(Исторический рассказ)

 

Старый матёрый вожак и три молодых переярка быстро бежали в густой высокой траве, скрывавшей их целиком от постороннего глаза. Волки шли по зимней привычке, гуськом, хоть снега не было, и ступать след в след не было никакой необходимости. Но матёрый учил молодых сложной охотничьей науке, и заставлял делать по-своему. Строптивых и нерадивых безжалостно трепал за загривок, а то и больно тяпал острыми, как ножи, клыками за бока и лапы.

Стая была голодна и была готова на всё, – рвалась в драку. Матёрый то и дело останавливал бег и, взойдя на ближайший пригорок, зорко осматривал местность, а главное – прислушивался: не послышится ли в отдалении лай собак или воронье карканье. И то, и другое явно сулило добычу! Собаки означали деревню или пасшееся в степи стадо, вороны – какую-нибудь крупную палую дичь, возле которой они кормились. Последнее было даже лучше, – не пришлось бы грызться с собаками и увёртываться от дреколья и топоров разъярённых деревенских мужиков, с зарезанной овцой или молодым телёнком на спине.

У матёрого был великолепный слух, впрочем как и у всех серых хищников, и слышал он на несколько вёрст вокруг. Но никаких звуков в степи не было, и стая продолжила свой стремительный бег по бездорожью. Один из переярков заметил сбоку зашуршавшего травой суслика и опрометью ринулся его догонять, суслик стремглав пробежал несколько метров и, спасаясь от преследования, быстро юркнул в барсучью нору. Нерасторопный переярок свирепо подлетел к норе, ничего не понимая, оглядываясь по сторонам в поисках исчезнувшей «пищи». Принялся быстро разгребать, рыть передними лапами землю, пытаясь просунуть морду в нору. Матёрый подбежал к нему и несильно куснул за загривок. Переярок жалобно взвизгнул, отпрянул трусливо от вожака и, виновато поджав хвост, вернулся в стаю. Волки побежали дальше…

 

Борька вместе со старым опытным чабаном, мусульманином Абакаром, пас в степи огромную отару овец своего хозяина, зажиточного яицкого старшины. Борис был подпаском, и это была его первая батрацкая весна. Овцы мирно паслись на склоне невысокого сырта, выщипывая мягкими губами траву у подножья. Разморенные полуденным зноем сторожевые овчарки, норовили спрятаться в тень под редко где растущими кустами. Лениво разлеглись в кушерях, вывалив красные влажные языки и тяжело поводя боками. Старый Абакар – невольник старшины, беспаспортный бродяга, которых много шлялось тогда в яицких и оренбургских степях, раскладывал у шалаша костёр. Вынув средних размеров, закопченный медный котёл, гортанно окликнул Бориса:

– Эй, слышь, малец, ходи сюда.

Борис, делавший обход стада, неторопливо подошёл к шалашу.

– Давай, сбегай к реке за водой, похлёбку варить будем, – сказал пастух, протягивая котёл.

Молодой казачок весело пошёл к недалёкому отсюда берегу Чагана. Спустился в неглубокий, с кривыми глинистыми промоинами, овраг, густо поросший на дне колючим кустарником, а у самой воды – камышом. Да и степной бурьян до того разросся в овраге за лето, что местами доходил Борису до пояса. Раздвигая свободной рукой траву, притаптывая её ногами, парень стал с опаской пробираться к берегу. Погода стояла безветренная, сухая и в нос Борису сразу же шибанула острая, смердящая вонь звериного логова. В кустах тёрна послышалось какое-то приглушённое скуление и повизгивание. Казачок остановился, привлечённый непонятным шумом, подошёл ближе и остолбенел. У самого склона оврага, сбоку куста было вырыто небольшое углубление – нора. В ней барахталось и скулило шесть рыжеватой окраски щенят с острыми прямыми ушами и остренькими мордочками. «Волки!» – понял парнишка. Он почему-то обрадовался находке, быстро сбегал к реке за водой, и на обратном пути схватил на руки одного волчонка.

Когда он вернулся к отаре, собаки мигом вскочили на ноги, – почуяли волчьего детёныша. Глухо заворчали, загавкали, крутя хвостами и щетинясь загривками. Борис прямиком направился к шалашу.

