Одним из представителей когорты поэтов-белогвардейцев считается Арсений Несмелов. Родился он в 8 июня 1889 года в Москве в родовитой дворянской семье. Образование получил, как принято было в те годы, военное. Начал писать, еще обучаясь в Нижегородском Аракчеевском и во Втором Московском кадетских корпусах. В 1915 году выпустил первый сборник стихотворений «Военные странички». Обусловлено это название было тем, что к моменту выхода сборника Арсений уже успел «понюхать порох» в боях Первой мировой. К 1917 году, переломному как для него, так и для многих других поэтов данного периода, он уже имел звание поручика и четыре ордена. Большевистские настроения Несмелов воспринял, как и должно офицеру и дворянину:

 

…Отважной горсти юнкеров

Ты не помог, огромный город,

Из запертых своих домов,

Из-за окон в тяжелых шторах.

Ты лишь исхода ждал борьбы

И каменел в поту от страха.

И вырвала из рук судьбы

Победу красная папаха.

Всего мгновение, момент

Упущен был — упал со стоном.

И тащится интеллигент

К совдепу с просьбой и поклоном…

 

Позже Арсений Несмелов был активным деятелем Белой гвардии, воевал под предводительством Колчака и Кашеля. После закрепления власти большевиков, он поселяется в городе Харбине — центре дальневосточной эмиграции. Именно там расцветает его поэтический талант. Он выпускает несколько сборников, стихи Несмелова печатают в западных газетах и журналах, и только родная Россия знает о нем крайне мало. Золотая пора поэта окончилась, когда в 1945 году армия большевиков захватила Харбин. Арсений Несмелов умер в застенках НКВД.

 

Воля к победе.

Воля к жизни.

Четкое сердце.

Верный глаз.

Только такие нужны Отчизне,

Только таких выкликает час.

Через засеки

И волчьи ямы,

Спешенным строем

Иль на коне.

Прямы, напористы и упрямы —

Только такие нужны стране.

 

Арсений Иванович Несмелов (Митропольский) родился 8 июня (по ст. стилю) 1889 года в Москве в дворянской семье, прошел обучение во Втором Московском и Нижегородском Аракеевском кадетских корпусах. Первый его сборник стихов и прозы "Военные странички" вышел в 1915 году.

 

В звании поручика Царской армии А.Несмелов участвовал в боях Первой мировой войны. Осенью 1917 года он принимал участие в московском антибольшевистском восстании юнкеров, жестоко подавленном, которое позже описал в поэме "Восстание". Затем – воевал в рядах Белой гвардии, в войсках адмирала Колчака и Дальневосточной республики. Участвовал в Ледяном походе.

 

После установления советской власти на Дальнем Востоке А.Несмелов жил во Владивостоке под надзором ОГПУ без права выезда. В 1924 году, заблаговременно узнав о готовившихся новой властью расправах над бывшими белогвардейцами, покинул Родину и через глухую тайгу, через советско-китайскую границу и гаоляновые джунгли сумел добраться до Харбина – главного дальневосточного центра русской эмиграции.

 

В Харбине поэтический талант Несмелова раскрылся во всей своей силе. По признанию эмигрантских литературных кругов, Несмелов стал одним из лучших русских дальневосточных поэтов. Особую популярность имела его крайне необычная и оттого захватывающая "Баллада о даурском бароне", которая переписывалась и передавалась из рук в руки, как когда-то лермонтовское "На смерть поэта". Стихи Несмелова публиковались не только в изданиях русской эмиграции в Китае, но и в Европе, и даже (в 1927-1929 годах) в советском журнале "Сибирские огни".

 

Однако вынесенный большевистским режимом приговор все же настиг поэта. После вступления советских войск в Харбин в августе 1945 г. Несмелов был арестован и переправлен в Советский Союз. Жизнь его оборвалась в том же году в тюремной камере НКВД.

