(Из цикла "Правдивые истории")

 

Ноябрь 1989-го. Москва. Станция Ржевская. Шесть утра. Я еду на работу. Погода мерзкая, настроение мерзкое, привкус во рту… тоже мерзкий. Без подробностей. Я еще молод, и до настоящего похмелья не дорос, но вчерашняя вечеринка ощущается во всем организме. Поеживаюсь, то ли от утреннего морозца, то ли от пьяного недосыпа. А может и от того и от другого. С мыслью о том, что за все, а уж тем более за удовольствие, нужно платить, встречаю подползающую электричку. Встречаю – это более интенсивно переминаюсь с ноги на ногу, и пытаюсь угадать, правильное ли место на платформе я занимаю по отношению к подъезжающим дверям. Захожу в тамбур. Ехать мне одну остановку, а значит гнездиться в вагоне нет никакого смысла. В тамбуре ничуть не теплее, чем на улице, и с «будуна» очень хорошо философствуется. Размышляю о маятнике. Насколько вчера было хорошо – настолько сегодня плохо. Стало быть, все в природе гармонично. Умно, но не утешает. Закуриваю. Во рту становится не просто мерзко, а мерзопакостно. Замечаю в углу большое пластиковое ведро для пищевых отходов. Грязное и мерзкое как все вокруг этим утром, а стало быть, находящееся в полной гармонии с окружающим миром. Ведро полное. И сверху в него еще понапихано какой-то промасленной оберточной бумаги. Ну, да моему бычку место найдется. Гордясь собой (не на пол сорю), плюю над ведром на окурок. Окурок гаснет. И опять гордясь собой (мусор не загорится), отправляю мокрый от слюны окурок в бачок, в самые недра мятой бумаги.

То, что происходит потом, описывать сложно. По степени произведенного эффекта это похоже на взрыв ассенизационной цистерны. Да еще именно в тот момент, как если бы она проезжала в метре от меня.

Раздвижные двери, которые отделяют тамбур от остального вагона, даже не раскрылись, и не распахнулись. Они разлетелись в разные стороны с жутким скрипом и стуком.

В тамбур врывается тетка неопределенного возраста и… Чуть было не сказал: «пола». Тамбур наполняется криком и нелестными эпитетами в мой адрес. Визг стоит такой, что закладывает уши. А эпитеты таковы, что даже я краснею, представляя, как они выглядели бы в жизни. Я отвечаю робко и невпопад.

Тетка: Ты куда,... Морда, плюешь?..

Дальше сплошь идут трудно выговариваемые эпитеты.

Я: В бак мусорный.

Тетка (начало):Ах, ты... - сплошные невыговариваемые эпитеты.

Я: Я?

Тетка (продолжение): Где ты… - опять невыговариваемые эпитеты,- бак мусорный увидел? - трудно выговариваемые эпитеты. - Какой мудак будет в электричках баки мусорные устанавливать?! – совсем невыговариваемые эпитеты.

Я: Вот же…

Тетка: Я бл… - окончательно невыговариваемые эпитеты.- Пирожки кооперативные везу продавать на рынок!

Далее водопад эпитетов, метафор и сравнений. И все в мой адрес.

Слава Богу, поезд начинает тормозить. Моя станция. Я пулей вылетаю из тамбура на вольный морозный воздух. Подальше от сумасшедшей тетки и неправильных мусорных баков. Вдогонку летят обрывки ругательств и комок засаленной бумаги. Быстро шагаю (почти бегу) в сторону лестницы. Про маятник и гармонию больше не философствуется. Мне и мерзко и в то же время радостно, что ушел невредимым от этой фурии. Осознаю, что день не задался с утра.

В обед вспоминаю утреннюю электричку, и меня скручивает от смеха. Представил себя на месте этой тетки: сижу в вагоне, а в тамбуре стоят замаскированные (не стибрит никто) пирожки. И вдруг над ними склоняется какая-то мерзкая рожа. Плюет туда (прицельно), потом что-то бросает, потом плюет повторно! А мне еще нужно добежать по проходу, а ведь его (рожу) уже не остановить, и вредительство пресечь я не успею! Успею только выговориться…