– Гляди, дядька Абакар, я волчонка у реки в овраге нашёл. Там их целый выводок, а волчицы нет. Видать сдохла или охотники подстрелили.

– Она на охоте, и хозяин её – тоже, – с уверенностью знающего человека сказал пастух Абакар. – А ты зря щенка прибылого унёс, волчица искать станет, сюда по твоему следу придёт, начнёт в отместку овец резать… Отнеси сейчас же щенка обратно в логово, да смотри, на сучку не нарвись, не то плохо тебе будет.

Борис, вняв совету бывалого человека, быстро смотался в овраг и вернул на место взятого в логове волчонка. Волчицы к счастью ещё не было. Молодой казачок поспешил скорее ретироваться от греха. У шалаша старый Абакар помешивал деревянной ложкой с длинным черенком дымящееся варево в котле, плотно стоявшем в чёрном металлическом обруче на трёх ножках – тагане. То и дело, предварительно подув в ложку, он пробовал юшку, крякал от удовольствия, степенно разглаживал жилистой, сухой рукой большие, пышные, белые от седины усы и бороду.

– Надо уводить отару в другое место, дядька Абакар, – сказал Боря, присаживаясь на корточки у костра. – Если волки поселились по соседству – добра не жди.

– Ничего ты не знаешь, малец, – зацокал языком, покачал недовольно головой старый пастух. – Это не волки с нами поселились, а мы пришли к их логовищу. Волчица ведь потомство мечет в одном и том же месте почти каждый год. Да… Это её земля, её родина… И нам бояться волков нечего, – борз никогда не режет скотинку возле своего логова, уходит вёрст за десять – двадцать в сторону. Потомство своё бережёт и волчицу.

– Как ты сказал, дядька?.. Какой борз? – переспросил Боря.

– А это волк так в наших, горных местах называется, – ответил старик Абакар. – Я ведь не здешний. Мой народ живёт далеко отсюда, за Каспием, в горах Ичкерии. Вайнахи мы называемся, горные люди.

– Никогда не слыхал про таких, – признался Боря. – Башкирцев знаю, сколько раз в степи, на дальних форпостах видел, татар знаю, – они в степи кочуют и в слободе Каргале живут, маменька сказывала. Она у меня из тех мест, из самого Оренбурга. Калмыков с киргиз-кайсаками встречать доводилось, – а про твоих ни сном, ни духом не ведаю… Далече, чай, до твоей Ичкерии ехать?

– А сколько вёрст до Оренбурга? – поинтересовался в свою очередь старик.

– А бог его знает.

– Думаю, не близко, – сам себе ответил Абакар. – Так вот, до Ичкерийских гор, возможно, десять раз столько же, сколько до Оренбурга!

– Да ну? – удивился парень.

Абакар снова отхлебнул из ложки, подставив под неё ломоть хлеба. Прикрыл от удовольствия глаза.

– Хорошо! Скоро готова будет… Подсаживайся, малец, к костру, готовь ложку.

– Дядька Абакар, а ты как здесь очутился, – не унимался досужий Борис.

– Долгая песня, – вздохнул старик. – Кровник я… Из тейпа от недругов сбежал – они меня зарезать хотели.

– За что?

– За бабу… Жену я у одного джигита украл, – он меня кровником и объявил.

– А что такое кровник?

– Э-э, слушай!.. Долго рассказывать, – всё равно не поймёшь. У вас, у казаков, другие законы, – с досадой поморщился Абакар. – Кровник – это кому объявили кровную месть. Значит – до крови, до смерти.

– У нас тоже не мёд, – скептически хмыкнул парень. – Казаки и у нас по пьянке из-за баб режутся. Увидишь ещё как-нибудь… Вот те и кровники.

