Владимир Андреевич Копаница бродил по набережной реки Пряжки в поисках пищи. Предыдущим вечером началась охота. Сегодня пришло время собирать трофеи. Охотился Владимир Андреевич на крыс, выходивших ночью грызть разбросанные по набережной трупы. Прошлой зимой незахороненные трупы можно было обнаружить только на льду реки Смоленки, разделяющей Васильевский остров и остров Голодай – традиционное место размещения петербуржских кладбищ. Сразу же после переворота трупы закапывались в братских могилах на Смоленском кладбище или на Голодае. Но работы было так много, что товарищам стало недосуг предавать трупы земле. Не доезжая до кладбищ, они останавливали грузовики на мосту 16-ой линии и вываливали трупы прямо на лед. Летом после объявления красного террора, а быть может из-за недостатка горючего грузовики использовать перестали, приводили контру строем и расстреливали непосредственно на набережной Смоленки. Нынешней зимой перестали и на Смоленку водить – избавлялись от буржуев по всему городу в ближайших каналах.

Метод охоты Копаница позаимствовал у жителей Чукотки, о чем прочел еще в детстве в британской энциклопедии. За неимением китового уса пришлось метод немного модифицировать. Копаница расплел обрубок стального каната и извлеченную проволоку нарубил на стержни длиной в карандаш. Стержни оказались достаточно упругими для поставленной задачи. Там же на набережной Копаница набирал гильзы калибра 7.62 мм, которые использовались и в винтовке Мосина, и в пулемете Максима. Требовалась предварительная обработка: нужно было срезать коническую часть гильзы, оставив цилиндрическую.

Проволочные стержни Копаница накручивал на отвертку, насаживал сверху обработанную гильзу, отвертку аккуратно вынимал, оставляя проволоку в гильзе. Гильзы со скрученной в них проволокой Копаница заливал водой и выставлял на мороз на ночь. Замерзшие гильзы опускал по очереди в воду. Латунные гильзы под воздействием тепла чуть расширялись и этого хватало для того, чтобы ледяные цилиндры с вмерзшей в них проволокой легко выходили из гильз. Копаница называл про себя их чукотскими минами. Эти мины Капаница складывал в небольшой мешок из под муки и держал на морозе до поры.

Перед самой охотой Копаница доставал из тайника свою главную ценность: оставшийся от умершей от голода соседки кусочек сала, который она использовала для смазывания сковородки, когда пекла блины. Этот кусочек был завернут ею в марлю. Она и сковородку смазывала, не вынимая сало из марли. Копаница берег эту ценность как зеницу ока и использовал только для охоты. Он аккуратно смазывал салом цилиндры чукотских мин. Запах сала вперемешку с запахом от мешка, в котором некогда находилась мука, был вполне привлекательным для кроликов. Кроликами Копаница называл крыс, чтобы было не так противно их есть.

Вчера вечером Копаница разложил десять мин – свою обычную норму. “Минировал” жмуриков он в тех частях трупа, которые уже “тронуты” крысами. Он знал, что кролики не любят свежатинку. Может быть не доверяют привалившему счастью. А вот грызть грызеное для них лучшая радость на свете.

Сегодня, проверив свое “минное поле”, Копаница обнаружил три мины нетронутыми на прежних местах. Значит “заряжены” были семь кроликов, а обнаружить удалось за час поисков только четыре. Было обидно. Конечно, теоретически возможен вариант, что кролик проглотит не одну, а несколько мин на разных жмуриках, но это все же маловероятно. Пока, по крайней мере, такого не случалось. Скорее кролик успевал отвлечься и куда-то убежать до взрыва мины. Ведь немало времени должно пройти для того, чтобы в заглоченной животным мине растворился лед, чтобы освободившаяся стальная пружина распрямилась и разорвала в клочья крысиные внутренности.

Приближаясь по льду Пряжки к мосту у Матисовых бань, Копаница заметил на мосту одинокую фигуру, разглядывающую что-то внизу. Это был мужчина в шинели с закутанной в тряпье головой. Мужчина стоял опершись о перила моста, затем исчез надолго и появился уже под мостом с мертвой крысой в руке. Возмущение переполнило Копаницу и, набрав в легкие морозного воздуха, он гневно крикнул:

- Эй, дядя, отдай кролика.

