Душный июльский вечер, жара; к заполненной толпой железнодорожной платформе подходит электричка. Как часто бывает, она оказывается короче на два вагона и отстающие наперегонки мчатся к последним дверям. Пустой секунду назад тамбур мгновенно заполняется людьми. Теснимые толпой, хрюкают, давясь смешком, две девчонки, забиваясь в противоположный от дверей угол. Высокий парень у стены напротив-стройный, в пиджаке и галстуке, расправляет плечи, эффектно смахивает с обшлагов пы-инки, опрваляет манжеты. Ловя смеющиеся взгляды соседок, наливается важностью на глазах.

Подвыпивший старик-низенький, юркий, в мятом картузике и грязных кедах, чертыхаясь, долго и сосредоточенно роется за пазухой. Удовлетворенное кряканье, хруст раскрываемой пачки “Опала”, безуспешное-раз за разом-чирканье спичкой последовательно вторгаются в ленивую, распаренную зноем тишину. По потным, разморенным от жары лицам соседей ползет холодок неприязни. Потряхивает; cостав набирает ход. Спички-то никуда не годятся. Первая…вторая…третья. Отупевшие, полуприкрытые веками, машинально следят за попытками сонные пары пассажирских глаз. Шипение, дымок…наконец-то. Внезапно встряхнувшись, парень переводит взгляд с девушек на старика.

-Слушай, отец, неужели не потерпеть? Тут ведь девушки стоят. Убери сигарету!

-А ты что, некурящий что ли?

-Я выйду на воздух покурю.

Раскачивает сильнее. Старик, пошатываясь, пролезает вперед, тянется нетвердой рукой к узким прорезям для c вентиляции в дверях под самой крышей, чуть не падая на грудь одной из девушек в углу.

-Вот же, вот он воздух! Смотри! Не хочешь здесь дышать-иди в вагон.

Он решительно чиркает спичкой.

Девицы громко и одновременно хохочут. Парень взрывается:

-Папаша, не понял что ли? Схлопочешь ведь сейчас!

Девчонки, крутясь в уголке, гнутся пополам, давясь от смеха. Кривится в усмешке и парень. Старик не унимается. В голосе явная обида:

-Ястарше тебя на тридцать лет, а ты надо мной смеешься. Ты над отцом своим смеешься?

-Это смотря какой отец,-раздается чей-то бас из противоположного угла.

-Не смеюсь, а замечание делаю,-заметно напрягшись, отчеканивает парень с леденеющим на глазах взглядом.

-Ну ладно.-Старик решительно, c обидой в голосе, прячет спички.-Я курить не буду.-Он ожесточенно жестикулирует, в порыве задевая руками за спины и сумки соседей.-Одна только сигарета,-он наставительно вздымает кривой палец,- уничтожает нам день жизни. Но мы все равно курим. Мы не правы. Извини.

Отвернувшись к окну, парень сует руку в карман, бодро позвякивает ключами. Под бдительным всеобщим оком табак, помедлив еще мгновение, нехотя мсчезает в потрепанных пиджачных недрах. На лице старика-обида ребенка, лишившегося любимой игрушки. Продолжая жестикулировать, он трясет головой, бормочет что-то вполголоса, наклонившись, шарит по дну полупустой сумки. Девицы трясутся, фыркают, прижимают ладошки ко рту. Незаметно просочившись, в воздухе витает веселье, всплесками давая о себе знать. Болтанка понемногу утихает; за окном приближается станция.

Рывком распахнув дверь, из соседнего вагона в тамбур вваливается плечистый детина в желтой путейской спе-цовке. Бухнув сумку на пол, он вытаскивает пачку “Беломора”. Старик, вмиг достав свою, прикуривает у соседа, нехотя чиркающего лишний раз спичкой.

Оборвав смех, девушки в упор, выжидающе смотрят на парня. Ключи перестают звенеть. Оправляя галстук, пиджак, он с деланным равнодушием пробирается к выходу, мельком косясь на работягу.

-Дед, ты все-таки схлопочешь как-нибудь по козырьку!-вполголоса цедит он через плечо, выходя.

-Ишь разошелся!-подмигивает тот соседу, жадно затянувшись. -Я-что? Ты за себя не говори. Вот человек тоже курить хочет! Ты сначала у людей спроси. Ишь какой горячий!

Поезд трогается; тамбур быстро заволакивается клубами дыма. Народ безмолвствует.