Пастухи с аппетитом отведали сварившейся на костре похлёбки. Старый Абакар с собаками обошёл всю отару по кругу, прилёг вздремнуть в шалаше. Подпасок Боря остался бодрствовать, то и дело взглядывая в сторону волчьего оврага, сжимая в руках кривой увесистый сук…

 

Вожак то и дело останавливался у сыртов и прислушивался. Вот, наконец, ему повезло: матёрый услышал далеко впереди коровье мычание. Где-то там, за косогорами, паслось коровье стадо. Волки повеселели, матёрый убыстрил бег. Вскоре голоса пасшихся коров, собачий лай и перекличка пастуха с подпаском стали слышны более отчётливо. Матёрый остановился и потянул носом воздух, повертел во все стороны крупной лобастой головой с длинной густой шерстью в виде бороды на щеках и под нижней челюстью, определяя откуда дует ветер. Заходить следовало против ветра. Пробежав ещё некоторое расстояние, вожак лёг в траву и осторожно пополз к стаду. Трое переярков, во всём копируя его действия, тоже поползли. Матёрый поминутно останавливался и, выглядывая из травяных зарослей, зорко высматривал добычу. Приметив пасшуюся в отдалении от других коров молодую, полугодовалую телушку, волк заскользил по траве в её сторону. Жертва ни о чём не подозревала, собак и человека тоже поблизости не было, всё было тихо. Вожак подполз совсем близко к беспечной телушке, резко вскочил на ноги, оттолкнулся сильными задними лапами от земли, взвился в прыжке в воздух и всей массой своего тяжёлого, мускулистого тела обрушился на несчастную жертву. Она даже не успела ничего толком понять, как мигом повалилась в траву с перекушенным горлом. Матёрый быстро закинул кровоточащую тушу за спину и со всех ног помчался прочь от стада. Переярки поспешили следом, успевая слизывать на бегу остающиеся на траве капли крови.

Когда коровье стадо осталось далеко позади, вожак снова чутко прислушался к звукам в степи. Шума погони не было. Пастухи, должно быть, не заметили пропажи молодой телушки. Изголодавшийся матёрый сбросил со спины окровавленную тушу зарезанной телушки, принялся клыками вспарывать ей брюхо, чтобы полакомиться кишками и печенью. Молодые волки, жадно облизываясь, подобострастно застыли в отдалении. Они нетерпеливо повизгивали и переминались на месте, готовые стремительно наброситься на добычу, едва матёрый закончит есть и отойдёт в сторону. Но не тут-то было. Вожак не торопился: погони не было, и он обстоятельно, кусок за куском, проглатывал лакомые части жертвы. Наевшись, стал отрывать от туши большие окровавленные куски мяса и глотать про запас. Это он должен был принести волчице, кормящей молоком прибылых волчат – их совместное потомство.

Набив основательно вместительное брюхо, вожак не стал дожидаться, когда наедятся переярки. Бросил их возле обглоданной наполовину телушки, на которую они набросились с голодной яростью, жадно заглатывая крупные куски, давясь и сердито рыча друг на друга. По первозданной, безлюдной степи матёрый один пустился в обратный путь и засветло был возле родного логовища. Но что это?! В овраге в нос ему ударил ни с чем не сравнимый, страшный и противный, тошнотворно-приторный дух человека! Несомненно, здесь не так давно был человек, и он, вероятно, хотел разорить его логово!

Матёрый быстро подбежал к норе с копошащимися в ней прибылыми, – нового, майского помёта волчатами. Волк продолжал втягивать ноздрями воздух: запах человека исходил от одного из его щенков! Ага, вот от этого, крупного сосунка с острыми, прорезавшимися уже зубами… Вожак с неприязнью фыркнул, подбежал к щенку, которого брал в руки человек, и схватил его за загривок. Схватил не так осторожно и бережно, как мать, когда перетаскивала щенков с места на место, а с силой сжав челюсти, так что волчонок громко завизжал от боли. Матёрый отошёл с ним в сторону и ещё сильнее сжал зубами волчонка, ловко перехватил его за горло. Под его большими, желтоватыми от времени, острыми клыками хрустнули хрупкие шейные позвонки прибылого, в рот матёрого потекла горячая кровь. Вожак ещё раз с силой сдавил огромными челюстями горло щенка, тот поперхнулся визгом, судорожно дёрнулся всем телом и затих. Матёрый опустил труп на землю, но запах человека не исчезал, а как будто становился ещё сильнее. И тогда вожак вновь подхватил мёртвую жертву, вынес её из оврага и бросил далеко в степи.

Вернулся в овраг и, поискав укромное место, растянулся во весь свой огромный рост под кустом. Закрыв глаза, задремал, дожидаясь с охоты волчицу. И во сне чутко, с опаской, вслушиваясь в неясные степные звуки.

 

2012 г.