Кажется, мечта побывать в Париже родилась вместе с Тошкой.

- Ма-а-не! – выдал он свое первое слово.

- Мане? Ты слышал, Ген? – крикнула мужу удивленная мать и склонилась над сыном в надежде услышать еще что-нибудь интересное. Но малыш затаился.

- А почему не Дю-ма-а? – спросила она, смеясь.

- Дю-ма! – с готовностью отозвался сын.

- Ген, а Ген! Иди сюда! Мане, Дюма! Вот тебе и гены!

- Го-ген! – на следующий день позвал младенец отца.

Родители замерли. Необъяснимая склонность их сына к французским словам была, без сомнения, каким- то важным знаком. Гена торжественно вытянулся, а мама Маша слегка напрягла извилины, опасаясь беседы о французских импрессионистах. Совершенно далеки от искусства, счастливые родители Антошки едва отличили бы Мане от Моне, а Гогена от Ван Гога. Потому что обитали не на Монмартре, а в небольшом домике на окраине Кривого Рога и работали в сборочном на Криворожрудмаше. Гена – наладчиком. Маша – оператором. А о Париже им напоминала только пожелтевшая фотография Эйфелевой башни, приколотая к обоям на кухне.

Однако, напротив детской кроватки, действительно висела копия «Пруда в Монжероне» Клода Моне. Как картина появилась в доме, никто не помнил, зато хорошо знали о месте, изображенном на ней.

Об этом пруде в Монжероне много раз рассказывала дальняя родственница Розаевых, Вера Максимовна, попросту бабушка Вера. Вот она-то и имела к Франции самое непосредственное отношение, так как была коренной русской парижанкой, родившейся в семье эмигрантов первой волны.

Бабушка Вера обожала все французское и перманентно мысленно пребывала там, откуда жизнь вероломно выдернула её когда-то, чтобы пересадить в чужую неласковую почву.

Деревня Ненадовка в Днепропетровской области и украинский городок с кривым названием, расположенный вдоль одной бесконечной и унылой улицы, так и не стали её второй родиной. Как нежная лилия не может прижиться среди свекольной ботвы, так и Верочка не научилась жить среди чужих.

В 1942 году во время оккупации Парижа отец и мать её были арестованы как участники французского Сопротивления, отцу удалось бежать, мать расстреляли, а четырехлетняя девочка попала в приют. В пятидесятых годах он располагался в поместье Мулэн де Санлис в Монжероне, в старинном замке, выстроенном для киевской княжны Анны - дочери Ярослава Мудрого. Много воды утекло с тех пор, как французский король принимал присягу, положив руку на славянское Евангелие, привезенное во Францию его будущей женой.

Но с тех пор замок в Монжероне - прибежище русских.

После войны тут царил суровый приютский климат, который должен был превратить бездомных русских ребятишек в добропорядочных французов. Конечно, не на всех он влиял одинаково благотворно. Верочке тяжело жилось в мрачном и холодном Монжероне, где согреться можно было только в библиотеке. Тут стояла печка с изразцами, которую топили бурыми торфяными брикетами, и полки с множеством книг, открывавших девочке потайные дверцы в причудливый мир писательских сублимаций. Но отогреваться в библиотеке получалось редко.

Однажды, засидевшись за чтением, Вера со своей подругой Лизой опоздали на урок. За что были лишены обеда и отправлены убирать ледяной, пыльный чердак учебного корпуса. Голодные и уставшие дети не могли даже разговаривать. Они мысленно проклинали холодную зиму, и злую воспитательницу, и войну, которая лишила их дома. Когда сумерки вползли в узкие окошки, и небо покраснело от закатного солнца, Вера вдруг наткнулась на шкатулку, крест-накрест перевязанную пыльной выцветшей ленточкой. На крышке её красовался замысловатый вензель.

Забыв об усталости и холоде, девочки поднесли находку к окну, вытерли с неё многолетний слой ожидания и заглянули внутрь. Тусклый луч заиграл на блестящих гранях прозрачных камней. То ли стекляшки, то драгоценности, может быть, сокровища той самой русской княжны, о которой им рассказывали на уроках истории.

В ту же минуту уродливый мир холодного военного детства перевернулся. В небольшой шкатулке лежали переливающиеся всеми цветами радуги ключи от тяжелых ворот Монжерона.

Когда стемнело, девочки зарыли шкатулку в саду, веря, что это настоящий клад, который принесет им счастье и поможет сбежать из приюта навсегда. И вера эта оказалась так сильна, что желание исполнилось.

