Вечера бывают приятными, теплыми, поздними, школьными,

праздничными – в общем всякими. Этот был поздним. В тишине большой

комнаты о чем-то своем одиноко мурлыкал телевизор.

Строгая девушка рассказывала с экрана о новостях в стране и мире, но

ее никто не слушал. Девушка, наверное, обиделась, потому что быстро

исчезла, а вместо нее мужчина в жилете пригласил зрителей

прослушать прогноз погоды. Москва – снег с дождем, в Вене солнечно,

в Риме цветет мимоза… Батурины собирались в отпуск в Рим.

На диване и креслах в беспорядке были набросаны платья, брюки,

пиджаки, полотенца, несколько пар обуви в пакетах и еще целая уйма

каких-то мелочей и мелочёвочек. На полу в надменном ожидании своей

скорой востребованности возлежали три дорожные сумки: две

коричневые – новые и приличные и одна темно-зеленая - видавшая

виды и бездонная, как мечта мародера.

 

Одно внезапно возникшее и по большому счету несущественное

разногласие во мнениях остановило активно начатые еще днем сборы.

Разногласие переросло в затянувшийся конфликт, и даже к вечеру Нина с

Викой не смогли его разрешить – никто не хотел капитулировать.

Нина – красная, растрепанная, в крайней степени возбуждения

пыталась удержаться от недостойного крика, но, тем не менее,

настоять на том, чтобы дочь Вика поехала в пальто.

- Февраль, о чем тут думать!? Ехать через Москву, с пересадкой,

может еще сильно подморозить, - в сотый раз твердила Нина.

Вика с той же степенью раздражения, но еще приправленного

юношеским максимализмом и презрением к каким бы то ни было

авторитетам, шипела зло и некрасиво:

- Мама, отстань, ну отстань, говорю! Я не поеду в пальто ни-за-что, и

в сапогах этих дурацких не поеду! В Риме уже весна, что я в пальто там

буду делать? В плаще поеду, а иначе сама будешь тащить все в своей

сумке – и плащ, и туфли к плащу, и шарф, и шляпу. Я не потащу. В мою

сумку это все равно не войдет. Тебе это надо?

Нет, семья была вполне интеллигентная, скандалы случались крайне

редко и в целом проистекали в допустимых рамках. Но полтора часа

борьбы, беспрерывных взаимных атак свели на нет все то

хорошее, что закладывалось в Вику на протяжении девятнадцати лет

целенаправленного системного воспитания. А в данный момент Нина с

горечью наблюдала прорыв необоснованного неприкрытого хамства.

Наблюдала, злилась, а сделать ничего не могла. И больше всего ее

удручало сознание собственного поражения - не теперешнего в битве

за гардероб. Нина знала, что по поводу пальто сможет убедить,

настоять, приказать, наконец. Поражение она осознавала в общем деле

воспитания дочери. Нина представить не могла, что Вика позволит

себе говорить с ней подобным образом. А Вика зло и вызывающе

дерзила матери, неизвестно зачем и почему растаптывала ее

авторитет, отрицала опыт и не давала возможности проявить понятную

и совсем, казалось Нине, необременительную заботу...

Кипение страстей было прервано восклицанием мужа из ванной. Вот

уж кто был невозмутим и доволен предстоящей поездкой. Сейчас

Андрей возлежал в пене и с газетой. А звал кого-то из

«девчонок», как он, шутя, называл Нину и Вику, только для того, чтобы

«прошлись» мочалкой по спинке. Нина устало поплелась в ванную,

потерла Андрею спину, обдала водой из душа и подала белое пушистое

полотенце. Бросив взгляд на туалетный столик, машинально

прихватила мыло и зубную пасту и отправилась собирать сумки.

Действительно, пора было заканчивать дебаты - самолет рано утром,

скоро вставать, а семья еще не ложилась.

