1915.

Транс-Сибирский экспресс Томск-Москва. Авантюра Лобкова и Бунина с продажей парохода Якова Морина. Разработка следующего мошенничества с автомобилями Генри Форда. Встреча Афанасия Коржавина с Григорием Распутиным.

 

Иван Бунин и Борис Лобков сидели в ресторане “Славянский базар” на набережной Томи. Обмывали удачу. Удача пришла, как ей и положено, совершенно неожиданно. Заранее подготовленного плана не было. Всё получилось само собой. Предыдущая неделя прошла в суете. Конец экспедиции, разгрузка, складирование товара в пристанской склад, перевозка на ж.д. вокзал Томск-2, погрузка в вагоны, отправка товара в Омск. Сопровождать товар уехал хозяин Яков Морин с сыном Петром.

За две навигации между Яковом и командой сложился определённый уровень доверия. Поэтому Яков уехал, не дожидаясь установки парохода и баржи на зимовку в Моряковском затоне. Поручил сделать это капитану и матросам.

Капитан Ефим Карелин немедленно после прощания с хозяином отменил сухой закон и ушёл в запой. Иван с Борисом отправились в Моряковку вдвоём: всего 40 вёрст и форватер хорошо знаком. Да и плыть по течению.

В Моряковке их встретил купец из Барнаула Станислав Гусев. Бунин с Лобковым успели отовариться в Томске, были хорошо одеты. Поэтому Станислав принял их за хозяев парохода. Предложил за пароход с баржой 20 тысяч рублей. Друзья от неожиданности не стали разубеждать купца. Верность слову не долго сопротивлялась соблазну. К вечеру того же дня хлопнули по рукам и каждый стал обладателем целого состояния в десять тысяч.

 

* * *

Бунин, отправив в рот очередную стопку, встал, подвинул к себе блюдо с поросёнком и приготовился отрезать себе кусок.

Успокойся, он уже порезан – усмехнулся Лобков.

Неужели? - Бунин ткнул в поросёнка вилкой и из цилиндрического тельца молочного поросёнка выкатился диск, плотно набитый тушеной капустой.

И правда! - восхитился Бунин. - Ты посмотри, Борька, какая аппетитная корочка. А дух какой! Ты только понюхай.

Бунин положил в тарелку кусок поросёнка. Собрал с блюда вывалившуюся капусту, добавил хрена и горчицы.

Тебе положить или сам справишься? - обратился к Лобкову.

Да уж справлюсь. Не переживай.

Ну пока ты раскладываешь я разолью – потянулся Бунин к графину.

Лобков положил на тарелку голову поросёнка. Бунин не одобрил выбора:

Борька, возьми ножку или рёбрышки. А голова? Она ведь не для еды. Так, бутафория одна.

Ничего ты не понимаешь, Петрович. На первом месте в поросёнке мозг, потом язык, потом печень, потом уши, пятачок и хвост. Ну а рёбра с ножками далеко позади.

Ну как знаешь. Моё дело предложить. Ну давай, братишка, поднимем ещё раз за удачу, да подумаем, что дальше делать будем.

Я вот, что, Петрович, думаю: сматываться нам надо из Сибири. У Яшки Морина кореша в каждой деревне. Ты сам знаешь. Как прознает о пропаже парохода, непременно нас словит. И тогда нам не жить.

Правильно толкуешь, Борька. Мне тут не по себе как-то. В каждом мужике Яков Морин видится.

Выпили за гладенькую дорожку. Бунин шопотом:

Ну а куда рванём-то? Ты как считаешь?

Лобков с наслаждением хрустя поросячьим ушком:

Я думаю в Питер надо бечь. А там посмотрим. Может в Москву рванём, а может и на юг куда. К Ростову поближе или к Одессе.

А что там в Питере такого?

В Питере все деньги империи. Чиновники, офицерьё, заводчики, фабриканты, воротилы денежные. И денег у всех немеряно. А деньги к деньгам липнут. Слышал об этом? Вот завелись у нас денежки. Ты что с ними делать хочешь?

Что-что.... Жениться пора уже. Хозяйство завести. Ну и жить поживать. Детишек плодить.

Э-э... Не то. Всё не то. Вот бросишь ты якорь. Встанешь на стоянку. Тут тебя Яшка Морин и прихлопнет. Знаешь же сам, что он это дело не оставит.

Так что ж мне теперь всю жизнь от него скрываться?