Утром у Лизы начался жар, и она несколько дней пролежала в лазарете, а потом её отправили в госпиталь с тяжелой формой пневмонии. Там спустя неделю она умерла.

А у Верочки вдруг нашелся отец. Впервые за много лет на запрос о пропавших без вести родителях пришел положительный ответ. Радость застала её врасплох. Она так давно мечтала об этом и теперь не смела поверить своему счастью. Наконец-то она увидит отца и вырвется из Монжерона. Серые, увитые плющом стены, мрачные переходы замка, глухой забор, за которым густой парк и старый пруд – все это вдруг потемнело до черноты, будто в самый глухой предрассветный час.

Через русское посольство руководству приюта удалось устроить её выезд на постоянное жительство к отцу в Советский Союз, в далекую украинскую деревушку под названием Ненадовка. Ах, не надо было ехать туда Верочке, да разве рассуждает и предугадывает истосковавшееся по теплу сердце.

Густым ароматом оттаявшего чернозема дохнула на неё чужая земля. Отец, в трусах и майке, с незнакомым помятым лицом, вышел на порог. Не сразу узнал её. А разглядев, смутился, как-то неловко шагнул навстречу, обнял, пряча культю в накинутой на плечи шинели.

Перед ним стояла юная жена, в плохоньком пальтишке, с маленьким чемоданом в руках. Откуда?

- Папа, поехали домой! – сказала она по-французски, и только тогда он понял, что это не жена, а дочь.

А за спиной отца незнакомые люди: полная женщина в накинутом по-домашнему, на голые плечи платке и двое малолетних детей, похожих на Максима Розаева так же, как она была похожа на свою мать.

Больше Верочка не звала его домой. И ни о чем не спрашивала. Она узнала, что отец чудом остался жив, воевал, после контузии и потери руки лежал в госпитале, где и познакомился со своей новой женой.

Его дом теперь тут.

Вера простила его. Она нянчилась с его детьми, а потом и с ним самим, когда он запил и опустился. Он, наверное, тоже не прижился тут, часто болел и грустил, а однажды пьяным уснул в сугробе и замерз навсегда.

И осталась Верочка совсем одна в чужой стране, в чужой семье, среди неласковых новых родственников, в общем-то, мало отличавшихся от недружелюбного контингента Монжерона. Но по странной, необъяснимой закономерности, ей теперь невыносимо хотелось обратно в стены холодного русского замка, туда, где был её настоящий дом.

Во Францию девушку не выпустили. Поначалу она еще очень надеялась на возвращение, рассказывала о русском квартале вдоль улицы Рю Дарю, где она жила когда-то еще малышкой. Отрывочные воспоминания переносили её в собор Александра Невского, куда они с мамой ходили слушать проповеди русского священника, в Люксембургский сад, где гуляли по воскресеньям и кормили голубей. В то время, когда все русское имело для неё такой же сокровенный смысл, как сейчас - Париж.

Новые родственники сначала с интересом слушали её рассказы, затем им стало скучно, и они оставили Веру наедине с её воспоминаниями и напрасным желанием вернуть то, что потерялось навсегда. Свою семью ей создать так и не удалось. Отчаяние и пустота поселились в её душе.

И только когда родился Антошка и бабушку Веру попросили приехать из Ненадовки и посидеть с правнуком, жизнь её вдруг вспыхнула новым прощальным светом. Будто она получила, наконец, то, чего искала всю жизнь.

Бабушка и внук нашли друг друга. Антошка оказался идеальным слушателем, а бабушка Вера – крайне ему необходимым источником информации. Родственники удивлялись и ревновали, когда визави дружно выпадали из действительности в какие-то свои, им одним известные сферы.

Бабушка научила Тошку говорить и писать по-французски, читала ему наизусть стишки Мориса Карема, а когда стал постарше – замахнулась на Верлена.

Антону нравился французский язык, история, поэзия, а больше всего - бабушка с её удивительными рассказами о Париже. Он с восхищением разгадывал поэтические каллиграммы Аполлинера и слушал истории об обитателях Монмартра. И, конечно, с самого детства мечтал попасть в Париж.

- Бабушка, а расскажи о сокровищах! – иногда просил он.

- Да какие сокровища, ТошЕ, - на французский манер говорила она. - Стекляшки, наверное.

- Зачем же вы их зарыли, если стекляшки. Значит, клад? – не унимается Тошка.