За окном дремали улицы, когда Нина проснулась. Она с трудом

уговорила себя встать, пойти варить кофе и жарить гренки. Запустив

привычный утренний механизм, безрадостно глянула на себя в зеркало –

что поделаешь, после сорока организм требует особо бережного к себе

отношения. Четыре с половиной часа сна после безумной рабочей

недели, беготни по магазинам, стирки, готовки, глаженья горы белья, да

еще и вчерашней ссоры с Викой не смогли компенсировать усталость и

раздражение. На лице это проявилось припухлостью век, краснотой

глаз, глубокими морщинами у губ - сразу и не зарисуешь. Нина привычно

взялась за «кисти и краски», дорисовала и отретушировала все, что

возможно было поправить, и к моменту пробуждения мужа и дочери

имела более-менее «товарный» вид.

В комнате Вики зазвенел будильник, но его утренняя песня прервалась,

не успев выйти на самые раздражающе-невыносимые ноты. Вика

сонным, но точным ударом сбила ему настроение, недовольно

завозилась, запричитала. Она всегда просыпалась как медведь в

берлоге - фыркала, постанывала, почесывалась, долго зевала. Сегодня

она пробудилась быстрее, долго и тщательно оформляла лицо,

копошилась в своей комнате, но на кухню так и не вышла.

- Злится, - поняла Нина, - ну и пусть злится. Я тоже злюсь, и буду

злиться!

Нина понимала, что неизбежно приближается момент, когда придет

такси. Надо будет немедленно выдвигаться с вещами, и именно в этот

момент состоится основной бой за пальто.

Звонок раздался даже быстрее, чем ожидала Нина. Андрей коротко

переговорил с таксистом и радостно-возбужденно призвал «девочек»

поторапливаться. Вика надела пальто и молча, сжав губы, вышла из

своей комнаты. Взялась за коричневую сумку и, не говоря ни слова,

повезла ее к лифту.

- Ну, слава Богу! – облегченно вздохнула Нина, - Поедем без

скандала.

Пока надевала ботинки в коридоре, муж тоже собрался и вышел. Нина

подняла голову и увидела, что осталась одна со страшной зеленой

сумкой впридачу. Она беспомощно посмотрела на это чудовище,

которое совершенно не вязалось с ее коричневым пальто, отделанным

ореховой норкой. В ней даже не было Нининых вещей. Но выделенная

для себя и с любовью уложенная одна из новых красивых коричневых

сумок уехала сейчас с кем-то из своих в лифте, а безобразная зеленая

осталась ей в наказание. Рассуждать и расстраиваться было некогда.

Нина подхватила «чудовище» и двинулась к выходу. Надо заметить, что

у зеленой сумки помимо общего непрезентабельного вида была одна

выдающаяся особенность – колеса. Не маленькие аккуратные колесики,

позволяющие без труда перемещать багаж, а огромные, всегда

привлекающие к ней повышенное внимание. Было такое впечатление,

что при производстве сумки части перепутали и прикрепили колеса от

детского велосипеда. Колеса так разгоняли ее на спусках, что Нине

приходилось позорно бежать, некрасиво поджимая попу. А сумка

нагоняла и больно била по ногам, проезжала по тщательно

вычищенным и до блеска отполированным ботинкам или внезапно

подъезжала под колени, и Нина едва удерживалась от падения. В

течение нескольких лет семья брала в поездки зеленую сумку как

наиболее вместительную. На этот раз Нина дала себе слово, что купит

новую, а эту набьет барахлом и отправит в гараж. Но, купив заранее

даже две сумки, уложить в них все вещи не получилось. Пришлось в

последний день доставать зеленую и опять брать в дорогу, несмотря на

ее опостылевшие внешность и нрав. Вот и сейчас Нина почти вбежала в

лифт, потому что сумка катилась следом уже с приличной скоростью и

норовила всей мощью вдавить ее в стенку.

Аэропорт, самолет, полет до Москвы, переезд в Шереметьево-2,

одевания-раздевания на каждом входе и выходе. Нине казалось, что

эта пытка придумана, чтобы полностью вымотать пассажиров, тем

самым, возможно, заставив раскрыться потенциальных террористов и

сдаться их властям.

Второй уже четырехчасовой перелет Нина провела в отсутствии

желаний и чувств. В гостиницу вошла без сил, и когда предательская

сумка все-таки настигла и проехалась по ноге, Нина не нашла слов для

возмущения и просто пнула ее в бок.

