ИСПОВЕДЬ

 

Непонятные скачки артериального давления в конце 70-х годов определили меня на целых три недели в больницу на неврологическое отделение. Вел я себя там тихо, читал, слушал больше, чем говорил, гулял. Острых политических и спортивных дискуссий избегал, и как мне хотелось и казалось, был совсем незаметным.

В действительности это только казалось. На самом деле неожиданно было завоевано особое доверие соседа по палате, причем такого, которого все сторонились. Забегая вперед, скажу, что от такого доверия заболеть можно и здоровому.

Звали соседа Василием, был он высоким, сухощавым, имел невыразительное угрюмое лицо землистого цвета, непокорный чуб на голове, левая рука была сухой и болталась, как плеть. Как выяснилось в дальнейшем, родился Василий в 1925 году, был из тех русских парней, которые заканчивали Отечественную войну, и именно их страна встречала, как победителей.

Сейчас понятно, что такими же победителями являются миллионы наших воинов, сложившие головы на полях сражений за Ленинград, Москву, Сталинград, и даже большинство из тех, кто был в плену, внесли свою весомую лепту в общую победу. Тогда же, победителями считались только те, кто войну закончил живым, имел награды и не запятнан пленом.

Василий был простым человеком и верил тому, что говорила ему власть, или хотел верить. За войну у него было три ордена, медаль «За отвагу» и несколько медалей за взятия европейских городов, в общем, настоящий герой войны.

В больнице Василий находился по причине невроза и сильных головных болей, говорил, что боли связаны с контузией во время войны. Почти каждый день, вечерами, после ухода врачей, он прилично выпивал, после чего шумно спорил с больными. Речь Василия была перенасыщена крепкими выражениями. Мат его был примитивным, тяжеловесным и оттого Василий казался грубым и агрессивным. Иногда же он сидел молча, слегка покачивался на своей пружинной кровати и о чем-то тяжело думал. К счастью для меня, мы пересеклись в этой палате ровно на неделю. Пару дней Василий присматривался ко мне. На третий день вечером, когда его напористый мат в очередной раз выкурил всех спорящих из палаты, мы оказались вдвоем. Я листал книгу, Василий некоторое время посидев молча, вдруг изрек несвойственным для себя тихим голосом:

-Женя, тебе хочу рассказать. Об этом никто не знает, даже жена. Грех большой ношу, невинная кровь на мне.

И поведал Василий такую историю. После окончания войны служил он еще несколько месяцев в Германии. А в конце 1945 года был демобилизован в звании старшего сержанта и вернулся в Ленинград. Образование – неполное среднее, специальности нет. За плечами школа войны с двумя, хорошо освоенными профильными предметами - убивать и выживать. Война началась - был мальчишкой, вернулся с войны мужчиной. Важнейшая часть в естественной жизни человека – юность была съедена ненасытной войной.

Послевоенный Ленинград производил тяжелое впечатление, особенно для человека, проведшего последние два года в своеобразном «круизе» по Европе. Резко бросались в глаза неустроенность быта и низкий уровень жизни. Жить пришлось в бараке в малюсенькой комнатушке с печным отоплением. Тяжелая физическая работа на стройке и маленькая зарплата, на которую не разгуляешься. А как же хотелось погулять…. Возвращался на родину совсем с другим настроением, ощущал себя героем, мечталось о девушках, развлечениях. А тут, на тебе! Вокруг серость, тоска, работа до изнеможения и конца этому в обозримом будущем не видно.

- Не только у меня, - рассказывает Василий, - было такое настроение. Сдружился я с одним, на три года постарше меня. В субботу возьмем бутылку, сядем и только об этом и говорим, вот пожить бы, вот в ресторан бы с красивой девушкой, вот море бы увидеть. Как-то и говорит он мне:

- Вась, а ты знаешь мужика-то, который зарплату нам из Ленинграда привозит, и не только нам. Давай убьем его, а чемоданчик с деньгами заберем, год красивой жизни обеспечен.

Так я был обижен на жизнь, что согласился сразу. Месяц аккуратно все выведывали и выслеживали. Видно сказался опыт войны, никто ничего не заметил, как выяснилось позже.

Работали мы в то время в Зеленогорске, на строительстве. Деньги курьер привез вечерним поездом. На дворе была осень, темно, пасмурно, в общем, погода нам помогала. Мужик был в возрасте, но на вид крепкий. Конечно, он имел оружие, но нас это нисколько не беспокоило. Настроение было, как перед хорошо разработанной военной операцией.