Мужчина, не обращая никакого внимания на Копаницу, пытался преодолеть небольшой подъем речного берега. Ему это никак не удавалось и, взобравшись почти до самого верха, он скатывался вниз по засыпанному снегом обледенелому склону. Причиной тому были сапоги со скользкой подошвой и его очевидная слабость.

Копаница в надежде поймать и наказать вора побежал. Однако быстро задохнулся, отдышался и перешел на шаг. Через несколько минут приблизился к цели, но подниматься на берег не стал: стоял на льду и дожидался пока упорный грабитель подскользнется и съедет по ледяному склону к самым его ногам. Это вскоре и произошло. Копаница навалился всем телом на мужчину, упер колено в шею соперника и прорычал:

- Отдавай, сука, кролика. Убью.

Вор практически не сопротивлялся. Копаница ослабил нажим. Соперник, почувствовав это, неожиданно резко перевернулся на спину, открыв покрытое кровоточащими ссадинами лицо:

- Убей, коллега, окажи такую милость.

В этом обращении “коллега” Копанице послышалось нечто из прежней жизни, основательно забытое за последние год-два. И речь с ударениями на всех гласных сразу показалась знакомой:

- Ба.... Глазам своим не верю... Швецов. Михаил Александрович. А говорили, что тебя видели среди убитых в Кронштадте.

Швецов (а это был действительно он) занял более удобную сидячую позу и ответил, глядя прямо в глаза ничего не выражающим посторонним взглядом:

- И я тебя признал, командир. Был я в штабеле мертвых. Так что вполне могли видеть. Рана штыковая в плечо, не опасная, но крови было много. И сознание я потерял тогда. Как выжил и зачем – бог знает.

Разговор продолжился в Хатаяме. Так называли подвальное помещение кафедры строительной механики и сопротивления материалов кораблестроительного отделения политехнического института. Название звучало по японски как дань моде, появившейся после русско-японской войны, но никакой японской начинки в нем не было. Без таких вот Хатаям (хат в ямах) было немыслимо становление инженерной науки в России. Швецов был здесь пару раз прежде и помнил хатаяму, заполненную аспирантами и дипломниками. Научная тематика была чрезвычайно широкой и разнообразной. К спору самолетчика Поликарпова с вертолетчиком Сикорским мог подключиться Юркевич, размышляющий над оптимальным профилем подводной лодки, или непререкаемые авторитеты в теории Бубнов с Тимошенко, или даже патриархи академики Крылов с Жуковским. От этого все участники дискуссии получали нечто настолько ценное, что получить это “нечто” другим способом было невозможно. И не потому что на поиск в литературе полученной за минуты информации могла уйти вся жизнь, а потому что столкновение казалось бы далеких друг от друга инженерных дисциплин рождало новые идеи, которые просто не могли быть опубликованы, так как еще минуту назад не существовали в природе.

Копаница жил в хатаяме с сентября после того, как его налажнная жизнь внезапно обернулась катастрофой.

Прошли сквозь машинный зал, где стояли прессы для испытаний и станки для изготовления образцов и насадок, спустились по винтовой лестнице вниз. Хатаяма встретила Швецова гулкой пустотой и могильной сыростью. Зашли в отсек, занимаемый Копаницей: стол, топчан и буржуйка – предел мечтаний жителей тогдашнего Петрограда. Буржуйкой называли металлическую печь простейшей конструкции. Небольшой ящик, сваренный из листов железа. Дверца, горизонтальная решетка внутри, разделяющая камеру сгорания на собственно камеру и поддувало. Для обеспечения тяги в верхней грани ящика отверстие размером с блюдце. В отверстие вставлена труба для вывода из помещения газообразных продуктов сгорания, в простонародье именуемых дымом. Эта дымовая труба могла быть коленчатой различной длины в зависимости от обогреваемого помещения и обычно выводилась в форточку. У Копаницы же эта труба уходила куда-то в потолок. Швецов обратил на это внимание:

- А куда твоя труба уходит, командир? Почему не в форточку?

