Солнце зависло над пирамидами тополей справа от пятиэтажки.

Жарко. Июльский вечер только начинался, долгожданная прохлада опустится вместе с сумерками, часа через три. Да и то… просто, чуть легче дышать станет.

Когда он минут двадцать назад уселся на эту лавочку, под иву, тень только начинала заползать на её давно не крашеные рейки, отполированные годами честной службы. Теперь-то уже всё было в порядке, можно откинуться на высокую спинку и даже снять панаму.

 

- Ага, явилось чудо… движется по маршруту, хрыч старый… - Карпенко едко хмыкнул, насупил кустистые брови и провёл пятернёй по седой шевелюре. Даже в этом Иваныч ему проигрывает… вон, как лысиной блестит, пенёк усыхающий…

По асфальтовой дорожке, в его сторону, уверенно топал плотный, невысокий старик, опираясь на чёрную трость с замысловато выполненной рукоятью. Лёгкая шведка аккуратно застёгнута на все пуговицы, серые брючата, размером больше, чем требовалось, пузырятся на коленях… не сильно, допустимо.

- Идёт-то идёт, кочерыжка, а шахматы – взял? Чи забув? Шо-то пакет в правой руке пустоват… - привычка бормотать вслух выработалась давно. Ещё в молодости друзья смеялись, что он, как аксакал на ишаке – что вижу, то и пою…

Лысый, тем временем, добрался до скамьи и молча устроился рядом. Сегодня они уже виделись не раз, поэтому приветствия были не нужны.

- Что, Владлен Иванович? Шахматишки-то – де? Склерозничаем, мабуть… понемногу?

- У меня, Петро, с памятью всё в порядке, это тебя зрение подводить стало. То ферзя под самым носом не углядишь, то ширинку свою, незастёгнутую, в упор не замечаешь…

Карпенко опустил глаза. Вот, зараза… неужто через весь двор так и пёрся?

Он сердито засопел и принялся дёргать подлую молнию, категорически не желавшую застёгиваться. Наконец одолел.

Владлен хихикал, расставляя фигуры – и здесь он выиграл! - доска в пакете всё же была.

 

- Э-э-э! Стой… чего это? С какой такой радости ты – белыми?!

- А с такой… во-первых, я старше - и по возрасту, и по званию. Во-вторых: я в прошлый раз выиграл… - лысый невозмутимо двинул вперёд королевскую пешку.

- Ага! Звание, понимаешь… звание своё можешь засунуть… да хоть куда! А застрянет, так я и помочь могу…

- Угу. Помогалка сломается…

- А возраст – это да… тоже мне, дитё войны - на две недели старше…

- На три. Ты уже сентябрьский, а я – августовский, летний.

- Ладно. Хай будэ гречка… белыми, так белым… о-о! слушай! А як же с принципами?

- Не заедайся. Красных шахмат не бывает.

 

***

Пару минут деды сосредоточено двигали фигурки.

Вообще, по большому счёту, шахматы не являлись самоцелью – они оба играли неважно и прекрасно это знали. Предстоящая схватка была впереди, но для того, чтоб получить максимум удовольствия от главной баталии, необходимо было завести себя, разогреть на второстепенных, вроде как несущественных упражнениях. Так опытные спортсмены разминаются перед решающим выходом, а конферансье делают гримасы и проговаривают что-то типа: «Корабли лавировали, лавировали… да не вылавировали».

- Значит - это, Кирилыч… сны по-прежнему одолевают? – лысый поправил сползающие очки, задумчиво вертя в руках ладью – предстояла рокировка. – И, поди, все – жёлто-блакитные?

- Да уж не кумачовые… вот ты, Владлен, вроде бы умный мужик, хотя и москаль… шестой десяток перескочил, а в голове…

- Ты мою голову не тронь!

- Ага. Не буду… може, с ней действительно поделикатнее надо. Скажи лучше, к чему это сон такой – иду я степом… мороз, вьюга метёт… а – то сзади, то по бокам – волки воют. Тоскливо так… у-у-у!.. у-у-у…

- Это, Кирилыч, не волки. Это совесть твоя, хохляцкая, проснуться никак не может… мечется всё, мучается, а – никак!

- Тю, варнак… - Карпенко, похоже, собрался обидеться, но передумал. Лысый продолжал:

- А я вот, с настоящими волками дело имел!

