парадной. - Прошу вас, - придерживая дверь девушке, протянул Павел. Он мог быть очень воспитанным и в то же время «крутым», что просто отсекало голову девушкам, знавшим его или мечтавшим с ним познакомиться. Он был и хорошим и плохим. Он играл в жизнь. Ему это нравилось. Еще в детстве, стоя часами в углу за недостойный поступок, он не мог пообещать, что такого больше не повторится. И когда за поджог мусорных баков в пятилетнем возрасте его наказали и мать, отругавшая что есть силы, поставила ребенка на горох, - простояв более часа, он так и не попросил прощения и не сказал банального «я больше так не буду». А когда бедное сердце матери больше не могло наблюдать упорство своего единственного ребенка, она спросила его: - Сына, чего же ты стоишь? Будешь еще так делать или нет? Если обещаешь так больше не делать, то мой руки, будем обедать. Так будешь или нет так плохо делать? - Откуда я знаю… - ответил Павел тогда и снова повернулся в угол, от движения горох еще больше впился в коленные чашечки. С тех пор у него болят колени… В тот день он простоял до позднего вечера, голодный, на горохе. И так и не сказал то, чего от него ждали. Ему было всего пять лет. В школе вскоре ему стало неинтересно, а инспектор по делам несовершеннолетних стала почти другом их семьи. И так во всем. Чем старше Павел становился, тем более неуправляемым ребенком рос. Мать из-за вечной занятости - то работой, то поисками своего счастья - упустила момент истины, когда она нужна была своему ребенку, пусть даже с папой не сложилось. И теперь изменить характер оказалось невозможно. Хотя неплохой парень вырос, в нем было все - и мед, и ложка дегтя. И ложка дегтя становилась с возрастом больше и больше. Неприкасаемость: только так, как захочет он. Он мог обдумывать дело и идти на жертвы, только если видел выгоду, хоть малую. Тогда - да, он мог делать то, что от него ждали. Но только до тех пор, пока ему это было нужно. Хамелеоном сделала его жизнь. Но он сам хотел играть в жизнь, а не жить ею. Раскрашивал ее так, чтоб было весело, чтоб в памяти отложилось. - Паш, снег скрипит… здорово, да? - Да уж… - скользя по вытоптанной дорожке у дома, протянул он. Черная кожаная куртка доходила ему до середины бедра, ворот был высоко поднят. Он втянул внутрь воротника голову, и теперь была видна лишь половина лица. - Паш, давай на свет пойдем. Тут темно… - Чего, темноты боишься? - он усмехнулся. - Давай руку! - Павел взял маленькую ручку Анны и положил к себе в карман. - Не боишься теперь? - Нет, - помотав головой, сказала девушка, улыбнулась. Для нее это было счастьем. Анна шла и смотрела себе под ноги, широко улыбаясь. Павел пошел медленнее, почувствовал, что что-то не так. Еще глубже его коротко подстриженная голова втянулась внутрь куртки. После некоторых минут выжидания вдруг строго произнес: - Так, пошли домой. - Ну, Паш… - Пошли, я сказал! - он сжал руку Ани в своем кармане куртки. - Паша, я не хочу домой! - Аня вдруг остановилась посреди дороги и топнула ногой. Ее косички выбились из-под дубленки. - Господи, ну почему ты такая … - Павел остановился на полуслове. Около них неслышно ехала синяя девятка. Она уже давно преследовала их. Анна уставилась на Павла, тот смотрел не на нее, а на что-то позади нее. - Что случилось? - успела только она спросить, как из машины высунулись четыре сильные мужские руки и резко втянули Павла вовнутрь. - Анька, жди здесь! - только и успел крикнуть он девушке. - Паша?! - растерянно произнесла Аня в пустоту, глотая едкий дым белого цвета, что оставила за собой машина. Девятка так резко повернула на повороте, что визг тормозов донесся до ее ушей. Девушка осталась одна на улице среди тускло светящих фонарей. *** Хороший удар в левую скулу привел Павла в чувство. Он лежал в багажнике той синей девятки, куда его втащили сильные руки. Рот был заклеен скотчем, руки связаны за спиной. - Добрый вечер! - сказал парень в бейсболке, надвинутой на глаза. Павел узнал его. Это Дмитрий, старый друг, у которого Павел часто гостил, когда убегал из дома. Павла вытащили из багажника, поставили на ноги. Волосы почувствовали сырой ветер от замерзшей воды. Они были на карьере, недалеко от города. Вода еще с октября замерзла в этой небольшой луже. В детские годы он и его мать часто купались тут. Павел почувствовал металлический привкус во рту. Как только он смог понимать, кто он и где он, липкую ленту больно сдернули со рта. - А, Митяй… - улыбнулся Павел. - Помнит, сука, еще