– Ты не понимаешь! Я люблю, люблю! По-настоящему! Я никогда не разлюблю его! – Маленькая моя девочка, конечно... – Я не маленькая! Мне уже тринадцать! – Да, да... Не плачь, моя хорошая, пройдёт... – Нет! Не пройдет! Я всю жизнь буду любить только его! – Конечно... Почему нет? Солнышко моё, успокойся... Истерика стихает. Её причина смотрит на нас с большого постера над кроватью внучки. Вчера СМИ сообщили, что он женился на своей давней возлюбленной. Все фанатки рыдают. И моя дурочка тоже. – Я теперь всю жизнь буду одна! У тебя так не было! Ты не поймешь! – Конечно, конечно... Я глажу вздрагивающие плечи, поправляю длинные волосы, отливающие глянцем воронова крыла, вытираю ладонью залитые слезами щечки... Красавица моя черноглазая, если бы ты знала, как я тебя понимаю! Это было очень–очень давно. В другом веке, в другой стране, в другой цивилизации. Мы не знали компьютеров, сотовых телефонов, Интернета... Не знали, что такое постер... Не было у нас полиэтиленовых пакетов, туалетной бумаги, шариковых авторучек... Секса не было... А любовь была… Мне тогда исполнилось восемнадцать лет. Я готовилась поступать в университет на факультет журналистики и проходила необходимую для этого практику в краевой молодёжной газете: в качестве внештатного корреспондента писала небольшие заметки на темы культуры. Завотделом Коля Шутов, немного за мной ухаживавший, но не получивший отклика по причине своего женатого положения и преклонного возраста – тридцать семь лет, закат жизни, а он туда же, старый пень! – меня сильно не напрягал и давал задания интересные, но несложные. – Аня, хочешь в Амурске побывать? Там новый Дом культуры открыли, первые выступления идут. Съезди на пару дней, сделай небольшую заметку. Командировочные дадим, гостиницу закажем... ...И десятки лет спустя я до деталей помню вестибюль гостиницы Амурска, вальяжную дежурную, её безразличное: – Ничего не знаю. Никто на Анну Светлову номер не заказывал. Мест нет. Командировка из газеты? Ну и что? Дай Бог здоровья той женщине, что в поздний час, а было уже заполночь, мыла в вестибюле пол. – Нина, ты чё девку мурыжишь? Ей под забором теперь ночевать? – Ничего не знаю, – зевает дежурная. – У тебя, чё ли, правда, ни одного места нет? – Свободных нет. Танцевальный ансамбль приехал, все места заняли. – А в шешнадцатом? Там один человек. – Отдельного номера не хватило, «двушку» оплатили. – Дык там кто–то один спит? Кто? Может, женщина? Подсели на ночь-то, будь человеком! Смотри, девка чуть не плачет! Дежурная лениво открыла книгу регистрации. – Что-то не разберу Галин почерк... Гида Тумали... Это... – Ну! Я ж говорю – женщина! Пусти девку на другую койку. – А может, мужчина? Надо бы в паспорт посмотреть. Он в сейфе... – А то я не знаю, кто у нас женщина, а кто нет! – Ладно. Но в шесть утра чтобы быстро вымелась. Сменщице ничего не скажу, регистрировать не буду, а паспорт давай. Дежурная забрала мой паспорт, в который я вложила три рубля. Вот что–что, а взятки в нашей стране были всегда! Тихо вползаю в «шешнадцатый». За окном ярко горит фонарь – свет можно не включать. Соседка спит на животе. Лицо закрыто распущенными волосами. Даже в полумраке видно, какие они длинные, густые, и чернота их на белизне постельного белья отливает глянцем. Чему я всегда завидовала, так это богатству чужих волос. Меня судьба одарила скудной растительностью. Благодаря маминым титаническим усилиям раз в неделю втираем репейное масло, смываем хозяйственным мылом. У меня были косички, но только в первом классе. Форменное платье, белый фартук с «крылышками», огромные белые банты на тощих «крысиных хвостиках». Я очень горжусь этой фотографией. Но уже со второго полугодия короткая стрижка стала моим уделом на всю оставшуюся жизнь. Немного полюбовавшись рассыпанной по подушке роскошью, ложусь на скрипучую кровать и быстро засыпаю. Прошло, кажется, всего несколько минут, когда меня ткнул в бок жесткий палец, и добрая уборщица прошептала в ухо: – Вставай, донюшка, в семь пересменка. Тебя чтобы духу не было, а то всем попадёт... На часах полседьмого. Сползаю с кровати, достаю из сумки халатик и бегу в конец коридора, где находятся «удобства». Умываюсь, размышляя, где бы перетоптаться до начала рабочего дня, и возвращаюсь в номер. Уже рассвело. Соседка проснулась, но ещё не встала – лежит, укрывшись до носа одеялом, и смотрит тёмными глазами. В обрамлении черной гривы они сверкают непонятным диковатым взглядом, в котором смешались возмущение и любопытство. На стуле у кровати висит красивый белый, расшитый цветной аппликацией костюм. Артистка, понимаю я, приехала с ансамблем на гастроли в новый ДК. Надо будет подойти к ней после концерта, познакомиться… Автобус в краевой центр ходит только раз в день. Сегодня у меня работа – не уехать, придётся искать, где ночевать. Может быть, эта черноглазая меня и на вторую ночь пустит?.. Я скидываю халатик и копаюсь в сумке в поисках сменных трусиков. Чтобы не смущать соседку своей наготой, поворачиваюсь к ней спиной. Быстро переодеваюсь, натягиваю