В последние годы некогда знаменитый скандалами и историями разными особняк провинциального Дома литераторов захирел: стоял скучный и почти безлюдный. Темные глазницы окон, груда неубранного мусора у парадного входа, запах залежавшихся изданий в вестибюле говорили о трудных временах пос- тигших пишущую братию.

 

А ведь когда-то все было иначе: ярко горели люстры, слышались оживленные разговоры, смех, аплодисменты…

 

… В кулуарах, дымя сигарами, маститые писатели обсуждали задачи современной советской литературы, новые издания, выпущенные многотысячными тиражами. Говорили неторопливо, с достоинством. «И куда все ушло?!- грустил в патриархальном кабинете критик Хабалкин. – Журнал не выходит, книги не печатаются, Всем на все наплевать. Кошмар!»

 

Ему- то, правда, скучать не приходилось: писанины – взахлеб. На « жареное» спрос был всегда, а нынче – особенно.

Беспощадный прокурор общественной жизни со всеми ее мерзостями, опоносивший ни одного писателя- земляка, открыл для себя «золотую» жилу: жидо-масонская угроза, происки «голубых», угроза красно-коричневых серость литературных творений, общее вырождение… Словом, был повод в колокола звонить.

 

Писалось ему сегодня как никогда легко. Даже телевизор, который он не раз порывался сбросить с пятого этажа, не мешали ему творить, а дикие вопли перезрелой эстрадной «звезды» только подбрасывали палки в костер его горящего вдохновения. Обличительный свой монолог автор строчил, как сущий дьявол. Он так вошел в образ прокуратора, что не мог остановиться.

 

Покончив с «голубыми», критик хотел было перейти к собратьям по перу, бывшим сотрапезникам в литературном буфете, как вдруг сердито зазвонил телефон.

 

То, что рассказал ему бывший его начальник, сотрудник весьма солидной, к тому же, грозной организации, было ужасно. Пострашнее гонений неоперившихся демократов, газетно-журнальной блокады и прочей житейской суеты… У Хабалкина аж в штанах зачесалось. «Вот так подарочек к рождественскому столу! Да с такой новостью меня самого с потрохами сожрут».

 

До Рождества оставался час с небольшим. Писатели,чинно рассевшись за праздничными столиками, по привычке трепали языками, с нетерпением поглядывая на спасительную батарею горячительных напитков, выменянных за 250 тонн офсетной бумаги у здешнего графомана.

 

Позабыв о неоконченной статье, обещавшей очередной скандал, критик засобирался в Дом литератора, представляя, как «весело» нынче будет в их кабачке-морозильнике. «Лучше горькая правда, чем сладкая ложь» - пел с экрана телевизора женоподобный молодой человек с шестиконечной звездой в ухе. « А ведь правду говорит, «гомик» чертов, - подумал Мирон Петрович. – Наши-то пердуны от таких новостей совсем околеют».

 

Любуясь в зеркало, Хабалкин бережно расчесал длинный клок седеющих волос, напоминающих потрепанную косу, и отработанным движением уложил ее вокруг лысины. Пожирающий, вечно ненасытный взгляд его неопределенного цвета глаз с белесыми ресницами, чуть потеплел. Парадный костюм цвета «Хаки» ( в душе он всегда считал себя сотрудником госбезопасности), с высоченной шляпой, чудом державшейся на макушке, в мгновенье ока превратили критика в мужчину- загадку.. «В этом что-то есть!» - звонко щелкнул он пальцами, и подмигнув самому себе, что означало полное его удовольствие, и помчался на «огонек».

 

- Мирон Петрович, голубчик, ты где пропадаешь?! – выкрикнул посиневшими от холода губами поэт Бесподобин, - К стульям уже попримерзали, в бутылках лед, а массовика нашего все нет и нет.

 

Хабалкин повелительно поднял руку, опоясанную замысловатым браслетом в виде удава, и все как по команде затихли.

 

- Я пришел с плохим известием. Новость у меня – отвратительная. Я бы сказал_ ужасная. – Прошипел он и сделал такую невообразимую мину, что сидевшие разом переглянулись: наверняка, пакость какую-нибудь уготовил. За ним давно уже закрепилась слава « гонца дурных вестей».

 

- Вот сволочь,- шепнула соседу поэтесса Клубничкина, ненавидевшая критика всеми фибрами, пыхтя толстенной сигарой.- Сейчас все испортит, увидишь.

 

- А-а, нас ничем уже не испугаешь, - отмахнулся поэт, в прошлом редкий пропойца, Лакабдин.