- Вывел в форточку поначалу, но товарищи унюхали дым на улице, легко отыскали источник и конфисковали мою буржуйку, а вместе с ней и все дрова, что смогли обнаружить. Пришлось заново мастерить. Электричества нет. Сварка не работает. Видишь все крепления проволочные. Как ни обтачивал листы, а все же это не сварной шов. От того и дымит немного. Трубу вывел в машинный зал. А чтоб дыму было поменьше, дрова сушу.

Швецов оглядел печку более внимательно и обнаружил филигранную работу мастера. Стенки печки были изготовлены из довольно толстого железа толщиной в четверть дюйма. В горизонтальных листах были выбраны фрезой аккуратные пазы и вертикальные стенки были просто вставлены в эти пазы. Печка собиралась и разбиралась как детский конструктор. А для обеспечения прочности в вершинах параллелепипеда были просверлены отверстия под проволочные зажимы. Швецов похлопал ладонью по печке и уважительно глянул на хозяина:

- Вижу работу мастера. А холодные стыки в дымовой трубе оловом запаивать не пробовал?

- Думал об этом, но олова найти не смог.

- Я тебе дам. У меня до сих пор по всей квартире оловянные солдатики стоят как воспоминания о безоблачном детстве. Товарищи экспроприировали все, что блестит, а солдатиков не тронули. Видно им сейчас не до них. В войну играют по-взрослому: живыми людьми.

Копаница настрогал ножом щепу из паркетной плитки, запалил огонь:

- Дрова у меня знатные. Успел до товарищей снять паркет наверху в кабинетах. А спрятал здесь, в Хатаяме, но ты в жизнь не догадаешься где.

Швецов огляделся и уверенно с усмешкой сказал:

- Разочарую тебя, командир. Паркет, конечно, в мешках с песком, которыми заложены подвальные окна. Наверняка ты связал плитки охапками, разложил по мешкам и засыпал мешки песком. А сейчас берешь мешки по очереди, песок высыпаешь... - Швецов огляделся вокруг - ... вон туда в дальний угол, а вместе с ним и дровишки целыми и невредимыми.

Копаница озадаченно и с восхищением обернулся на Швецова:

- Ну вот и я теперь узнаю Швецова. Нет для него неразрешимых загадок. Это как же ты догадался?

- Ну это ты преувеличиваешь, что загадок нет. До сих пор понять не могу, как и отчего империя рассыпалась в одночасье как карточный домик. А ведь какая мощь была. А апломба сколько. Ты только вспомни 300-летие дома Романовых, а ведь с тех пор лишь пять лет едва прошло. А от империи той пепелище мертвое осталось. А с дровами все просто: нет у тебя тут ничего кроме мешков с песком в оконных проемах. Значит и дрова в мешках. Больше негде. Но не в этом главное. Главный ключ к разгадке ты мне сам передал.

- Это как это? Объясняй Михаил Александрович, уйми мое любопытство.

- Главное в математике, а значит и в жизни – это теорема существования. Если она доказана, то все остальное семечки. В нашем случае главное – знать, что дрова в помещении точно есть. Ты мне об этом радостно сообщил. Ну а зная этот факт, отыскать уже не сложно. Если бы не эта твоя подсказка, ясное дело, мне бы в голову никогда не пришло дрова искать в мешках с песком. Это как с аэропланом. Помнишь небось, непоколебимую истину, что летательный аппарат тяжелее воздуха невозможен. Вот так и жили люди веками с этой истиной и без аэропланов пока братья Райт в Северной Каролине не взлетели. После этого полета всем стало известно, что такой аппарат не только возможен, но и реально существует. Мгновенно по всему миру появились сотни различных конструкций. Вот Сикорский даже аппарат вертикального взлета смастерил.

- Да, да. Ты прав, Михаил. Главное знать, что принцип работает, а устройство придумать – дело нехитрое.