Только в гостинице, разбирая вещи и раскладывая их по шкафам и

тумбочкам, Нина осознала коварство Вики и поняла причину ее

утреннего безропотного облачения в пальто. В номере Вика небрежно

скинула его на кровать и завалилась рядом. На ней было коротюсенькое

модненькое платьице и чулки с кружевными резинками. Стыка подола

платья и резинок не предполагалось – проглядывала полоса голого

бедра сантиметров десять шириной. Это в таком виде, в малюсеньких

кружевных трусиках Вика просвистела из дома до Рима сквозь

пятнадцатиградусный мороз родного аэропорта, московский ледяной

ветер с мокрым снегом и римский ливень, негостеприимно встретивший

Батуриных по прилету.

Нина ахнула. Это же надо было так вырядиться назло матери! Вика

лишь томно потягивалась на кровати, расправляя уставшее от

непривычной тяжести и дороги холеное стройное молодое тело.

Андрей же лежал, уже почитывая какую-то местную прессу. За

границей он ощущал себя как рыба в воде – часто бывал по роду

работы, хорошо знал английский, немного немецкий, а перед отъездом

загодя освоил несколько расхожих итальянских фраз и теперь,

основываясь на этом минимуме, пытался разобрать местную передовицу.

Отдохнув, Андрей с Викой принялись шутить, перебрасываться

фразами по-английски, подтрунивать над Ниной и ее абсолютным

незнанием хоть какого-либо иностранного языка. Развеселившаяся Вика

подсела к уставшей Нине и, приобняв ее, поведала, что Нине не о чем

расстраиваться – в Италии достаточно знать два слова, чтобы не пасть в

грязь лицом. «Туальетто» или нечто подобное понятное на всех языках

стоит запомнить и употреблять в случае «крайней необходимости»,

зайдя в кафе или бар, а «вендетта» - если на первое слово не поступит

адекватной реакции. Нина изо всех сил сохраняла серьезный вид, но

продержалась в образе недолго и вскоре от души хохотала, оценив

юмор.

На шутки по поводу своей лингвистической отсталости Нина не

обижалась. Это вообще была в семье веселая тема. Когда Нина

начинала наводить порядок и ворчать, что никто в доме не следит за

своими вещами, Андрей подбрасывал несколько иностранных слов. Нина

напрягалась, цепенела, пытаясь вспомнить их перевод, и отключалась

от основного мотива – обязательного причитания по поводу отсутствия

совести, присутствия тонны пыли и т.п.

Так вышло, что языков она действительно не знала. В школе

иностранный только числился в расписании, в институте выезжала на

усердии и безумном трудолюбии. Переводила «тыщи», отыскивая

каждое слово в словаре, не ухватывая аналогий и не запоминая ни форм

слов, ни их самих. Не было у нее основы, не на что было укладывать и

новые знания. Нина преуспела во многом, но от того еще более

болезненно воспринимала и даже страшилась всякой встречи с

иностранной речью и своей при этом полной ущербности и немоты…

В первый же вечер решили отпраздновать приезд в ресторанчике на

Piazza Navona. Странно и замечательно было сидеть на открытой

веранде в окружении цветущих в феврале цикламенов, теплого

пахнущего весной воздуха, в быстро сгущающейся южной темноте и

свете маленьких разноцветных игривых фонариков. Красивый

итальянец играл перед входом что-то знакомое и душевное на гитаре,

потом его сменил тенор – маленький, напомаженный, но обладающий

потрясающей красоты голосом, виртуозно исполняющий известные

оперные арии прямо на улице перед ресторанной верандой. Нина

млела от счастья и ощущения наступившего, наконец, отпуска.

Общительный Андрей живо обсуждал что-то по-английски с парой за

соседним столиком. Спустя некоторое время в разговор включилась

Вика. Дочь - молоденькая очаровательная светловолосая девочка, легко

и непринужденно общающаяся с иностранцами, вызывала в Нине

прилив восхищения, любви и особой гордости за свое необыкновенное

дитя. Очарованы были и новые знакомые. Видно было, что разговор

интересен, взаимно приятен, и расходиться никто не торопится. Нина с

такой симпатией смотрела на Андрея и Вику, что не сразу заметила, как

оказалась вне компании. Вначале к ней еще пытались обратиться, а она

силилась уловить хоть одно знакомое слово, но не успевала зацепиться

и «проезжала» до конца фразы, улыбаясь подобно китайскому

болванчику. Напрасные попытки вовлечь Нину в общий разговор вскоре

прекратились, и она только слушала со стороны непонятную речь как

замысловатую мелодию. Нина сидела и наблюдала, как тенор и гитарист

покинули импровизированную сцену, как прошел парень, собирая с

земли окурки и сломанные головки цветов, как постепенно потушили

свет больших фонарей, как разошлись посетители ресторана.

