Рассказ Ольги Семёновны К---ной, медсестры, фронтовички /5-я Ударная Армия, 1-й Белорусский фронт/. В сорок пятом, в апреле, весна расцветала, бурлила, Словно к жизни от смерти она наводила мосты, Очень щедрой на солнце, на зелень была, на цветы… Медсанбат отправляет подштопанных раненых в тыл из-под Кюстрина. Наши уже на подходе к Берлину. Разговоры в вагоне лечению тоже подмога. У моих подопечных больше, чем ног, костылей. Что – снаряд откромсал, что – оставил хирург на столе. Половину от полки всего занимает старлей – Сквозь скрипящие зубы… такое не пишется слогом. Перебивками в стоны врывается шёпот проклятий. И тогда чей-то голос – по тьме полоснул – ножевой: «Нам – своё. Так уж выпало. Значит, нам так суждено, Но чтоб он уцелел. Он нам должен достаться живой! Ведь ему личный счёт из нас каждый предъявит к оплате». Чтобы – быть, наш народ заплатил невозможную цену, Переполнилась болью и гневом душа, как сосуд. Мы над главным убийцей готовы свершить самосуд. В представленье, в мозгу, в полуяви – да в этом ли суть: Не вагон уже – ширится круг из людей. И он в центре. То, что мы возвели, ведь неважно – как будто ль, взаправду – В эту детскую, странную, страшную нашу игру: Будто мы его выкрали, став агентурою ГРУ. Кто прострелен войной – всех призвали пополнить наш круг. Боль подносит слова, как к орудиям носят снаряды. Панорамою шли кинохроник ожившие кадры. Память выдала всё, что припомнила, до мелочей: Мальчик с жёлтой звездой – его прятали от палачей. Двух старух из концлагеря, чудом избегших печей. Мы сейчас ему все подходящую выберем кару. Её выберут женщины, жёны, теперь они – вдовы. Похоронок следы на лице не морщинки – рубцы. Их одежды теперь навсегда в один цвет – антрацит. Мои сёстры – блокадой хотел задушить их нацист. Все, к кому прикоснулась война, сейчас будут в доле. Но ты первой скажи, всех в войну потерявшая Мать, Так какой страшной казнью его покарать? Что с ним сделать нам, четвертовать? На кусочки пластать, искромсать? Или в землю живым закопать, запахать, затоптать? Изощрённо и долго пытать, истязать? Так какой страшной казнью его покарать? Говори – что молчишь же ты, Мать? И земля не разверзлась. И с небес нет ни грома, ни молний. Каждый ненависть вжал в себя. Сам – как у горла комок. Постояв, Мать ушла. Теребила лишь чёрный платок. Каждый горе своё и чужое унёс. Сколько смог. Мы его так казнили: безмолвием. | 
Положение о Клубе
Сделать стартовой