 

Если нынешнее русское сопротивление заключено в основном в печатном слове, в песне, в митинге (правда, даже это толкает власть в страхе принимать все новые законы, ужесточающие ответственность за так называемую ксенофобию, приписываемую этой властью исключительно русским национально мыслящим патриотам), то сопротивление большевистской диктатуре требовало борьбы подлинной, героической, сопряженной с личной гибелью. Воины из Белого стана, сопротивляясь насилию, сознательно шли на смерть. И потому их поэты были выразителями подлинного, героического патриотизма. В их сердцах жила Родина, великая и прекрасная, их патриотизм был глубоко искренним и национально-волевым. Трагедия, пережитая ими, была ничуть не меньшей, чем та, какую переживаем ныне мы. И разве не о нашем времени сказаны эти слова? Ведь это к нам, нынешним, сквозь годы забвения обращается героический, пронзительно-русский поэт Арсений Несмелов:

 

Арсений НЕСМЕЛОВ

 

В СОЧЕЛЬНИК

 

Нынче ветер – с востока на запад,

И по мерзлой маньчжурской земле

Начинает поземка царапать

И бежит, исчезая во мгле.

 

С этим ветром, холодным и колким,

Что в окно начинает стучать,

К зауральским серебряным елкам

Хорошо бы сегодня умчать.

 

Над российским простором промчаться,

Рассекая метельную высь,

Над какой-нибудь Вяткой иль Гжатском,

Над родною Москвой пронестись.

 

И в рождественский вечер послушать

Трепетание сердца страны,

Заглянуть в непокорную душу,

В роковые ее глубины.

 

Родников ее недруг не выскреб.

Не в глуши ли болот и лесов

Загораются первые искры

Затаенных до сроков скитов?

 

Как в татарщину, в годы глухие,

Как в те темные годы, когда

В дыме битв зачиналась Россия,

Собирала свои города.

 

Нелюдима она, невидима.

Темный бор замыкает кольцо.

Закрывает бесстрастная схима

Молодое, худое лицо.

 

Но и ныне, как прежде когда-то,

Не осилить Россию беде.

И запавшие очи подняты

К золотой Вифлеемской звезде.

 

ТИХВИН

 

Городок уездный, сытый, сонный,

С тихою рекой, с монастырем,

Почему же с горечью бездонной

Я сегодня думаю о нем?

 

Домики с крылечками, калитки.

Девушки с парнями в картузах.

Золотые облачные свитки,

Голубые тени на снегах.

 

Иль разбойный посвист ночи вьюжной,

Голос ветра, шалый и лихой,

И чуть слышно загудит поддужный

Бубенец на улице глухой.

 

Домики подслеповато щурят

Узких окон желтые глаза,

И рыдает снеговая буря.

И пылает белая гроза.

 

Чье лицо к стеклу сейчас прижато,

Кто глядит в оттаянный глазок?

А сугробы, точно медвежата,

Все подкатываются под возок.

 

Или летом чары белой ночи,

Сонный садик, старое крыльцо,

Милой покоряющие очи

И уже покорное лицо.

 

Две зари сошлись на небе бледном,

Тает, тает призрачная тень,

И уж снова колоколом медным

Пробужден новорожденный день.

 

В зеркале реки завороженной

Монастырь старинный отражен…

Почему же, городок мой сонный,

Я воспоминаньем уязвлен?

 

Потому что чудища из стали

Поползли по улицам не зря,

Потому что ветхие упали

Стены старого монастыря.

 

И осталось только пепелище,

И река из древнего русла

Зверем, поднятым из логовища,

В Ладожское озеро ушла.

 

Тихвинская Божья Матерь горько

Плачет на развалинах одна.

Холодно. Безлюдно. Гаснет зорька.

И вокруг могильна тишина.

 

РОДИНЕ

 

Россия! Из грозного бреда

Двухлетней борьбы роковой

Тебя золотая победа

Возводит на трон золотой…

 

Под знаком великой удачи

Проходят последние дни,

И снова былые задачи

Свои засветили огни.

 

Степей снеговые пространства,

Лесов голубая черта…

Намечен девиз Всеславянства

На звонком металле щита…

 

Россия! Десятки наречий

Восславят твое бытие.

Герои подъяли на плечи

Великое горе твое.

 

Но сила врагов – на закате,

Но мчатся, Святая Земля,

Твои лучезарные рати

К высоким твердыням Кремля!

 

ПЕРЕХОДЯ ГРАНИЦУ

 

Пусть дней не мало вместе пройдено,

Но вот не нужен я и чужд,

Ведь вы же женщина – о, Родина! -

И, следовательно, к чему ж

Все то, что сердцем в злобе брошено,

Что высказано сгоряча?

