Цыгане

----------

Это было в глубоком детстве, с тех пор как я сменил голожопую рубашку на заштопанные штаны и перестал интересоваться мамкиной грудью. Ранней весной, к нашему лягушачьему болоту, прибывало несколько цыганских повозок со всем их скарбом, палатками и ребятишками. Народ тут же оживлялся. Как-никак: какое-то разнообразие в скучной повседневной и подневольной жизни.

Мать расцвела. К ней приходили цыганки и что-то шептали ей на ушко…и, тут же что-нибудь исчезало с нашей бедной квартиры. Когда исчезли мои любимые сандалии, в которых я ходил даже в лютый мороз…я, со злостью прошептал: «правду говорят, что цыгане все воры»! Мать с тревогой заглянула в мои глаза. «Ах, ты мой маленький ангелочек» - прошептала она. «Цыгане не воруют, а если и воруют, то по нужде» - добавила она. И глаза её стали очень старыми, в уголках рта появились морщинки…и я, ни с того, ни с сего сказал: «Да ты, мамка, не переживай. Я всё равно тебя люблю…».

С цыганского табора раздавался звук гитары, горел костёр, и меня неудержимо тянуло к ним. И, преодолев страх перед цыганами, я оказался у костра. От костра, кроме дыма, несло чем-то ароматным. Это была сладкая, обжигающая рот картошка. Добрые руки протягивали её мне, и я насытил ею всегда голодный мой желудок. Звучала незнакомая мне речь, но кроме доброты я в ней ничего не услышал. «Вовка, Вовка! Где ты сорванец! Вот получишь от меня верёвки…» - кричала в ночи сердобольная мать. И я, нехотя, пошёл спать в свою убогую постель на полу. Цыганская жизнь мне очень понравилась, и я долго смотрел на заглядывающую в окно полную Луну, пока не погрузился в сладкий сон. Снился мне пылающий костёр и блики света на загадочных лицах цыган…

Вскоре они меня приняли в свой табор. Днём я играл с их детьми, а вечером, у костра, слушал мудрые речи старейшины. Хотя я ничего не понимал, но одобрительно кивал головой в ответ на вопросительный взгляд. И, что тут было понимать? Когда их жизнь была прозрачна как стёклышко, даже для моего детского ума. Игры взрослых, я ещё тогда не понимал. Чёрные глаза девочки, угадывающееся хрупкое тело под длинной юбкой – заставляли меня только раздумывать: « а что же скрывается под юбкой…».

В нашей рабочей колонии, состоявшей из «деклассированных элементов», рабочего скота для заводов и фабрик, было очень много детворы. Жизнь была настолько убогая, что и выигранные, в азартные игры, расплющенные свинцовым битком медные копейки, представляли значительную ценность. Накопив несколько из них можно было посмотреть Чапаева и даже скушать мороженное. Конфеты были недоступны нам, разве что фантики. По фантикам мы и судили о вкусовых качествах конфеты. Так что же всё-таки скрывается под длинной юбкой девочки с цыганскими чёрными глазами?

Что у местных девочек я знал – голая писька, а остальное всё как у пацана. Скопив копейки, я начал её уговаривать показать мне «Хоху». Хохотушка весело смеялась и, подойдя почти к моему носу, задрала юбку. Между ног торчала розовая щель с выступающим бугорком нежной плоти. Сверху дымился курчавый пушок. И сладкий запах вскружил мне голову. Все, также смеясь, она опустила юбку и убежала в поле, размахивая руками, как крылатая бабочка. Ах ты, бабочка, моего жаркого детского лета!

Наступила осень, с её безжалостными дождями. Мрачными сумерками, среди белого дня. Всё реже и реже, горел в цыганском таборе костёр. И, наконец-то они уехали, сопровождаемые лаем местных собак. Я, загрустил…

Наступала серьёзная зима, с небольшим шансом для моей жизни. Разве что жирные тараканы возле горячей батареи на кухне. Впрочем, на кухне ничего не было, кроме тараканов. Их чешуйки хрустели на наших зубах. Всё было безнадёжно, кроме килограмма халвы на пятерых. А, наша мать, питалась милостью божьей, кто чего подаст. Слава богу, ей бог подарил красу и частичку хлеба, от её красы для нас: пятерых голодных ртов!