Домой возвращались поздно. Андрей с Викой были возбуждены,

смеялись, щекотали друг друга и Нину. Она старалась соответствовать

общему радостному настроению, улыбалась, но в душе была немного

печальна и чуть-чуть одинока…

Нина полюбила встречать в Риме утро. Свежий бодрящий воздух,

яркое высокое солнце, пьянящий аромат капуччино и теплых

круассанов на завтрак. А потом экскурсии по улочкам древнего города,

где неровные стены как губки напитаны историей человеческих побед и

поражений, мук и радостей, труда и таланта. Русскоговорящие гиды, а в

реальности чаще всего соотечественницы, несколько лет прожившие в

Риме и теперь воспринимаемые как настоящие итальянки, объясняли

легко и понятно все, что входило в сферу экскурсионной программы.

Нина шла следом и слушала, слушала, внимательно и жадно поглощая

русскую речь, позволяющую ей почувствовать и понять сердце Италии.

Гиды были благодарны Нине за неподдельный интерес – редко можно

встретить туриста, готового слушать все, что гид на автомате

произносит изо дня в день, сам теряя всякий интерес к излагаемому.

Но экскурсия заканчивалась. Нина глазами находила давно

отставших Вику и Андрея, уже зная, что вторая половина дня пройдет

для нее в молчании, ощущении вины и собственной неполноценности.

Вика с Андреем наоборот оживали, набирали темп и неслись, как сверла

буравя город, ввинчиваясь в маленькие улочки и дворики, уходя от

туристских зон все дальше, желая увидеть и почувствовать настоящий

живой Рим. Нина с великой радостью шла бы с ними, но весь смысл

спонтанного движения мужа и дочери был в полном погружении в

новый для себя мир. Они заговаривали с уличными торговцами,

официантами, пожилыми итальянцами, греющимися на скамейках

бульвара, и даже с бомжами. Им было необычайно интересно и весело,

а Нина остро чувствовала свою ненужность и обременительность для

них. Она начинала отставать, придумывала мнимые желания, искала

повод задержаться в магазине, прогуляться в парке. Вика с Андреем

пытались приспособиться, но она, не будучи глупым человеком,

понимала, что ради нее идут на жертву. Жертв Нина не могла принять,

а потому, взяв в свое владение карту, в один из дней сама предложила

разойтись и каждому погулять в соответствии со своими интересами.

Вика чмокнула Нину в щеку, на бегу объяснила, как добраться до

гостиницы и, подхватив отца под руку, потянула его вперед в людской

поток. Нина с трудом сдержала слезы.

Оставшись одна, покрутила карту, отыскала на ближайшем доме

название улицы, сориентировалась, как говорится, по месту и

задумалась, чем же заполнить предстоящие три-четыре часа

свободного личного времени. Оказалось, что у Нины давно не было

личного времени. Работа, домашние дела, суббота-воскресенье как

один миг, подруги - редко и только по праздникам, телефон – коротко и

в основном по делу, книги - только как безотказное снотворное. Где и в

чем была Нина? В чем смысл ее каждодневной работы, заботы,

стремления все успеть, все предусмотреть? В последнее время даже

одежда, обувь, косметика, духи, подарки ее практически не

интересовали – все необходимое было, а красивое она почему-то

перестала видеть. Нина решила успокоиться, взять себя в руки и

пройтись по магазинам. Она шла по Via Cola di Rienzo, заглядывала в

витрины, иногда даже позволяла себе зайти в магазин и посмотреть

вблизи на понравившуюся вещь, но на любезные приветствия смущенно

бормотала известное ей «I don't understand you», и уходила.