Мы расстаемся по-хорошему,

Чтоб никогда не докучать

Друг другу больше. Все, что нажито,

Оставлю вам, долги простив, -

Все эти пастбища и пажити,

А мне просторы и пути.

Да ваш язык. Не знаю лучшего

Для сквернословий и молитв,

Он, изумительный, – от Тютчева

До Маяковского велик.

Но комплименты здесь уместны ли, -

Лишь вежливость, лишь холодок

Усмешки – выдержка чудесная

Вот этих выверенных строк.

Иду. Над порослью – вечернее

Пустое небо цвета льда.

И вот со вздохом облегчения:

"Прощайте. Знаю. Навсегда".

 

СПУТНИЦЕ

 

Ты в темный сад звала меня из школы

Под тихий вяз. На старую скамью,

Ты приходила девушкой веселой

В студенческую комнату мою.

И злому непокорному мальчишке,

Копившему надменные стихи,

В ребячье сердце вкалывала вспышки

Тяжелой, темной музыки стихий.

И в эти дни тепло твоих ладоней

И свежий холод непокорных губ

Казался мне лазурней и бездонней

Венецианских голубых лагун…

И в старой Польше, вкапываясь в глину,

Прицелами обшаривая даль,

Под свист, напоминавший окарину,

Я в дымах боя видел не тебя ль?..

И находил, когда стальной кузнечик

Смолкал трещать, все ленты рассказав,

У девушки из польского местечка

Твою улыбку и твои глаза.

Когда ж страна в восстаньях обгорала,

Как обгорает карта на свече, -

Ты вывела меня из-за Урала

Рукой, лежащей на моем плече.

На всех путях моей беспутной жизни

Я слышал твой неторопливый шаг.

Твоих имен святой тысячелистник,

Как драгоценность, бережет душа.

И если пасть беззубую, пустую,

Разинет старость с хворью на горбе,

Стихом последним я отсалютую

Тебе, золотоглазая, тебе!

 

* * *

Ловкий ты и хитрый ты,

Остроглазый черт.

Архалук твой вытертый

О коня истерт.

На плечах от споротых

Полосы погон.

Не осилил спора ты

Лишь на перегон.

И дичал все более,

И несли враги

По степям Монголии

До степей Урги.

Гор песчаных рыжики,

Зноя каменок.

О колено ижевский

Поломал клинок.

Но его не выбили

Из беспутных рук.

По дорогам гибели

Мы гуляли, друг!

Раскаленный добела

Отзвенел песок.

Видно, время пробило

Раздробить висок.

Вольный ветер клонится

Замести тропу.

Отгуляла конница

В золотом степу.

 

В ЭТОТ ДЕНЬ

 

В этот день встревоженный сановник

К телефону часто подходил,

В этот день испуганно, неровно

Телефон к сановнику звонил.

В этот день, в его мятежном шуме,

Было много гнева и тоски,

В этот день маршировали к Думе

Первые восставшие полки.

В этот день машины броневые

Поползли по улицам пустым,

В этот день… одни городовые

С чердаков вступились за режим.

В этот день страна себя ломала,

Не взглянув на то, что впереди,

В этот день царица прижимала

Руки к холодеющей груди.

В этот день в посольствах шифровали

Первой сводки беглые кроки,

В этот день отменно ликовали

Явные и тайные враги.

В этот день… Довольно, Бога ради!

Знаем, знаем, – надломилась ось:

В этот день в отпавшем Петрограде

Мощного героя не нашлось.

Этот день возник, кроваво вспенен,

Этим днем начался русский гон -

В этот день садился где-то Ленин

В свой запломбированный вагон.

Вопрошает совесть, как священник,

Обличает Мученика тень…

Неужели, Боже, нет прощенья

Нам за этот сумасшедший день?!

 

* * *

Пели добровольцы. Пыльные теплушки

Ринулись на запад в стукоте колес.

С бронзовой платформы выглянули пушки.

Натиск и победа! или – под откос.

Вот и Камышлово. Красных отогнали.

К Екатеринбургу нас помчит заря:

Там наш Император. Мы уже мечтали

Об освобожденье Русского Царя.

Сократились версты – меньше перегона

Оставалось мчаться до тебя, Урал.

На его предгорьях, на холмах зеленых

Молодой, успешный бой отгрохотал.

И опять победа. Загоняем туже

Красные отряды в тесное кольцо.