Зима была ужасно холодная. Чтобы как-то подышать свежим воздухом, я обувал свои ноги в тряпки, поверх привязывал верёвками коньки и носился, как угорелый, чтобы не замёрзнуть. Поверх был китайский плащ, на голове простой берет. Перескакивая от магазина к магазину, я дышал жизнью города. Сердобольные дамы, одетые в шубы, вытаращивали на меня глаза: «Ах, как может жить это дитя»? Но, дитя у них ничего не просило, ибо нечего было им дать, в те далёкие времена, когда правил беспредел, и жизнь ребёнка была всем «пофигу»! Однажды пришла мамка в чёрном платке, с заплаканными глазами. Я спросил её: «Что, умер мой непутёвый отец»? «Отец нации» - сказала она. «Так это убийца!» - воскликнул я. Мать, испуганно, зажала мне рот платком. Прислушалась к стенам и сказала: «Вот малец, а всё понимает…». Стены тоже всё понимали.

Настала весна. И, опять приехали цыгане, но уже другие. Озабоченные и посторонние. Девочка, с чёрными глазами, вымахала в высокий рост. Теперь её битыми копейками не заманишь. На месте пустыря вырос рынок. И, цыгане ворожили на руке, а то и продавали блох, прямо со своих волос…благо город уже погряз в туберкулёзе от нечистого воздуха. К тому времени, я тоже вырос. Над верхней губой появился признак возмужания: пушок превращался в усы. Но, странное дело, меня опять тянуло к цыганам, несмотря на то, что они откровенно обманывали глупый народ.

Май бушевал в Ликакином саду. Цвели яблони, груши и вишни. Мир стал похож на рай, только рая не было вне сада. В грязной воде речки, ребятишки ловили несметных бубырей, нанизывая их на нитку. Так они и жарились на маргарине (если он был), что было весомой добавкой к всегда голодному желудку. Прошли те времена, когда отец (или не отец) приносил к столу великолепных поросят – сазанов более метра в длину. Это был пир среди чумы. Времена стали меняться. Из Сталинских лагерей вернулись уголовники, и наступило время грабежей среди белого дня, изнасилований и убийств. Стали «модными» набеги район на район, во время которых чинились погромы, и милиция не могла противостоять им, даже при помощи введения войсковых подразделений. У нашего дворового костра, появлялся человек «в штатском» и рекомендовал нам пойти спать. И, он был полностью прав. Ночь озарялась факелами многочисленных хулиганов, и, тому, кто зазевался в ночи, грозила, в лучшем случае, травма головы. Мир стал более извращённым и более безжалостным.

А, май цвёл! Среди сада ходила моя прелестная цыганка, голая и несчастная. Кричала: что мать ей всё запрещает и что она готова отдаться любому встречному и поперечному. Мужики, буквально, затоптали её в грязь и вместо девственной плевы остались разорванные дырки. Разнёсся слух по городу, что цыган убил местного жителя. Собралась разъярённая толпа, и цыгане бежали в панике, куда глаза глядят. После выяснилось, что цыган не виноват. Это был акт самообороны, когда разъярённый мужик, от неверности жены, набросился на цыгана с ножом. Все возмущались несправедливостью, но, цыгане, надолго покинули наш город.

Этот «странный» народ, никогда не хотел подчиняться любой власти. Завоёвывал окраины города, в самом неудобстве строил хижины и, тем не менее, жил и по-своему процветал. Бароны жили богато, а народ, работающий на него, жил в непросветленной нищете. Моя цыганка произвела на свет божий детей. С чёрными глазами, с хрупким телом под длинной юбкой и, однажды я встретил её. Это была всё та же цыганка, или её дитя? Я, перегородил ей дорогу, и она посмотрела на меня сияющим укором. Из её глаз на меня смотрело моё детство. «Ах, цыгане не воруют» - сказала моя мамка – «разве что по нужде». Я ушёл опустошённым и ночью мне снился пылающий костёр и загадочные цыганские лица. А на губах был сладкий вкус паленной в костре картошки…