- Та понятно… у вас там, в Москве – каждый третий…

Рассказчик замолчал и тяжело уставился на собеседника. Тот, посмеиваясь в усы, внимательно изучал партию.

 

- Было это в семьдесят втором. Я тогда, с товарищами, по линии ВЛКСМ, выезжал на Урал, под Соликамск… командировка такая. И вдруг приходит телеграмма – срочно вернуться назад, одному… - Владлен приосанился и веско посмотрел на приятеля, - стоял вопрос о переводе меня… ну, не важно, короче – надо.

- Та понятно…

- Ничего тебе не понятно, душа твоя куркульская… - он сердито пожевал губами, - так вот, выхожу я из гостиницы – а городишко маленький, таёжный, и стоит она – гостиница – на самой окраине. Можно автобус ждать, он полный круг набросит и вынырнет из снегов прямо к узкоколейке. А можно – в тайгу, по просеке, и минут через двадцать, спустившись по косогору, выйти к той же станции. Четыре часа – и Пермь… цивилизация. Шах!

- Нам такие шахи – что зайцу стоп-сигнал… ну и – шо?

- Не шокай. Дело вечером, около одиннадцати. Посмотрел я на звёзды декабрьские, на снег и на градусник – минус тридцать шесть… тишина, ветра нет. Сумку вскинул и пошёл через просеку, мимо конечной остановки автобуса, прямо к станции.

 

Иду – а вокруг всё как в сказке! Снег хрустит, просека широкая, метров двадцать, и под уклон норовит, под уклон. Из освещения только луна, полная тогда была, кстати. Слева горит.

Дорога всё круче вниз ныряет, а по бокам – нет, и скоро я оказался как бы в ущелье. Справа, надо мной тёмный монолит тайги, слева и впереди – утёс огромный, черней чёрного, потому как луна за ним вовсю сияет, мою сторону не освещая.

И вдруг, смотрю – на скале этой, утёс которая, собака появилась. Чёрный силуэт. А за ней – вторая, чуть поменьше. И ещё, и ещё… ровно стоят, в рядок, как шеренга солдат – по росту.

- Та ты шо… - рассказ явно заинтересовал, Карпенко перестал ёрничать и слушал внимательно, собрав в жменю казацкие усы.

- Да. А мне под этой скалой пройти надо. Иду. Только вот ведь дело – я человек городской, столичный… собаки – и собаки… волки, известное дело, где живут? – в зоопарке! Обитают, в смысле. Или в цирке. Ни страха, ни одной мысли о серых…

Более того! Поравнялся я с утёсом, стал, и любуюсь! Дурень молодой! Полная луна, а на её фоне – как из чёрной бумаги вырезаны! – кряж этот тёмный и пять собачьих силуэтов. Застыли. И тишина. Мороз, сугробы вокруг… красиво!

Ну, постоял я с минуту, и двинулся дальше. Дорога скалу обогнула, а там и станция.

 

Забрался, значит, в поезд – будто в трамвай… паровоз у них доисторический, даже по тем временам, народу – как в фильмах о революции, где солдатики с фронта едут. Мужики водкой балуют, байки травят. Еле втиснулся, сбоку. И тут слышу – парень такой, краснощёкий, в ушанке огромной – то ли енот, то ли лисица – компании своей рассказывает:

- А слышали? Вчера здесь, возле станции, волки семью задрали?

- Угу. Слышали. По радио передавали.

- Да-а. Мужик с бабой и двумя погодками автобус вечером ждали, в тупике. Как свора кинулась, он детишек на крышу остановки забросить успел, бабу стал подсаживать, и – не смог, стянули… только утром народ на работу пошёл, глядит…

- Да. Зима нонче суровая… а детишки – что?

- Один замёрз, второго, вроде, откачали.

 

Лысый сделал грамотную паузу, воздев, для усиления эффекта, указательный палец. Всем своим видом старик подчёркивал значимость повествования и те серьёзные горнила судьбы, которые он прошёл, с честью выходя из сложнейших ситуаций.

- И тут до меня дошло, что за собаки провожали меня к поезду! Волки, самые что ни на есть – волки! А не тронули, потому что я не испугался, не побежал от них…

Такой неожиданный вывод смазал все трагические ноты, превратив историю в дурацкий фарс, старческое бормотание. Карпенко оставил в покое усы, и, ухмыляясь, принялся потрошить сотоварища.