В одной витрине Нина увидела Вику. Нет, конечно, не саму Вику -

куклу-эльфа с тоненькими ручками и ножками, блестящими светлыми

волосами, нежными тончайшими крылышками и большими печальными

голубыми глазами. Нина потянула на себя дверь, осторожно вошла, и

стала оглядываться, делая вид, что рассматривает сувениры на полках.

Когда красивая продавщица-итальянка с очаровательной белозубой

улыбкой сама обратилась к ней, Нина жестами увлекла продавщицу к

витрине и, указывая на эльфа, робко произнесла: «What’s price?»

Откуда в сознании Нины всплыла эта фраза, она знала точно. Одна

знакомая - вульгарная и неделикатная, часто бывавшая за границей и

делавшая свой бизнес на фоторамках из Турции, не раз с хохотком

рассказывала, как не дает туркам себя облапошить, как выуживает у

них товар по таким ценам, что проще отдать даром. «What’s price» -

громко и напористо, безапелляционно заменив вопрос утверждением, и

тут же называя свою цену, научилась произносить «бизнесменша» и

добиваться своего. Рассказывала об этом с особой гордостью: «Пусть

эти обезьяны знают, что не на ту напали!» Почему «обезьяны», Нина

понять не могла, да и знакомую эту случайную совсем не жаловала, а

фразу запомнила.

Продавщица, понимая безнадежность усилий по выяснению у Нины

чего-либо более внятного, написала на клочке оберточной бумаги 50

евро. Нина показала пластиковую карту и еще более смущенно

спросила: «Visa?». «Yes», - радостно произнесла продавщица, и сделка

состоялась.

Нина выходила из магазина с чувством победы. Она бережно прижимала

к себе эльфа в прозрачной коробке с золотыми бабочками, предвкушая,

как расскажет дочери с какой легкостью смогла освоиться в незнакомой

обстановке и даже вспомнила несколько английских фраз, позволивших

ей изъясниться с продавщицей и купить такую красивую похожую на

Вику куклу.

Знамена победительницы поблекли и поникли, когда Нина подошла к

станции метро. Она мысленно перечислила порядок своих действий -

спуститься, купить билет, определиться с направлением и ехать в

сторону дома. На карте все выглядело просто примитивно – две ветки

метро, всего две на весь Рим, пересекающиеся в точке, где Нине надо

выходить. «Определиться с маршрутом» в данном случае слишком

громкая фраза – зайди в метро и увидишь, в каком направлении ехать.

Но просто сказать - «зайди».