меня! – улыбнулся Дмитрий. Парень приподнял бейсболку со лба и широко расставил ноги. - Ты б так не расставлялся, а? А то мало ли, упаду… и случайно… Руки ведь сзади… - улыбнулся Павел. - Ну, урод, доиграешься же! – зло сказал Дмитрий, приблизив свое лицо к Павлу. - Смерти хочет. Ты, друг, забыл… я память освежу… Павла кинули на покрытый льдом песок, и трое начали бить его ногами. Били куда попадали: почки, живот, грудь… Когда Павел начал терять сознание, Дмитрий остановил своих ребят: - Хватит. Ставьте его на ноги, - Дмитрий снял бейсболку, лысина, довольно заметная, проглядывала через реденькие черные волосы. Он вытер ее рукой и снова надел бейсболку на голову. Когда Павла привели в чувство, первое, что он почувствовал, - это липкое и холодное дуло Макарова у правого виска. Марку он отлично знал, не раз его уже хотели убить и не раз избивали до полусмерти. - Жить хочешь? - спросил Дмитрий. - Разрешаешь? - усмехнулся Павел и тут же получил удар в живот. - Ты герой, что ль? Мертвым хочешь быть? Ты ж знаешь, мне это ничего не стоит. Ходкой меньше, ходкой больше. Это в первый раз боишься, а там… - пистолет еще плотнее прижали к голове. - Мне мои бабки нужны. - Я отдам… - ответил Павел и сплюнул на замерзший песок. Слюна оказалась кровавой. - Когда? Ты ж занят. Ты ж крутой! В бабах разберись своих, а то одна сдает, другая спит со всеми, третья… Эта третья будет, попка у нее нечего. Жаль, мала еще... - сделал отступление Дмитрий, мечтательно посмотрев в пустоту, где была замерзшая вода. - Мне деньги нужны, ой, как нужны… - он начал перебирать свои золотые цепочки, навешанные на толстой короткой шее, словно в ювелирном магазине. - Митяй, мы ж друзья… Ты меня не знаешь, что ли? Я у Славки завтра возьму, а как продам - так сразу. - А если заметут, что мне тогда с твоего «так сразу»? А? - и Дмитрий наступил Павлу на ботинок. - Слезь с ноги. Не посадят. У меня связи с Князем. Я договорюсь. Да и Красных, если что… Руки развяжи, не сбегу ведь. Да и пугаловку убери, неудобно думать… - твердым голосом говорил Павел. - Красных… Ему недолго осталось по эту сторону ходить, чую, спалится он скоро. До дна немного осталось. Говоришь, пугаловка это? Мол, на так брал? - Дмитрий вместе со своими «бочкарями» рассмеялся. - Смотри, вот она, пугаловка! Ах-ха-ха! - и Дмитрий отвел пистолет от Павла и направил в темноту карьера. Нажал на курок, и эхом по городу прошелся выстрел. - Ну как тебе пугаловка? Ничего, правда? Воздух вокруг стал неприятно тяжелым. Сильно запахло порохом. - Смотри, день даю на все, потом убивать буду. Я предупредил. К мусорам не пойдешь, знаю, а раз к ним нет, значит - наш будешь. Иначе со Славкой поговорю, и будет так плохо, что каждая собака иметь будет, если скажу. Понял? - Понял… - Павла снова ударили по щеке, он выплюнул зуб на испачканный кровью свежий снег, что едва прикрыл промерзший песок. - Посмотрим, если доживешь еще! Давайте его обратно в машину, – скомандовал Дмитрий и, запахнув длинный кожаный плащ, сел в машину. - А все-таки ты редчайшая сука - везучая. Только я не могу понять, кто тебя оберегает - Дьявол или Бог? Да-с, у кого-то из них определенно есть план на тебя... – с сарказмом сказал Митяй, когда Павла втолкнули в машину. Через пять минут его на полном ходу выкинули из машины там, где и взяли. Анна подбежала к Павлу и подняла его. - Пашенька, больно, да? А кто это? Кто так? - осыпала она вопросами. - Все хорошо. Успокойся. Скажи, кровь есть на лице? - Ну, вот у рта, на щеке… немного, - осматривая лицо парня, медленно проговаривала девушка. - Слушай, будь другом, а? Милая, снегом вытри все это, - он пытался улыбнуться, но не улыбалось. - Хорошо… - Анна взяла немного снега и приложила к его лицу. - Щиплет, больно, да? - переживала она, стоя на коленях возле сидящего на снегу Павла. - Не больно, а так… холодно немного… - он дернул головой, когда снег коснулся разбитого носа. Внутри все горело, и ему совсем не хотелось думать, что будет, когда он попробует встать. - Потерпи немного. Еще чуть-чуть. Только чуть-чуть потерпи… - шептала Анна, стоя на коленях на недавно выпавшем снегу. - Ты ничего не рассказывай, как придем, я сам говорить буду. Только кивай, если посмотрят в твою сторону, поняла? - вставая на четвереньки и собирая силы для полного подъема, попросил Павел. - Поняла. Поняла. Больно, да? Потерпи еще чуть-чуть. Ты ж такой сильный, – переживала Анна. © Юлия Брайн, 2013 |
Положение о Клубе
Сделать стартовой