 

- Вот! Видишь, Иваныч… даже волчары голодные, и те брезговали партийными… и их меньшими братьями! Как сейчас говорят, предпочитали здоровую пищу… а як же? Слопаешь такого коммуняку, а через день уже и охотиться не захочешь, тока руководить стаей да отбирать честно добытое… и вообще! На шо ты мне байку эту рассказал? Я тебя о чём спрашивал?

- Спрашивал? Что спрашивал… про волков, значит… а Партию ты не трогай, демократ империалистический! Да если б не мы, то…

- То, то… ходи уже, вождь… не помню, кто казав: если в семнадцать лет идеи коммунизма не дороги - у тебя нет сердца! А если в тридцать ты всё ещё коммунист, то у тебя нет разума! Та и не будет, мабуть…

 

Владлен начал багроветь. События принимали совершенно ожидаемый, стандартный оборот, но реакция ушлого хохла была лучше, поэтому стадию разогрева он проскочил быстрее.

- Бендера недобитая… да социализм тебе всё дал – вырастил, выучил…

- Та понятно…

Очень довольный собой, Пётр Кириллович воровато оглянулся и достал из кармана сплющенную пачку «Примы». Закурил.

 

- Тебе, контра, никогда и ничего не будет понятно! Я, когда был следователем…

Но тут запиликал телефон, и что произошло в те далёкие времена, когда Иваныч защищал интересы социализма, осталось не озвученным. Карпенко выхватил мобильник из футляра, как шашку из ножен.

- Алё! Алё! Кто? Плохо слышно… сына, ты? Сынок! Привет, Вовка, здорово! Что ж ты так редко… - он замолчал, слушая объяснения чада, почему так редко оно, чадо, звонит отцу, - ну да, ну да… понятно! Как там внученька… та ты шо! Ну, Оксанка даёт… и кой месяц? Третий… - он опять замолчал, на этот раз надолго. Пару раз вздохнул.

Владлен деликатно отвернулся, но левое ухо зримо увеличилось в размерах и даже стало мелко подрагивать, настраиваясь на необходимую частоту звуковых волн.

 

- Да. Ну, дай Боже… а как там Америка – вообще? Понятно, что стоит… ты, главное, звони! Дорого, да… конечно… Леночке – привет, целуй красавиц наших...

Он опустил трубку и секунд десять сидел улыбаясь, разглядывая свои коричневые сандалии, припорошенные июльской пылью.

- Вот, - наконец вынырнул на поверхность реальности. – Дети. Из Америки. Я ж говорил – скоро позвонят!

- Говорил, помню… в феврале где-то…

- Какое – в феврале?! Вовка недавно звонил, в конце мая…

- Ага, как же… и что ж это они папашу к себе не забирают? И квартира твоя…

Теперь багроветь начал Карпенко. Брови сошлись, а усы грозно вздёрнулись.

- Заберут, друже, заберут… не переживай. Обживутся, привыкнут… что ж – полтора года? Внучка, вот… правнук у меня скоро будет! Янки стопроцентный…

Последнюю фразу он произнёс по убывающей, на выдохе.

 

- Гарде! – решил изменить тему Иваныч, но не тут то было…

- А твои, Романовы, шо-то тоже… не каждый день звонят! Ха! Романовы! Слушай, Ваныч, ты мне объясни, чем твой батько Иван думал, нарекая своё чадо… не, вроде как и красиво – Владлен, тока ж все знают, что крестить таким имечком – Владимир Ленин – низзя! Низзя! Чи ты – нехристь?

Судя по глухому пыхтению, ситуация выровнялась, счёт опять был по нулям.

Атака! Самый раз. Покой нам только сниться!

- Но самое главное – где ж твои принципы? Владлен Иванович Романов… а? Каково?! Та ты ж – просто приспособленец… ни вашим, ни нашим!

- Петро… смотри у меня, Петро…

- Так я – шо ж… я – ничего, просто так получается…

Солнце уже полностью нырнуло в тополя. Оно подглядывало за битвой титанов через сетку листвы и неширокие промежутки между стволами.

 

***

- Хорошо! – Владлен решительно стукнул кулаком по скамейке, от чего шахматы испугано подпрыгнули, но не разлетелись. – Вот ты – такой грамотный, умный, незалэжный… неужто не видишь, какой бардак твориться? Неужто…

- Ага. А кто этот бардак построил?