Нина с трудом отыскала окошко, где продают билеты, протянула купюру

в 100 евро и осознала, что не понимает, чего от нее хочет продающий

билеты парень. Шутка о двух помогающих в любой ситуации словах не

прошла – «туальетто» и «вендетта» точно были не к месту. Но,

вспомнив шутку, Нина невольно улыбнулась. Парень задал ей какие-то

вопросы, минуту-две терпеливо ждал смены улыбки на ответ, а, не

дождавшись, вернул купюру и перешел к общению со следующим

покупателем. У Нины не было других денег, она не понимала, почему

ей вернули купюру, немного отошла и в нерешительности остановилась

у газетного киоска. Негритянка-продавщица (или, может, надо

говорить афроитальянка) не оставила ее вниманием и заговорила,

показывая на красочные журналы. Сейчас Нина менее всего хотела

быть в центре внимания, поэтому отступила и снова оказалась вблизи

окошка, где торгуют билетами. Красивая ухоженная женщина в это

время протягивала купюру в 5 евро. Нина молниеносно включила слух и

уловила «уно бильетто». Вслед за итальянкой решительно подошла к

окошку, вновь протянула купюру в 100 евро и четко произнесла «уно

бильетто». Парень опять ей что-то ответил и вернул купюру. Нина

решила не сдаваться и сунула деньги обратно, а парень также

решительно покачал головой и подвинул лоток с купюрой к Нине. Она

чуть не заплакала. Как ей объяснить, что без билета не уехать, пешком

дойти через весь город уже сил нет, что ей нужен всего один, один

маленький билет? В чем сложность, почему нельзя продать ей этот

билет? Видимо, итальянец понял, что у дамы проблемы. Что-то

пролопотал, показал лоток с мелочью, взял в руки купюру и вышел с ней

в зал. Нина поплелась за парнем к другому окошку, которое и не

заметила раньше. Он передал деньги коллеге, произнес заветное «уно

бильетто» и еще сотню быстрых, как стаккато, бешено несущихся

итальянских слов. Выслушал такой же по эмоциям и скорости ответ,

протянул Нине билет и сдачу в несколько банкнот, а мелочь одним

движением ссыпал в ее ладонь. Только тут Нина поняла, что парень

оказал ей неоценимую услугу – сдача в 99 евро монетами весьма

утяжелила бы ее кошелек. Она от всей души несколько раз произнесла

по-русски «спасибо» вслед парню, но он уже снова сидел в будочке и

продавал билеты.

Нина наконец добралась до Termini, вышла, долго плутала по

вокзалу, не находя среди всех имеющихся знакомого ей выхода из

метро. С трудом нашла и только на силе воли доползла до отеля.

Андрей с Викой задерживались. Время бежало и бежало. Нина,

отдохнув, ждала с нетерпением, потом с беспокойством, несколько раз

набирала номер сотового, но каждый раз шел сброс и, в конце концов,

она совсем растерялась. К часу ночи номер все также был пуст. Нина

собралась и вышла на улицу. Ходила взад и вперед перед входом,

вглядывалась в темноту. В отличие от курортных городов, в которых ей

приходилось бывать, ночной Рим был необычайно тих. Вернулась в

номер, снова принялась звонить, но все безрезультатно, и только к трем

ночи услышала шаги в коридоре.

Вика с Андреем, оказывается, ездили к морю. Последний поезд

прибыл очень поздно, и только теперь они добрались до дома. Нина

сделала вид, что спит, но всю ночь пролежала с открытыми глазами,

утирая предательские слезы. Ее мучила обида – она полдня была

предоставлена сама себе, ей не с кем было перемолвиться словом, она

терялась в догадках, где ей искать их ночью в абсолютно чужом для нее

городе, а они приехали под утро, не заботясь о том, где она была весь

день, что делала, ела ли, наконец. Нина и вправду не ела ничего с утра

– не знала, как ей зайти в кафе, что сказать.

Рано утром она ушла на завтрак, не дожидаясь пробуждения семьи.

Своим оставила записку, чтобы не волновались - она пойдет

прогуляться. Себе почему-то Нина не смогла позволить роскошь быть

невнимательной и беспощадной к близким. Поела, вышла на улицу и

медленно двинулась к вокзалу, от него дальше, блуждая по незнакомым

улочкам, петляющим по центру Рима, и случайно вышла к Piazza Santa

Macuto. На самом деле площадью этот маленький дворик нельзя было

назвать – две маленькие клумбы и территория метров пять в диаметре.

Но фасадом к площади высилась церковь S.Ignazio di Loyola, как

подсказала карта. А раз так перед церковью может быть

только площадь, даже такая маленькая, на которой может собираться

только маленький народец и совсем не могут маршировать даже

маленькие войска. Нина зашла внутрь – церковь поразила ее

внутренним объемом, который с внешней стороны совсем не угадывался,

величием, убранством. Нина была очарована. Она прошлась вдоль стен,

подошла к алтарю, постояла у распятия в темной укромной нише, долго

рассматривала красивые и очень необычные росписи на потолке, купол.

Нина даже задумалась, какой же высоты должна быть церковь с таким

куполом, но когда присмотрелась внимательно, поняла, что он просто

нарисован, как в сказке про Буратино. Именно это обстоятельство вновь

вернуло Нину к тягостным мыслям о своей будто нарисованной жизни.