брюки, блузку и убегаю, так и не обменявшись с девушкой ни словом. В вестибюле никого нет. Мне нужен мой паспорт, и я начинаю нервно метаться в поисках дежурной. Уже без пяти семь. Сейчас придёт смена и… Никого. Тишина. Я пробежалась по коридору, но нашла только запертую дверь с надписью «Комната персонала». Семь. Никого. В паспорте командировочное удостоверение. Без него со мной нигде разговаривать не будут. Ещё раз обегаю оба этажа. Паника бежит впереди меня. Полвосьмого. Никого. Без четверти восемь. В очередной раз несусь наверх и спускаюсь вниз. За стойкой администратора незнакомая женщина. Со всем пылом возмущенной юности, забыв о своем незаконном вторжении в гостиницу, я кидаюсь к ней с требованием вернуть мой документ. Женщина смотрит на меня с недоумением и достает книгу регистрации: – Вы из какого номера? Быстро остываю: – Понимаете, я... редакция... командировка... в шестнадцатом свободное место... – А–а–а... И вы тоже из шестнадцатого? – дежурная смотрит куда-то за моё плечо. Я оборачиваюсь. Он похож на индейца: длинноногий, стройный, широкоплечий. Чуть раскосые чёрные глаза, чуть приподнятые скулы. Лицо нежное, но мужественное. На грудь спускаются две замечательные косы: ровные, гладкие, они выделяются на белом национальном костюме антрацитовой чернотой... Никого прекраснее этого юноши я в жизни своей не видела. Ни до, ни после этой встречи. Ни в той стране, ни в этой, где есть всё – от туалетной бумаги до открытых границ. Он смотрел на меня, слегка улыбаясь, и в тот же момент я влюбилась… Нет! Я полюбила! Сильно и навсегда. Позже, за три десятка лет я дважды была замужем, неоднократно влюблялась, но никогда больше так внезапно и так головокружительно, как в тот момент. Я перестала ощущать течение времени, слышать себя и других, а мы ведь о чем-то говорили и с дежурной, и с моей «соседкой». Даже договорились о встрече после концерта. А потом Гида проводил меня до телеграфа, откуда я позвонила в редакцию. Шутов заверил, что отдельный номер у меня сегодня будет. Днем я беседовала с директором ДК, вечером смотрела концерт. На сцене юноши и девушки в белых расшитых одеждах, гортанно вскрикивая, били в бубны, танцевали и пели национальные песни. Древние ритмы отзывались в моей душе восторгом первобытной страсти. Высокий гибкий красавец Гида Тумали солировал. От резких движений его косы метались вокруг головы, хлестали по лицу, а я думала о том, какие они на ощупь... На ощупь они оказались прохладные и гладкие как шёлк. Хотя Коля не обманул, отдельный номер мне всё же дали – бронируя, секретарь перепутала даты, я всё равно ночевала в шестнадцатом. Мы не «занимались любовью», мы любили друг друга! Мы улетели в Космос, откуда вернулись только на следующий день к обеду и вспомнили, что у меня скоро автобус, а у него репетиция. Мы едва смогли расстаться, договорившись, что будем писать друг другу, однако позабыли обменяться адресами. Найти его было несложно. Но... – Люблю его, люблю! – рыдала я в мягкое тёплое бабушкино плечо. – Хочу всегда быть с ним! – Анюточка, золотая моя, где? Здесь, в городе? Или там, в тайге? В каком ПТУ он учится? Сельскохозяйственном? Тогда, конечно, лучше вам в деревню поехать… Бабушка гладила меня по голове и рисовала одну за другой картины моей жизни в нанайском селе. Это была чужая жизнь. Сердце моё рвалось на части, но постепенно приходило понимание, что Гида и я – обитатели разных планет. Мальчик–танцор из дальневосточной таёжной деревни ¬– результат короткой связи аборигенки с русским геологом, и девочка – дочка советского партийного функционера, без пяти минут журналистка, встретились в Космосе на миг и разлетелись навек. У них не могло быть общего будущего… Когда родители обнаружили, что я беременна, они долго пытались узнать, кто отец ребёнка. Я молчала. Скандал был громкий, но меня поддержала бабуля, которая сумела утихомирить страсти и помогла воспитать дочку. Через 20 лет дочь вышла замуж. Ещё через год на свет появилось чудо моё ненаглядное – внучка. Чуть раскосые тёмные глаза, чуть приподнятые скулы, длинные гладкие чёрные волосы, которые я так люблю заплетать в косы. – Бабуля, правда, что я и Киану Ривз похожи? – Это кто такая? – Ой, не смеши меня! Это мужчина, мой любимый актёр! У нас фан–клуб! *** – Он женился! Я умру, умру! – Тогда и я с тобой умру! – Бабуля, ты не понимаешь, ты не любила! – Любила. – Правда? А какой он был? Я беру толстый маркер и прямо на постере рисую Киану Ривзу две черные косы. – Вот такой. Внучка изумлённо смотрит на преображённого Ривза, на себя в зеркало, на меня и весело хохочет. Смеётся моя любимая девочка, сверкая белыми зубами и бисеринками слёз на щеках. Улыбается ей с плаката индеец Киану Ривз. Я облегченно вздыхаю, счастливая тем, что в юности от рыданий до веселья всего один шаг… И я верю, очень верю, что где-то далеко-далеко, на другой планете, в другом измерении так же, как я, счастлив юноша с раскосыми глазами и шелковыми волосами – таёжный танцор Гида Тумали. | 
Положение о Клубе
Сделать стартовой