Лысый оторопел. Он ожидал чего угодно, но только не обвинения в строительстве бардака.

- Я?! Мы?! Да… да что ты понимаешь! Народ на идею работал, цель великая была! Такую страну отгрохали – мощную, единую…

- Ну и шо ж она дуба дала? Ежели такая сильная и цельная? Шо – вражина напала, бомбами закидала? Ты, Ваныч, как цуценя слепое… урожай снимают не сразу, понимаешь? Что-то садят, поливают, выхаживают… И только через время становится видно, шо проросло. Результат! Так вот… ежели бросили в землю вместо хлеба будяк какой, или чертополох, то будь хоть Мичурин… работай, вкалывай, махай над грядками лозунгами – сорняк повсходит! А ежели ещё и честно, от души работать – хороший такой будяк получится… сочный, колючий и густой. Як джунгли.

 

Совершенно неожиданно, Владлен принял эту тираду спокойно. Кивая головой и вытянув губы трубочкой, он сосредоточено изучал диспозицию на доске.

- Демагогия. Махровая демагогия и словесная шелуха. Такие, как ты, и просрали дело социализма. Страна – до семнадцатого – была нищая и голодная… безграмотная, тёмная. Мрак. Революция дала народу…

- Та понятно… лампочку Ильича. Которую Эдисон изобрёл…

Иваныч как не слышал.

- … вот я, к примеру. Если б не Октябрь, мой дед так и работал бы на сахарозаводчика Лейбовича, под Москвой. Читать не умел. Пил горькую и умножал его капиталы. И отец от этой судьбы не ушёл бы. И я. И тысячи таких же. А кем бы стал пан Карпенко, если б не Аврора? Сидел, поди, в какой-нибудь Гончаровке, батрачил…

 

- Шо твой дед на революции поднялся – это понятно. Что тут неясного? Кто был никем, тот станет… спорно, конечно. Не, многие из низов вышли… а вот сколько из верхов в пропасть кануло?! Причём не кровопивец толстых, а – учёных, инженеров, врачей… художников, литераторов. Цвет нации! Заменить Бальмонта на Тычину… а мой дед, кстати, хирургом был, весь уезд ему свечки ставил. В девятнадцатом шлёпнули - лечил всех, без разбору – красный, белый… А отец – инженером, его в славной памяти тридцать седьмом… вражина, сказали, на папуасов работал.

 

- Трепло ты, Кирилыч, - Владлен сбавил тон, - конечно, великие революции бескровными не бывают… всё равно! Могучая страна, братские народы…

- Так я и говорю. Эволюция нужна, а не революция… знаешь, есть такой фильм – «Стакан воды». Очень занятный, исторический. Лавров там ещё, молодой. И Демидова. Так вот – дело происходит в Англии, где-то в самом начале восемнадцатого века. Лавров – оппозиционный министр, газету выпускает, речи всякие, обличительные, в парламенте говорит… против правительства. Интригует, значит… улавливаешь, Ваныч? 1703 год! Пётр наш – пацан ещё, Полтавой и не пахнет! Он боярам бороды тока-тока брить удумал! А у них – парламент! Газеты, да не просто, а – оппозиционные… На триста лет…

- Слушай, философ… а куда это твой суржик хохляцкий подевался? На чистом русском, по москальски…

- Та ну? Не, ты зубы не заговаривай… шо ж до братских народов, так я тебе такое расскажу…

 

***

- … Было это тоже, где-то там, в середине семидесятых… когда ты волкам уральским хвосты крутил… - всё, всё! – молчу… тока южнее, в самом центре Грузии. Кавказ! Исконно российская территория… да ладно, не буду, не буду! – ты дело слушай. Есть там один городок занятный, недалеко от столицы – Рустави называется. А интересен тем, что он, пожалуй, единственный, по-настоящему пролетарский город Грузии. По крайней мере – на то время.

 

Вот. И приехали мы с одним хлопцем – не помню уж, как и звали, - в командировку, на комбинат металлургический. Неважно. День этак на третий – стоим за столиком в кафешке – прямо на улице, только без стульев, - пьём пиво. У нас такие «Минутки» аж в середине восьмидесятых появились… И подходят двое местных, лет по тридцать… всё, как положено, усы навскидку, носы с горбинкой – свободно, спрашивают? Свободно. Пьём пиво, мы по своему гутарим – «шо та шо», они – по своему, гортанно. И спрашивают: откуда, мол. А работал я тогда наладчиком, и контора наша – головная! – под Москвой находилась, в Мытищах. Ну, я и брякнул – из России.