Людей почти не было. Нина села на скамью и сидела долго, молча,

вновь переживая обиду вчерашнего дня, ссору перед отъездом. Вика

выросла, и, как теперь понимала Нина, перестала нуждаться в ее

поддержке. Вика была гораздо жизнеспособнее в современных

условиях, а дала ей эти силы Нина, относясь к ней, как ко взрослой,

настаивая в свое время и на изучении языка, и отправляя дочку на

отдых в разные страны, где никогда не бывала сама. Нина жалела мужа,

брала на себя часть его обязанностей, совсем не обременяла дочь. Ей

казалось, что все в семье понимают, насколько она устает, насколько во

многом отказывает себе, давая остальным возможность читать

современную литературу, бывать на выставках, общаться в кругу

интересных людей. Занимаясь домашней работой, она всегда с

удовольствием слушала, что произошло за день у дочери или мужа,

расспрашивала, высказывала свои мнения. Но в последнее время не раз

ей приходилось останавливаться на полуслове, когда дочь, не дослушав,

убегала с телефоном в свою комнату шептаться о чем-то важном

девичьем, а муж, разрешившись бременем своих проблем, засыпал у

телевизора. Сегодня она с горечью поняла, что в семье ее считают

отсталой, не актуальной, как говорят теперь. Нина плакала от

одиночества, боли, невозможности защитить себя, рассказать, что и у

нее есть свои достижения, что на работе ее любят и ценят, что с ее

мнением считаются, а коллеги даже доверяют семейные тайны. Что ее

пусть не столь тонкий и рафинированный взгляд на вещи в жизни

востребован гораздо более. Что ее способность находить для людей

конкретные советы и понятные им слова, проявлять сочувствие и

участие, важнее блестящих высокоинтеллектуальных рассуждений, за

которыми нет открытых человеческих эмоций. Но кому это интересно в

ее семье? Здесь надо все время проявлять какой-то сверхинтеллект,

чтобы Вика соизволила послушать мать, а муж отвлечься от

специфических профессиональных проблем, которые с возрастом

интересовали его все больше. Нина могла бы говорить на любые

интересующие их темы, но, как она теперь понимала, ей была отведена

роль уборщицы, кухарки, пассивного слушателя, который априори не

может обладать достаточным интеллектом.

Кто-то тронул Нину за плечо. Она и не услышала, когда к ней подошел

церковный служитель. Подняла заплаканное лицо. Он о чем-то

спрашивал, Нина молчала, и только слезы все текли и текли по щекам.

Что она могла рассказать ему, как признаться в своей драме, как

повиниться в грехе гордыни, не позволявшей ей никогда, ни перед кем,

ни при каких обстоятельствах показывать свои слабость, усталость,

растерянность. Гордыни, приведшей ее сегодня в S.Ignazio di Loyola –

иезуитскую церковь, далекую от Нины по духу, вере, причастности, но

единственную, готовую принять ее слезы и выслушать покаяние. Ничего

этого Нина рассказать ему не могла. «What’s price?» - единственное,

чем располагала Нина в общении с собой и о себе. Она опустила глаза,

склонила голову, тяжело встала и вышла из церкви.

В отель вернулась вечером. Андрей и Вика были в номере, опять

собирались куда-то. Увидев Нину, Вика начала расспрашивать, где мама

была так долго, что видела, но расспрашивала больше для проформы.

При этом продолжала завивать волосы, а Андрей брился в ванной и уже

поторапливал Вику – видно, оба спешили. Нина переоделась, легла.

Андрей дежурно поинтересовался, не заболела ли, и, не дожидаясь

ответа, спросил, где Нина пробыла весь день, куда ходила, что видела.

Нина смотрела на дочь и мужа новыми глазами. Она видела свою семью,

словно со стороны. Ей не было места среди них. Никого она уже не

осуждала - сегодняшний день открыл Нине суть вещей и суть ее, только

ее грехов и ошибок.

- Ну что же ты молчишь, - Андрей задал вопрос во второй раз и уже

со вниманием смотрел на Нину.

- What’s price? – тихо произнесла Нина.

- Что? Мама что-то говорит по-английски! Викуся, ты слышала?

- Мама, ты так скоро нас за пояс заткнешь, - Вика с улыбкой и

любопытством повернулась к Нине.

Как было объяснить им, что Нина спрашивает о цене, за которую они

готовы выслушать ее, за которую готовы уделить ей самую малую

толику внимания, любви, душевной щедрости? Была ли определена

такая цена, и могла ли Нина заплатить назначенную цену. Об этом ей

еще предстояло подумать.

 

Из сборника "Не про меня, но обо мне"