- Да, клад… Клад находишь, когда совсем плохо. Вдруг сваливается на тебя, когда ты совершенно пустой, чтобы наполнить тебя до краев, - сказала бабушка и ласкового погладила внука по голове. – Ты – мой клад, Антоша.

- А место ты точно помнишь? – не слушая, дергает он бабушку за рукав.

Он понятия не имеет, зачем ему сокровища, но в нем разгорается предвкушение какого-то невероятного приключения.

- Помню, у пруда, под ивой, она там одна, как-нибудь расскажу, вот подрастешь.

Не успела. Антону исполнилось десять лет, когда Вера Максимовна однажды уснула навсегда. Ниточка, связывающая его с Францией, кажется, оборвалась.

Но не совсем. Антон заочно закончил Киевский университет, работал учителем французского языка, и все это время серьезно готовился к поездке в Париж. Ему страстно хотелось вырваться из маленького городка с разбитыми дорогами, стенами и лицами. Пройтись по бульвару Монпарнас, попасть в знаменитую «Ротонду», где бывали когда-то Пикассо и Шагал, где под «ко-ко!» пела свои песенки кокетливая Габриэль Шанель, а молодой Модильяни за тарелку супа и бокал вина рисовал портреты посетителей. Как здорово было бы получить при входе в кафе поэму Аполлинера или Жакоба из рук щеголеватого Жана Кокто.

Родители осторожно посмеивались над его фантазиями, когда он невольно проговаривался об этом, но в глубине души одобряли. Они и сами, наверняка, хотели бы выбраться из города серых заводских труб, из которых тек едкий желтоватый дым.

Ехать решил дикарем, чтоб дешевле и не связываться с туристическими обязательными программами, куда все включено, но ничего толком не посмотришь. Антон изучил Париж заочно и смог бы легко найти дорогу от Елисейских полей до Лувра и от площади Согласия до сада Тюильри. Он оформил визу и получил заграничный паспорт. Забронировал через интернет номер в небольшой гостинице, купил билет на киевский поезд и отправился в аэропорт Борисполь, откуда можно было прямым рейсом вылететь в Париж.

Мечты сбываются!

Антон, наконец, ступил на священную парижскую землю. Эйфория охватила его от пяток до макушки, и какое-то время он вообще не способен был соображать. Глаза с восторгом цепляли знакомые названия улиц, уши – знакомые с детства слова. Антону не хотелось ехать в отель. Его рюкзак был так же легок, как мысли и тело. Он вдруг представил, что где-то совсем рядом, на улице Рю Дарю, его ждет бабушка Вера. И он зашагал ей навстречу.

Брел по улицам просто так, наугад, глазел по сторонам, подолгу останавливался у памятников, витрин или просто так посреди улицы и всматривался, всматривался в лица и детали, будто считывая на диск памяти все мельчайшие подробности французской жизни. Как попал на бульвар Монпарнас, не помнит, будто ноги сами несли туда, где бродил когда-то любимый им Аполлинер.

Он зашел в «Ротонду». Бархатные красные кресла, продолговатые лампы на стенах, картины. Фешенебельные столики, современный декор. Прилично одетые французы. И ни одного нищего поэта или художника. Стушевавшись от брызнувшего в глаза блеска, Антон поспешил выйти на улицу. Там он скромно присел за столик и, пытаясь заглушить внутренний трепет, стал ждать официанта

Откровенно говоря, он струсил не только потому, что впервые попал во французский ресторан, а потому, что впервые был в ресторане вообще. Сколько он себя помнил, всегда откладывал деньги на поездку в Париж и во всем себе отказывал. И вот теперь он тут, и можно почувствовать вкус настоящей жизни, особенно когда твой желудок давно уже просит подкрепления.

Антон заказал бокал вина, круасаны и кофе, затем подумал и добавил еще бриошь с мармеладом – любимую булку Мане. Затем удобнее расположился в красном плетеном кресле и с наслаждением погрузился в созерцание.

Французы мало отличались от обычных людей, но ему так хотелось увидеть в них что-то особенное. Вот же они. Улыбающиеся, расслабленные, довольные. Рядом за столиком веселая смуглая компания. Громко что-то обсуждают и жестикулируют. «Какие они добрые и веселые люди», - думал он и радостно щурился на солнышко, всем существом понимая и принимая щедрую французскую толерантность. Ему хотелось сидеть и сидеть тут бесконечно, пока не выгонят, пока не закатится за дома солнце. И жизнь казалась такой прекрасной и удивительной.