Копаница, отогрев руки у печки, переобулся в свежие валенки, развесил на веревке мокрую верхнюю одежду для просушки:

- Ты сапоги-то снимай, Михаил, и шарф свой суши, или что там у тебя. Сейчас жарко будет.

- Это не шарф. Это я шаль с мертвой женщины снял. Немного в крови, но греет отлично.

- Я тоже грешен. Промышляю этим потихоньку. Посмотри там в куче: тряпье с трупов. Валенки должны быть и свитера.

Швецов отправился в угол, разыскал кое-что, напялил на себя, присел у печки на корточки, выставил перед собой открытые ладони, вбирая тепло. Копаница тем временем принялся за разделку кроликов. Достал из ножен кортик. Тот самый. Стол, шкафы и все остальное деревянное стало дровами и давно сгорело за исключением единственной табуретки. Табуретка исполняла по очереди роли ушедшей мебели. Сегодня она стала разделочной доской. Копаница вытягивал за хвост очередную крысу из мешка, клал ее на табуретку и легким нажимом ножа отсекал голову и голый хвост. Голову отправлял направо в мусорное ведро, хвост налево в алюминиевую чашку. Легким движением лезвия почти без нажима осуществлял продольный разрез шкурки. Надрезая шкурку нужно было не повредить брюшину до поры. Работа была довольно тонкой, но Копаница справлялся с ней без напряжения. Защипнув края шкурки кончиками пальцев, Копаница ловко выворачивал шкурку наизнанку: тельце животного оставалось на табуретке, а шкурка отправлялась в ведро. Вот теперь доходила очередь и до внутренностей. Прежде всего Копаница извлекал стальную проволоку, убившую животное. Разорванный желудок вместе с кишечником отправлялся в ведро без колебаний. А вот остальные внутренности тщательно просматривались прежде чем последовать за желудком. Задача состояла в том, чтобы не отправить в мусор жир, заполняющий всю внутреннюю полость тушки. Покончив с разделкой, Копаница налил в чашку воду и тщательно промыв тушки, разложил их на сковородке. Сковородку поставил на печку и оба, присев на корточки, жадно наблюдали за тем, как жировые прослойки крольчатины под воздействием тепла становились прозрачными и выделяли капельки жира, которые, падая на раскаленную поверхность, начинали призывно шкворчать.

- Соли у меня тут навалом осталось от Опанасенко. Изучал поведение сплавов в агрессивных средах. Натрий-хлор был у него главным компонентом. Четыре мешка соли от него осталось. А самого тиф свалил. Но солить пока рано. Надо дождаться пока корочка зарумянится – объяснил свое бездействие Копаница.

Швецов, не отрывая взгляда от жарева:

- Я помню, Володя, твою методу. От той зайчатины, что ты тогда в поле готовил, до сих пор слюнки текут. Да только где ты сейчас возьмешь ту зелень, что ты тогда в жареху засыпал.

- С зеленью сейчас туго. Ты прав. А вот хлебнуть за встречу у меня есть что, - и Копаница достал из бушлата фляжку.

Швецов удивился:

- Кортик. Фляжка. Ну надо же! Неужели та самая? И спирт тот же? Как же ты его сохранил?

- На полевые испытания выписал сорок литров в прошлом году. Но ты же помнишь , что тогда творилась: не до испытаний было. Сначала, как положено, на складе химикатов во фляге хранил. А потом, как товарищи стали донимать, разлил по колбам и попрятал в машинном зале в прессах и станках. Искать там пока никому в голову не пришло.

Копаница набрал воды в кружку, вылил ее в сковородку, посолил и накрыл крышкой.

- Ну вот, как выкипит вся вода, так и жаркое будет готово. А мы пока хлебнем за встречу.

Копаница порылся на полке металлического шкафа с химической посудой и извлек оттуда две пузатые рюмки на глоток.

- Так и не привык из кружки пить. Из рюмки вроде и не пьянство вовсе, и радость дополнительная.

- Знаю, знаю эту твою теорию. Наливай давай, не ленись, командир, - улыбнулся Швецов.