Почему ж нет песен, братья, почему же

У гонца из штаба мертвое лицо?

Почему рыдает седоусый воин?

В каждом сердце – словно всех пожарищ гарь.

В Екатеринбурге, никни головою,

Мучеником умер кроткий Государь.

Замирают речи, замирает слово,

В ужасе бескрайнем поднялись глаза.

Это было, братья, как удар громовый,

Этого удара позабыть нельзя.

Вышел седоусый офицер. Большие

Поднял руки к небу, обратился к нам:

- Да, Царя не стало, но жива Россия,

Родина Россия остается нам.

И к победам новым он призвал солдата,

За хребтом Уральским вздыбилась война.

С каждой годовщиной удаленней дата;

Чем она далече, тем страшней она.

 

СУВОРОВСКОЕ ЗНАМЯ

 

Отступать! – и замолчали пушки,

Барабанщик-пулемет умолк.

За черту пылавшей деревушки

Отошел Фанагорийский полк.

В это утро перебило лучших

Офицеров. Командир сражен.

И совсем молоденький поручик

Наш, четвертый, принял батальон.

А при батальоне было знамя,

И молил поручик в грозный час,

Чтобы Небо сжалилось над нами,

Чтобы Бог святыню нашу спас.

Но уж слева дрогнули и справа,

Враг наваливался, как медведь,

И защите знамени – со славой

Оставалось только умереть.

И тогда – клянусь, немало взоров

Тот навек запечатлело миг -

Сам генералиссимус Суворов

У святого знамени возник.

Был он худ, был с пудреной косицей,

Со звездою был его мундир.

Крикнул он: "За мной, фанагорийцы!

С Богом, батальонный командир!"

И обжег приказ его, как лава,

Все сердца: святая тень зовет!

Мчались слева, набегали справа,

Чтоб, столкнувшись, ринуться вперед!

Ярости удара штыкового

Враг не снес; мы ураганно шли.

Только командира молодого

Мертвым мы в деревню принесли…

И у гроба – это вспомнит каждый

Летописец жизни фронтовой -

Сам Суворов плакал: ночью дважды

Часовые видели его.

 

НАША ПАСХА

 

Метких капель перекличка,

Звонко, звонко бьющих в цель…

Солнце – красное яичко…

Жизнерадостный апрель!

Птицы с юга. Ветер с юга,

Шелк его прохладных струй.

Лапа друга. Сердце друга

Троекратный поцелуй!

Ты ли беден, я ли нищий,

Не снижать же нам полет!

Юность в час тяжелый свищет,

Жизнерадостно поет!

Не наряден? Не обедал?

Разговеемся, дружок!

Для кого ж тогда победа,

Коль не к нам, на бережок?!

Для ленивца с толстым пузом,

С капиталом, с кадыком?

Господам с подобным грузом

Позади идти шажком!

Юность их опережает

Жизни тон она дает,

Волей сердце заряжает

Все атаки отражает,

И вперед!

 

КТО ПРОТИВ НАС

 

Ну, соратник, руку!

С новою весною,

С вербой опушившей

Русские поля!..

Ветер новой жизни

Взвился над страною

Вздрогнула, проснулась

Русская земля.

Ну, соратник, в ногу!..

Сплоченные, строем

По дорогам русским

Отобьем мы шаг…

Мы идем к победе

Мы ряды утроим,

Будет юной силой

Опрокинут враг…

Ну, соратник, к счастью!..

К Родине, России,

Ибо, верно, близок

Осиянный час!..

Милые, родные,

Русские, стальные,

Коль Россия с нами

Кто же против нас?!

 

НОЧЬЮ

 

Я сегодня молодость оплакал,

Спутнику ночному говоря:

"Если и становится на якорь

Юность, как непрочны якоря

У нее! Не брать с собой посуду

И детей, завернутых в ватин…

Молодость уходит отовсюду,

Ничего с собой не захватив.

Верности насиженному месту,

Жалости к нажитому добру -

Нет у юных. Глупую невесту

Позабуду и слезу утру

По утру. И выгляну в окошко.

Станция. Решительный гудок.

Хобот водокачки. Будка. Кошка.

И сигнал прощания – платок.

Не тебе! Тебя никто не кличет.

Слез тебе вослед еще не льют.

Молодость уходит за добычей,

Покидая родину свою!.."

Спутник слушал, возражать готовый.