 

Мирон Петрович, окинув зал убивающим взглядом, объявил наконец:

 

- Коллеги! Наш Дом,- он сделал нарочито длинную паузу, - продан! Миллионерше, из израильских.

 

Зал онемел, напоминая паноптикум, У Клубничкиной выпала изо рта сигара. Рука поэта Бесподобина замерла в воздухе на полпути к заветной бутылке «Российская корона». Даже залитая огнями елка вся как-то съежилась и поблекла.

 

Умел нагнать страху критик Хабалкин! Всеобщее оцепенение прервал старейший прозаик Непомнящий. Крепкий старик. Пожевав побелевшими от негодования губами, тонкими и высохшими, он неторопливо встал.

 

- Пусть только посмеет! – погрозил писатель кулаком. Граненый стакан в его руке сверкнул, словно граната.

 

И началось. Как будто бомба взорвалась! Писатели заорали так, что Хабалкин oглох на мгновенье. Он даже испугался: не сошли ли они с ума?!

 

Сквозь гвалт и проклятия доносилось:

 

- Писатели мы с вами, или девки продажные?! Горбатились за машинкой, как проклятые, создавали летопись родного края, а нас отблагодарили.

 

- Да, я скорее в тюрьму сяду, чем уступлю наш Дом какой-то самозванке.

 

- Проходимка! Купила! Да, кто она такая?!

 

- Ноги ее поганой здесь не будет! Повадились на нашу землю!

 

- Умрем, но не сдадимся!

 

Святой праздник грозил вылиться в какой-то митинг. Бедную миллионершу костерили по матушке и по батюшке. В зале потеплело. Разгоряченные литераторы с места рвались в бой, начисто позабыв о Христе.

 

- Дежурить будем с нагайками!

 

- Народ подымем! – слышалось из глубины зала.

 

Хабалкин, сорвав с елки здоровенный банан, размахивал им, как боевой шашкой, и вел одуревших стариков на штурм чего-то.

 

Но тут бесшумно отворилась дверь и стали одна за другой входить полуобнаженные девицы с подносами в руках: фрукты, вина, стеклянные чаши с зернистой икрой. Выстроились в два ряда, а между ними, вся сверкающая, со звездой, с жезлом золоченым, расточая толстогубые улыбки, молодая особа очень даже приятной наружности: то ли Снегурочка ( традиционный сюрприз городской мэрии ), то ли Лада Дэнс, то ли Фея... В белоснежном платье, напоминающем легкое облако. Густые рыжие волосы заплетены в косу и уложены вокруг красивой головы. «Точь - в - точь, как у меня, - поймал себя на дикой мысли Хабалкин.- и вдруг испугался; - Дурею, что ли?!»

 

От пьянящего запаха духов у него закружилась голова. А присутствующие в зале остолбенели.

 

- Ык кто Вы?!... нарушив повисшее молчание, спросил критик, заикаясь.

 

Чутье подсказывало ему, кто пожаловал к ним в гости, но как человек, в котором умер великий актер, как профессионал, не имеющий дурной привычки прерывать сюжет драматического действа, Мирон Петрович и на сей раз решил до конца сыграть отведенную ему роль распорядителя вечера, его зачинщика, так сказать, убежденный, что все в жизни должно идти своим естественным ходом, по законам композиции: развитие и финал, то есть расстановка сил. Какой бы она не была.

 

Изобразив восхищенный вид, полный радушия и мужского обаяния, он пригласил очаровательную незнакомку в глубь зала.

 

- Добрый вечер, господа! – Улыбнулась гостья. – Меня зовут Берта Рабинович. Я новая хозяйка этого Дома. Нашего с вами дома, господа!

 

Когда-то на его месте стоял особняк моего деда, публициста-журналиста Симона Придиусовского. Но я пришла не только за тем, чтобы вернуть свое, кровное. Я пришла помочь вам. – Кивком головы она показала на девочек, совсем еще юных, бесконечно милых, прекрасных душой и телом, и у многих мэтров пера потеплели почему-то глаза. А Клубничкина недовольно фыркнула.

 

- Мы откроем здесь Международный литературно-оздоровительный Центр с филиалами и отделениями, - делилась планами незваная гостья, не обращая внимания на ненавистные взгляды провинциальных писателей. – У нас все будет, как в лучших домах Европы и Азии: номера, секции прозы и поэзии. Ночное отделение эссеистики. Массаж, тренажеры и прочие вспомогательные, универсальные, средства для телесного омоложения. Для любителей острых ощущений будут работать опытные авангардистки, признанные мастера стриптиза. Станут традиционными конкурсы красоты и « золотого» пера литературы. К нам потянутся люди. Вы забудете, что такое уныние и творческий застой, - заверила обалдевших литераторов экстравагантная миллионерша.- А главное, - подчеркнула она, - рядом с вами всегда будут состоятельные люди... Клиенты, одним словом...