Копаница разлил по рюмкам прозрачную жидкость из фляжки. Чокнулись. Кивнули друг другу:

- Ну давай.

- Ну давай. За встречу.

Швецов, удовлетворенно крякнув:

- Это что у тебя тут? Рассказывай.

Копаница, улыбаясь:

- Понравилась?

- Не то слово – нектар. Особенно после перерыва такого. Забытый вкус.

Копаница:

- Рад, что понравилось. Это я, чтоб расход сократить, объем увеличил. Развел спирт водой. От того же Опанасенко ареометр остался, он им плотность электролитов мерил. Вполне годится для измерения крепости: ведь крепость – это та же плотность. Только переградуировать пришлось. Так вот – 40,5 градусов. Точно как Дмитрий Иванович Менделеев рекомендовал. Ну и анисовых капель добавил для мягкости и красного перца для вкуса.

Копаница несколько раз поднимал крышку, поворачивал еду, стараясь обжарить ее со всех сторон. Швецов в нетерпении:

- Не томи, Командир. Давно готово уже.

Копаница отвечал спокойно:

- Погодь, Михаил Александрович, пусть в желудке у тебя все хорошо смочится желудочным соком, а то проскочит жаркое непереваренным и никакого толку не будет.

 

* * *

 

… Крысиное мясо оказалось вполне съедобным и действительно напоминало по вкусу кроличье. Не хватало специй, и жир быстро застывал на губах, а в остальном – деликатес да и только. Еда прервала беседу. Копаница аккуратно обгладывал косточки, а Швецов перемалывал все подряд крепкими еще зубами. Еда быстро кончилась. Друзья откинулись на топчан и в ожидании сытости Швецов предложил закурить сигару, которую давно носил с собой в ожидании подходящего случая. Курили молча. Нарушил тишину Швецов:

- Как там дела у тебя с минометом? Полет мин стабилизировал?

- С минометом порядок. С началом войны появилось приличное финансирование. Я даже квартиру себе на Невском купил. Удалось подобрать форму профиля стабилизатора, которая при стрельбе болванами дает приличную кучность. В шестнадцатом году миномет приняли на вооружение. На Обуховском целый цех работал. Сейчас не знаю как. Наверняка все стоит и ржавеет.

- Уж это да. Угадать это несложно. А как с реактивным снарядом?

- С ракетами тухлое дело. Не верит в них никто. Ну и финансирования соответственно ноль. А без финансирования в нашем деле ничего не сдвинешь. Это тебе не формулы писать.

- Ну без формул тоже никуда не уедешь. Хотя ты прав: листок бумаги и карандаш стоят подешевле пуска ракеты. Помнишь, года три назад я тебе через Гришу Гольца ссылку передавал на статью Лаваля. Ты тогда добрался до нее?

- Ну как же. Твоя рекомендация для меня, что закон Ньютона. Если ты считаешь, что будет полезно, значит будет полезно точно. В библиотеке месяц сидел с французским боролся, но статью одолел.

- И что?

- Ну что, что: выточил камеры сгорания точно по Лавалю и даже одно полевое испытание провел на сорок пусков. И результаты были получше нашего конуса. Казалось бы два-три года доводки и готов технический образец. Но перекрыли финансирование под девизом концентрации усилий на победу и все остановилось.

- Да уж, - с сожалением в голосе вздохнул Швецов. - Теперь тебе не скоро удастся вернуться к разработке. Наука сейчас не нужна никому. Слыхал, что адмирала Колчака провозгласили в Омске верховным правителем России? Вроде еще в ноябре это произошло, а эти только сейчас в газетах написали. Говорят, что развесил товарищей на телеграфных столбах от Иркутска до самого Челябинска.

- Про Колчака слыхал. Только не метод это свой собственный народ вешать.

Швецов нахмурился:

- Так ты что ж, Командир. Неужто сочувствуешь большевикам? А может и в партию к ним вступил, как Вовка Лазарев? Говорят он теперь у них там в больших чинах.