Рассветало. Колокол заныл.

И китайский ветер непутевый

По пустому городу бродил.

 

В НИЖНЕУДИНСКЕ

 

День расцветал и был хрустальным,

В снегу скрипел протяжно шаг.

Висел над зданием вокзальным

Беспомощно нерусский флаг.

Я помню звенья эшелона,

Затихшего, как неживой.

Стоял у синего вагона

Румяный чешский часовой.

И было точно погребальным

Охраны хмурое кольцо.

Но вдруг, на миг, в стекле зеркальном

Мелькнуло строгое лицо.

Уста, уже без капли крови,

Сурово сжатые уста!..

Глаза, надломленные брови,

И между них – его черта,

Та складка боли, напряженья,

В которой роковое есть…

Рука сама пришла в движенье,

И, проходя, я отдал честь.

И этот жест в морозе лютом,

В той перламутровой тиши,

Моим последним был салютом,

Салютом сердца и души!

И он ответил мне наклоном

Своей прекрасной головы…

И паровоз далеким стоном

Кого-то звал из синевы.

И было горько мне. И ковко

Перед вагоном скрипнул снег:

То с наклоненною винтовкой

Ко мне шагнул румяный чех.

И тормоза прогрохотали,

Лязг приближался, пролетел.

Умчали чехи Адмирала

В Иркутск – на пытку и расстрел!

 

БОРИСУ КОВЕРДЕ

 

Год глухой… Пора немая.

Самый воздух нем и сер.

Но отважно поднимает

Коверда свой револьвер!

Грозный миг, как вечность длится,

Он грозово напряжен,

И упал цареубийца

Русской пулею сражен…

Русский юноша Иуду

Грозным мщением разит.

Эхо выстрела повсюду

Прокатилось и гремит!

Не одна шумит Варшава,

Громы отзвуки везде!

И приносит подвиг славу

Вам, Борису Коверде…

Как сигнал национальный

Прогремел ваш револьвер,

Показал он путь печальный

Подал знак и дал пример…

И в потемки те глухие

Он сказал своим огнем,

Что жива еще Россия,

Живы мы и не умрем!..

Что идет к победе юность,

Каждый к подвигу готов,

В каждом сердце многострунность

Гордых Русских голосов!..

 

МЫ.

 

Голодному камень – привычная доля.

Во лжи родились мы. Смеемся от боли.

Глаза застилает гнилая короста.

Стоять на коленях удобно и просто.

Бессильные слезы у нас в горле комом.

И только для слабых нам правда знакома.

Течет вместо крови по жилам сивуха.

Дыша перегаром, мы сильные духом.

Голодному – хлеба, а вольному – воля!

Рожденные ползать – завидная доля!

 

СЛОВО И ДЕЛО

 

Не от голода – от скуки

Кровь сосут из сердца, суки!

Видеть русских на коленях

Очень любит это племя!

Душат Правду ложью злою!

В мозг ползут нечистой тлёю!

Порожденье тьмы и грязи!

Бесовского блуда князи!

Но придет и наше время!

Встанет Родина с коленей!

С глаз коросту! Нечисть – с тела!

Память. Слово. Долг.

И дело.

 

МОЕМУ НАРОДУ

 

Иль ты устал, могучий мой народ?

Иль тяготы борьбы хребет тебе сломили?

Упал на дно веков ли, потерявши брод,

И память о тебе развеется подобно горстке пыли?

Твой слышу ропот, но невнятен он.

Врагов твоих насмешки громче. Ликованье – злее.

Врагов, что сокрушал ты испокон…

Ужель сейчас они тебя сильнее?

Воспрянуть! Распрямиться! Задышать!

Их раскидать, как псов смердящих свору!

Или рабом приниженно дрожать,

Не внемля предков горькому укору?

О, мой народ, уставший от борьбы!

Ржавеет щит. И меч тебе не нужен?

Сон. Отдых. Смерть. В подарок от судьбы

Уставшему – быть Воином и Мужем!

 

ГРЕБНЫЕ ГОНКИ*

 

Руки вперед, до отказу -

Раз! – и пружиной назад.

По голубому алмазу

Легкие лодки скользят.

 

Раз! – Поупористей, туже,

Чтобы скачками несло.

Два! – Упирайте упруже

В глубь, молодое весло.

 

Смокла носатая кепка.