 

Не откладывая в долгий ящик, госпожа Рабинович распределила основные служебные обязанности – в качестве рождественского подарка.

 

Клубничкиной, не по годам надорвавшая спину на литературном поприще, предстояло заниматься в ночную смену с начинающими поэтессами. Заведующего обнищавшим литфондом Дятлова ожидала приходная касса. Страдающий язвенно- трезвенным недугом прозаик Наливайко хоть сейчас готов был встать за стойку круглосуточного бара. Нестареющий стихоплет Георгинов возглавил салон гармонального - омоложения. Не остался без дела и поэт – мистик Сараев, без малого полвека воспевающий радость сельско – хуторского труда с его рекордными урожаями. Ему надлежало быть передвижным путеводителем: разводить клиентов, почитателей своего творчества, по номерам и секциям.

 

Автор исторических романов Пасмурный, начинающий путь в большую литературу с заметок юного натуралиста, отхватил самую почетную должность: летописец Центра и личный биограф его владелицы.

 

Создатель нашумевшего в свое время романа « Любовница» Абсурдов был сходу назначен главным консультантом по интимным вопросам. В пору расцвета узаконенной цензуры писатель умудрился о непростой сельской любви секретаря парткома совхоза к рядовой доярке целый роман в двух книгах сочинить. Самое любопытное в той деревенской истории – что в конце повествования героиня становится секретарем родного совхоза возлюбленный ее, ошельмованный партией Ленина, в скотники подался – на перевоспитание. Хотели дояром назначить, да передумали: не умел он коровушек за титьки дергать – жалко было. По сей день творение Абсурдова расценивается не иначе, как литературный подвиг и самый сексуальный роман времен застоя.

 

Критик Хабалкин стал агентом внутренней безопасности. Для него это – что семечки щелкать. Ибо все его творения скорее походили на скрытое доносительство, нежели на литературную критику. Благодарный Мирон Петрович вызвался освоить смежную специальность помощника массажиста, на общественных началах.

- Остальные производственные вопросы в рабочем порядке, - по-деловому подвела первый итог Рабинович. – Не забывайте, господа, что сегодня за праздник. Не будем гневить Господа!

 

После этих ее в зал внесли подносы со «Смирновской», « Президентом» и конечно же « Советским шампанским». Блистательные сестры Берри запели на иврите «Тум - балалайку». И пошел праздник. Звенели бокалы, хлопали пробки от шампанского. Писатели мигом повеселели, позабыв обо всем на свете. Хабалкин предлагал хозяйке Дома выпить на брудершафт. « А как же жидомасонская угроза?» - намекнула Рабинович. – « Мы это уже проходили! – нашелся невозмутимый критик. – Человек, видите ли, всю свою жизнь ученик: чем больше учится, тем быстрее глупеет».

 

Секретарша, тяпнув сдуру граненый стакан водки, без умолку хохтала, сидя на коленях у « шефа» писательской организации, предлагая тост за вечную дружбу между бедными и богатыми.

 

Рассказчик Клыков, приловчившийся единственную свою книжонку переиздавать несчетное количество раз за счет книжного издательства под разными названиями, шпарил наизусть последний свой рассказ, написанный в эпоху развитого социализма.

 

Закосевший от выпивки завхоз Метелкин тряс за грудки перепуганного прозаика Пустоглазова, упорно добиваясь, почему все-таки Париж такой маленький? « Потому что Краснодар большой», - отмахивался писатель, одергивая поношенный, с короткими рукавами, пиджачишко.

 

Кто-то предложил поиграть в вечно молодую « бутылочку», а изрядно поддавший прозаик Пантишин, утирая галстуком слезы умиления, силился вспомнить свою новую должность, так и не предложенную ему, и имя благодетельницы.

 

Давненько не переживал подобного шабаша писательский Дом. Гуляла вконец обнищавшая пишуще – сочиняющая братва до одурения. Здесь же, в морозильнике своем, напоминающем некое неприятное медицинское учреждение, и заночевали.

 

Так был вручен « инженерам человеческих душ» главный рождественский подарок. Тихо и бескровно. Ко всеобщему удовольствию даже.

 

Утром на фасаде бывшего пристанища мастеров и подмастерьев отечественного пера играла яркими красками огромная вывеска – панно, на котором золотыми буквами было замысловато выведено: литературно- оздоровительное заведение Берты Рабинович. Круглосуточное ...