- Не закипай, Михаил. Как же можно большевикам сочувствовать. Это ж бандиты бессовестные. Но если ты методы их бандитские использовать будешь, так в чем же разница между тобой и ими?

- Э-э... батенька, да ты у нас толстовец. Значит, если тебя по морде кулаком, ты спасибо скажешь и другую щеку подставишь?

- Ну про вторую щеку это перебор. А что зазорного в толстовстве? Если Лев Николаевич тоже так думал (не знаю, тебе виднее) так я за честь почту его поддержать.

- А то зазорного, Володя, что вранье это. Красивая теория. Видел я глаза твои, когда ты за кусок крысятины задушить меня готов был.

Копаница насупился. Умел Швецов ловить противоречия, ничего не скажешь. Вздохнул тяжело:

- Ладно, про зверства эти вокруг не буду спорить. В тупике я. А вот про науку– это ты зря. Так-то оно вроде так, Мишка, да только не так.

- Это как же так не так? - Швецов снял шинель и повесил ее на крючок рядом с печкой. - Рассказывай давай.

- Ну хорошо, послушай, а то мне теперь и поговорить-то не с кем. Вот ты говоришь, наука никому не нужна. Да она мне нужна. Это правда, счастлив я, когда удается что-то дельное сотворить. Но этого мало. Не стал бы я свою жизнь на мины да снаряды тратить, если б не знал точно, что это родине моей нужно. Ты уж извини, ради бога, за высокопарность.

Швецов не стал ерничать, как обычно, почувствовав в голосе друга душевную боль:

- А ты действительно точно знаешь, что родине это нужно?

- Убежден. Да, у власти сейчас авантюристы. Брестский мир это хорошо показал. Но с авантюристами разбираться – это не моя задача. Это дело общества. Если держатся эти – значит обществу нужны эти. Были б нужны другие – пришли бы другие

- А какая же у тебя задача? Поясни.

- Моя задача: родине щит и меч ковать покрепче. А кто этим мечем будет родину мою защищать от врагов ее: красные, белые или зеленые – какая разница?

- Ловок ты, командир. Ты что ж, действительно задумал всю гражданскую войну в бункере отсидеться? А потом вылезти на свет божий и, как ни в чем не бывало, пойти меч ковать победителю? А как же принципы?

- А с принципами порядок. Принципы те же. Все дело в приоритетах. Я для себя этот вопрос давно решил, когда послал подальше всех революционеров и стал готовиться в мичманскую школу. Знал я все: и как власть царская несправедлива, и как личность в державе в грош не ставится. Да только враги-то родины никуда не делись. Они всегда были и всегда будут. И независимо от того, кто кого в России здесь за чубы таскает, родину защищать придется. И моя задача в том, чтоб было чем. В этом мой главный приоритет.

Швецов взволнованно:

- Пойми, дружище. Логика твоя понятна, но ты не прав. То, что сейчас происходит – это не просто смена караула. Твоя логика работала в рамках парадигмы империи. До сих пор все так и было, не важно, кто там на троне: Николай, Александр, Петр или Павел. И у того, и у другого, и третьего главная задача – защита и укрепление державы. Работая на императора (не важно какого именно), ты содействовал защите своей родины. Но сейчас-то все не так.

- Не понимаю, что же сейчас принципиально нового?

- Темен ты, командир. Только о железках своих и думаешь. А у власти на родине твоей сейчас, между прочим, товарищи большевики. И ставят они перед собой задачу уничтожить государство, стереть всякие границы. В том числе, между прочим, и границы твоей родины. Национальная культура? - Пережиток. Товарищи сейчас создают свою культуру – пролетарскую. А кто не пролетарий – тот буржуй. Как мы с тобой. На штык его. Или пулю в лоб, или на чужбину, или смерть на льду без хлеба и лекарств. Работая на товарищей, ты не на родину свою работаешь, а на интернационал – мировой рабочий класс.

Оба замолчали. Обоим была понятна хрупкость и промежуточность позиций, которые они занимали. И обоим было грустно от ясности того, что согласия достигнуто никогда не будет.

 

* * *