Пот у прищуренных глаз.

Резко, отрывисто, крепко -

Раз! и отчетливей – раз!

 

Крепостью, мужеством взрослым

Бега берем рубежи.

Раз! Не забрасывай весла.

Два! Направленье держи.

 

Раз! Напрягается стойко

Воля души и весла,

Чтобы летящая двойка

Первой к победе пришла.

 

Раз! До отказу, до цели.

Два! Разорвутся тела…

Три! И победно взлетели

Вверх все четыре весла!*

_________

* Стихотворение посвящено гребным гонкам, проводившимся в рамках так называемой "Малой Олимпиады Российской Республики" (фактически – в отборочных соревнованиях на Олимпийские Игры 1936 г., в которых должна была участвовать спортивная делегация "Белой ДВР"). Поэт присутствовал на этих соревнованиях в качестве специального корреспондента газеты "Тихоокеанская звезда" (Хабаровск).

 

В ЛОМБАРДЕ

 

В ломбарде старого ростовщика,

Нажившего почёт и миллионы,

Оповестили стуком молотка

Момент открытия аукциона.

 

Чего здесь нет! Чего рука нужды

Не собрала на этих полках пыльных,

От генеральской Анненской звезды

До риз икон и крестиков крестильных.

 

Былая жизнь, увы, осуждена

В осколках быта, потерявших имя…

Поблёскивают тускло ордена,

И в запылённой связки их – Владимир.

 

Дворянства знак. Рукой ростовщика

Он брошен на лоток аукциона,

Кусок металла в два золотника,

Тень прошлого и тема фельетона.

 

Потрескалась багряная эмаль -

След времени, его непостоянство.

Твоих отличий никому не жаль,

Бездарное, последнее дворянство.

 

Но как среди купеческих судов

Надменен тонкий очерк миноносца, -

Среди тупых чиновничьих крестов

Белеет грозный крест Победоносца.

 

Святой Георгий – белая эмаль,

Простой рисунок… Вспоминаешь кручи

Фортов, бросавших огненную сталь,

Бетон, звеневший в вихре пуль певучих,

 

И юношу, поднявшего клинок

Над пропастью бетонного колодца,

И белый окровавленный платок

На сабле коменданта – враг сдается!

 

Георгий, он – в руках ростовщика!

Но не залить зарю лавиной мрака,

Не осквернит негодная рука

Его неоскверняемого знака.

 

Пусть пошлости неодолимый клёв

Швыряет нас в трясучий жизни кузов, -

Твой знак носил прекрасный Гумилёв,

И первым кавалером был Кутузов!

 

Ты гордость юных – доблесть и мятеж,

Ты гимн победы под удары пушек.

Среди тупых чиновничьих утех

Ты – браунинг, забытый меж игрушек.

 

Не алчность, робость чувствую в глазах

Тех, кто к тебе протягивает руки,

И ухожу… И сердце всё в слезах

От злобы, одиночества и муки.

 

ПОТОМКУ

 

Иногда я думаю о том,

На сто лет вперед перелетая,

Как, раскрыв многоречивый том

"Наша эмиграция в Китае",

О судьбе изгнанников печальной

Юноша задумается дальний.

 

На мгновенье встретятся глаза

Сущего и бывшего, котомок,

Страннических посохов стезя…

Скажет, соболезнуя, потомок:

 

"Горек путь, подслеповат маяк,

Душно вашу постигать истому.

Почему ж упорствовали так,

Не вернулись к очагу родному?"

 

Где-то упомянут. Со страницы

Встану. Выжду. Подниму ресницы:

 

"Не суди. Из твоего окна

Не открыты канувшие дали,

Годы смыли их до волокна,

Их до сокровеннейшего дна

Трупами казненных закидали.

 

Лишь дотла наш корень истребя,

Грозные отцы твои и деды

Сами отказались от себя,

И тогда поднялся ты, последыш.

 

Вырос ты без тюрем и без стен,

Чей кирпич свинцом исковыряли,

В наше ж время не сдавались в плен,

Потому что в плен тогда не брали".

 

И не бывший в яростном бою,

Не ступавший той стезей неверной,

Он усмешкой встретит речь мою

Недоверчиво-высокомерной.

 

Не поняв друг в друге ни аза,

Холодно разъединим глаза,

И опять – года, года, года,

До трубы Последнего суда!