Кипящий желток зимнего солнца, приготовленный на пару

морозного вечера, рисуется в сточных водах высоковольтного волокна;

мачты столбов разевают дорожную пасть, истекая лимонной слюной

в светильники матовых фар; глаза, цвета доброй грусти, бабушкины глаза,

 

где-то там, глубоко, под спящим мрамором сердца, провожают меня домой,

пока горизонт изгибается, как кошачий хребет, чтобы накрыть панельный скелет

города чёрной паучьей материей под мёртвой лилией лунного света.

Крещение не за горами – реки страждущих сливаются в очередь за святой водой;

 

а в подкладке куртки, ещё гниёт прошлогодний счастливый билетик,

словно смиренье за пазухой; невыученные уроки ночных кошмаров

ветрено шелестят в голове – всё верно, что тщетно; пульсар капилляров

тише воды, ниже травы; глаза, цвета нежной грусти, напоследок,

 

роняют, слезой застывших садов, одинокое ожидание – и я ловлю отголоском,

на раскалённые угли ладоней, прохладные нотки ноктюрна. Тело ломит тоска

и любовь, приурочившая многоголосье заката к зимнему одиночеству.

Мера длины – бездонная ночь; нервы – как лунная тина, как ледяной дождь;

а в морщинистых складках неба – соломенный блеск звёзд и бабушкины глаза...