- Представь себе Женя, - говорил он мне, - даже радость была в душе в предвкушении работы, которую умею хорошо делать.

Зарезали мы его тихо, никто ничего не заметил, хотя на улице и были люди. Взяли чемоданчик, и тут случилось что-то непонятное, на обоих накатился какой-то ужас и паника. Этого мы не ожидали. В войну со мной такого никогда не было. До глубокой ночи совершали какие-то глупые незапланированные поступки. Как нас не накрыл, какой-нибудь патруль или милиция, до сих пор не пойму. Ведь кинулись к поезду, который привез курьера и возвращался снова в Ленинград. Зачем-то поехали в Ленинград, причем с чемоданом денег, но без билетов и на крыше вагона. Веришь ли, не узнавал сам себя, ведь, сколько погубил человеческих душ и никогда так не пугался.

Василий рассказывал, вплотную приблизившись ко мне, громким шепотом и дыша перегаром:

- Помню в Пруссии, я уже сержант, охраняем с бойцом 17 человек пленных на окраине какого-то небольшого городка, названия не помню. Подходит лейтенант из нашей части и приказывает нам быть через 30 минут на площади. Говорит, что грузимся в машины и идем в наступление. Спрашиваю, что делать с пленными. Догадайся, сержант, сам, говорит. Завел я их за ближайший дом, поставил к стене и всех собственноручно уложил из автомата.

Ты знаешь, нормально спал следующую ночь, да и сейчас как-то не мучаюсь, а старик тот зарезанный не дает покоя до сих пор, снится постоянно. В Ленинграде напились мы с приятелем. Не помню, где ночевали, но утром первым поездом приехали на работу. Деньги поделили и с месяц исправно работали, пока не представилась возможность уволиться.

На море я поехал. Месяца три жил как король. Девочки вокруг меня крутились стаей. А что, я молодой, высокий, с деньгами, с орденами. Кончилось все, как миг, сейчас даже не вериться, что все это было. Пришлось вернуться в Ленинград, и снова началась эта черная жизнь.

К моей радости, в палату зашел больной с соседней койки. Василий сразу замолчал а я, воспользовавшись случаем, извинился и вышел в коридор. Заряда «бодрости» после такой исповеди мне хватило, чтобы ни спать до трех ночи. Пришлось пойти к сестричке и взять-таки снотворное.

Интересно, что если иногда появлялось в палатах спиртное, то это, как правило, была инициатива друзей и приятелей больных, пытавшихся уравнять в этой части ущемленные больницей права граждан. В случае же с Василием друзей замечено не было, а водку носила жена. Видимо, в отличие от большинства других семей, здесь спиртное было важным элементом сосуществования этих людей.

Человек не высказался до конца, и я чувствовал, что должно быть продолжение. На следующий день во время ужина, в столовую зашел Василий, взял с собой в палату тарелку, и, уже по приятельски, предложил мне составить компанию. Компанию я составил, но пить отказался.

Весь вечер слушал рассказ о жизни. В основном о том, какая она несправедливая и как это именно к нему судьба-злодейка всегда поворачивается задом.

В тюрьму Василий все-таки попал, за воровство. Никак не хотелось мириться с безденежьем и вспоминалось море. С приятелем, уже другим, угнали машину продуктов со склада по липовым документам. Попался на реализации.

Арестовали дома.

- А жил я тогда, - рассказывает Василий, - с женщиной уже в Ленинграде на пятом этаже в комнате большой коммунальной квартиры. Жили втроем - родила она дочь, которой было три месяца. Зашли они в комнату, и меня накрыло, схватил дочь на руки, открыл окно и на подоконник. И прыгнул бы, если бы не дикий вопль моей женщины. Спасла она дочь. Отсидел всего год, ордена помогли, за такое давали намного больше. И хотя и сидел только год, а вышел инвалидом. Грузили машину и придавили мне левую руку ящиком, стала рука сохнуть. Вот посмотри, что за рука, веревка, а не рука.

- Василий, - сказал я, - она ж и тебя спасла, не только дочь.

- А я своей жизнью не дорожу, она уже тогда кончилась. Жил я в этой жизни всего два года и три месяца. Два года войны и три месяца на море.

На следующий день меня выписали домой.