Через час подошла официантка, спросить, не желает ли он еще чего-нибудь. И Антон вдруг с ужасом обнаружил пропажу своего рюкзака. Он совершенно точно помнил, как снял его со спины и поставил рядом с собой на соседнее кресло. Словно ища свидетелей, он оглянулся по сторонам, но веселая компания чернокожих французов куда-то испарилась. Посетители все так же улыбались и расслабленно болтали о своих французских новостях. И никому не было дела до маленького происшествия с русским туристом.

«Когда, в какую минуту его не стало?» - кровь ударила в голову: в одном кармане рюкзака лежал кошелек и обратный билет, в другом - мобильный телефон и документы. Антон вскочил и стал заглядывать под стол и стул, будто такая объемная вещь могла сама собой случайно закатиться туда.

Официантка ласково спросила, что случилось.

- Что случилось? У меня пропал рюкзак! Он стоял вот тут, рядом со мной. И я никуда не отходил. Куда он мог пропасть? – ответил он, в волнении путая русские и французские слова.

Девушка участливо заглянула под стол и стул и, убедившись, что там ничего нет, приветливо помотала головой и сообщила:

- С вас 25 евро.

- Но как же так? Я же прекрасно помню, что поставил его тут.

- Карточкой или наличными?

Антон начал шарить в карманах. Ему стало жутко неудобно перед этой красивой и вежливой француженкой. Девушка, вероятно, привыкшая к подобными сценами, молча ждала.

Высыпав на стол всю имевшуюся в карманах мелочь, он с облегчением обнаружил несколько купюр, которые дали на сдачу в аэропорту.

Расплатился с официанткой и еще раз заглянул пол стол. Ничего.

Такого поворота событий Антон не ожидал. Остаться в Париже без документов, денег, телефона. Что же делать? Он еще долго кружил вокруг «Ротонды», заглядывал издалека под столы и стулья, пока не привлек внимание полицейского. Нужно было убираться отсюда.

Ему стало страшно. Все вокруг вдруг изменилось. Будто спала пелена, и Антон увидел перевернутые урны, мусор, окурки, уродливо разрисованные стены, озабоченные лица. Словно тень, которая иногда падала на лицо бабушки Веры, когда она рассказывала о русском замке в Монжероне, вдруг легла на дома и лица людей. Париж больше не казался пряничным домиком.

Антон шел по городу и думал о том, каким причудливым путем ведет его мечта. Ему стали попадаться угрюмые и подозрительные люди. Солнце ушло за дома и деревья, оживленные улицы опустели. В Париж пришла ночь.

В кармане и голове Антона звенела пустота. Усталость догнала его, запрещая думать о том, куда идти и что делать теперь. Ему мучительно хотелось спать.

В темном скверике он увидел длинную скамейку, на которой сладко похрапывал культурный французский клошар, укрытый пледом. Вполне приличные ботинки аккуратно стояли тут же под лавкой, а рядом на скамейке - начатая бутылочка вина и наполовину полный высокий бокал. Они будто приглашали желающих присесть рядом и отведать терпкой сладости ночного Парижа.

В порыве соучастия Антон принял приглашение. Взял в руки бутылку. Яркая этикетка блеснула глянцевыми черными буковками «Beaujolais Nouveau».

«Наверное, хорошо живут французские бомжи!» - подумал Антон, вытащил пробку и добавил вина в бокал. Тонкий аромат хорошего напитка повис в воздухе. Антон чокнулся о бутылку.

- Ваше здоровье, мсье!

Вино показалось невероятно вкусным, словно это было не простроченное божоле, а какой-то магический эликсир счастья. Антон вдруг так ясно понял это, будто вспомнил. Мягкое ощущение праздника растеклось по всему телу. Недалеко горел волшебный фонарь. Кудрявые шапки древних вязов покачивались от ветра, бросая на землю зыбкие тени. Антон застегнул ветровку и, не снимая ботинки, с удовольствием растянулся на свободой части скамьи. Натруженное за день тело благодарно расслабилось.

Пару минут он смотрел на небо, обрамленное листвой, на тускло поблескивающие звезды и думал о том, что все случилось именно так, как он хотел. Он был теперь совершенно пуст. И мог получить свой клад.

И он уснул совершенно счастливым, провалившись в сладкую патоку теплой парижской ночи.