 

Что тебе, Ваныч, сказать? Улыбки стёрлись, глаза потускнели. Через минуту забрали кружки и перешли на другую стойку, тоже, кстати, занятую.

Ни шума, ни слова обидного. Просто стоять рядом не захотели.

А чуток попозже, к нам Звиад подошёл – технолог цеха, куда мы приехали. Мы ему и рассказали – странные мужики, мол, попались. Думали, посмеёмся вместе… так не до смеха оказалось. Вы, говорит, поосторожнее. Лучше объясняйте, что с Украины… к русским тут это… не очень. А мы с вами, Украина и Грузия – это две республики, что давно за независимость борются…

 

Мне тогда где-то под тридцать было, хлопцу моему – вообще, двадцать четыре, не больше. Мы ж – из одного инкубатора… октябрята-пионеры-комсомольцы! Дружба – фройншафт! Союз нерушимый, республик, понятно, свободных… кто борется? И за шо?! За независимость? Украина?!!

- Да что ты несёшь! Я, что ли в Грузии не был? – лысый опять начал багроветь. – Гагры, Пицунда… отличные люди, гостеприимные и радушные…

- Пицунда, говоришь… а ты что-нибудь об Абха… ладно, слушай дальше…

 

Я, между прочим, тогда приблизительно так и сказал, даже больше и убедительней. А Звиад мне – о пятьдесят шестом, когда студентов танками перемололи, о русифицировании грузинских школ… короче – разошлись мы в дурном настроении. И, буквально на следующий день, в той же пивнухе, был поставлен эксперимент: мы с Лёнькой – о-о-о! – его Лёнькой звали! – напросились за столик к местным, и принялись «шокать» в полную силу, как могли.

Откуда? С Украины! С Днепропетровска!

Что тут началось! Братья! Пиво, шашлыки… кебаби и хинкали, тосты, «Шуамта», «Ахашени»… за Грузию! За Украину…

 

- Чушь! Это с тобой только и могло случится! Нашёл каких-то бендеровцев грузинских… себе подобных! И вообще: ну – развалили Союз, получили незалежнисть свою… и – что? Что?! Что тебе это дало?! – Романов, наконец, завёлся понастоящему, на этот раз фигуры, таки разлетелись. – Полстраны – воры и бездельники, вторая половина – нищие… депутаты на «Кадиллаках»… слуги народа!

- Ага! А что ж ты сюда из Московии припёрся? Кто звал? Ну, и сидел бы…

- Я… а твоё какое дело! Надо – и припёрся… приехал… двадцать лет назад!

- Правильно! Сам говорил – сынуля в девяностых столько наворовал, что аж до Харькова бежать пришлось, а потом и дальше, в Белоруссию! Тока батьку шо-то забыли…

- Мой сын не вор! Его подставили!

- Та понятно…

- Хрен понятно! А твой – вообще в Америке, нет ему места на земле родной! Только деньги на содержание отца высылает! – Владлен стал привставать.

- А як же! И высылает, и уеду к нему… через полгода. А тебя твой давно забрать бы мог, да шо-то не спешит…

- Ты – хохляцкий националист!

- А ты – дурень москальский!

- Бендера!

- Коммуняка! – оба уже стояли на ногах, чуть не соприкасаясь лбами.

Карпенко выглядел помощнее.

 

- Всё! – казацкие усы ощетинились. – Шоб я с тобой ещё хоть раз… э! Э! Ваныч… Владлен! Ты – чего…

Романов хватал воздух. Побледнел. Сполз на скамью и откинулся на спинку.

- Там… там, в пакете… Кирилыч…

- Щас, Ваныч, щас… держись, держись… - он нащупал в сумке упаковку нитроглицерина и выхватил таблетку. – Давай… давай, под язык…

Через минуту старик вздохнул и открыл глаза.

- Шо, Иваныч… порядок? Попустило? Ну, ты напугал…

- Да вроде. Вроде… Ладно. Давай, соберём шахматы. И пора, ужин скоро.

- Та понятно… пять минут.

 

Приятели встали, и, поддерживая друг друга, двинулись к центральному корпусу. Дом Престарелых считался одним из лучших в стране, с приличным уходом и совсем неплохой кухней.

Дороговато, правда.

 

***