Ну всю - не всю, а лет эдак десять я думаю прийдётся..... Да не горюй так, Петрович. Жизнь только начинается. Покажу тебе Россию во всей красе. Держись за меня. Вместе мы, да ещё с такими деньгами, горы своротим.

Бунин поразился нехарактерному энтузиазму в голосе Лобкова. Заглянул ему в глаза. Действительно с другом произошла метаморфоза. Обычное унылое презрение ко всему окружающему сменилось надеждой и страстью. Пришло спокойствие и уверенность в том, что всё будет хорошо.

Покончив с обедом, друзья вышли на набережную. Спустились к устью речки Ушайки. Бунин помочил руки в воде, выбрал гальку поплоще, размахнулся и с силой запустил камешек параллельно поверхности реки. Стал считать вслух отскоки: раз, два, … . десять, одинадцать, двенадцать, тринадцать. Вскрикнул:

Тринадцать! Надо же! Борька, ты понимаешь? Тринадцать!

Ну тринадцать. Ну что с того? У меня бывало и до двадцати доходило.

Да забыл ты всё. Я ведь рассказывал тебе. Для меня 13 – особая цифра. В 13 лет я от отца с матерью ушёл. Вольную жизнь начал. А сейчас мне 26. Ровно 13 лет с тех пор прошло. Я загадал: выпадет 13, значит прав ты. Пришла пора менять жизнь круто. Иначе пропадём мы тут в Сибири как капитан наш. Он-то хоть мир повидал. А мы что видим тут кроме комаров да мошек?

Бунин резко развернулся:

Пойдём скорее. К московскому ещё успеем.

Горяч ты больно, Петрович.

Лобков поправил свои длинные волосы, растрёпанные ветром, и в задумчивости продолжил:

Впрочем ты, пожалуй, прав. Деньги у нас с собой, а всё остальное – дело наживное. Пошли. Долгие проводы – лишние хлопоты.

Друзья прошли вдоль берега Ушайки, мимо Второвского пассажа к строящемуся каменному мосту. Там взяли извозчика до Первого Томска, купили билеты в купе 1-го класса до Москвы и через четыре часа ожидания отправились в путь.

 

* * *

 

… До Омска обоих не покидало напряжение. Ведь Омск – это дом Якова Морина. Мало ли что. Вдруг увидит кто, да доложит ему? А то и сам заявится на вокзал по какой-нибудь надобности. Вероятность этих событий была весьма мала. Оба понимали это. И тем не менее сидели тихо. Весь аппетит куда-то пропал. Только оставив позади Петропавловск принялись за еду по-настоящему. А после Екатеринбурга пришло время определять ближайшие цели и задачи.

Надо деньги в банк сдать – начал Бунин.- Себе оставить рублей по пятьдесят. Не больше. А то народ на постоялом дворе знаешь какой ушлый? Того и гляди гробанут.

Про эти клоповники постоялые забудь, Ванька. Не для того я в Питер еду, чтоб там на постоялом дворе жить.

А где ж ты жить собираешься?

Пока не знаю. Это от плана нашего зависеть будет.

А что у нас за план?

А плана у нас нет. Но будет. Будет обязательно. Надо только мозгами пошевелить. Я вот газет набрал в Самаре. Давай-ка отложим со жратвой и примемся за чтение.

Бунин налил по рюмке коньяку:

Ниччо не понимаю, но уважаю. Давай по последней и будем в газетах план искать.

Лобков опрокинул рюмку:

А ты зря смеёшься. Миллионные дела начинаются с объявления в газете. Надо только читать уметь. Ну вот, скажем, пишут тут: “Молодая вдова выйдет замуж за офицера. Есть имение в Воронежской губернии”. Вкладываешь пару червонцев на входе, чтобы купить на барахолке офицерский мундир, а на выходе получаешь имение с вдовой впридачу.

Бунин, озадаченно глядя на Лобкова:

Ты это серьёзно?

Ты читай, читай. Там ведь в газетах не только вдовы пишут. В каждом объявлении всегда есть какой-то интерес. Ты понять его постарайся. Покумекай как можно вложить наши денежки с прибылью.

Друзья углубились в чтение. За пару часов было обведено в кружок 7 заслуживающих внимание кусочков информации. Проснулся аппетит. Поели. Закусили. Продолжили. Лобков в раздражении отбросил газету:

Не то. Всё не то. Свадьбы-женитьбы – ярмо на всю жизнь. Купи-продай – муторно. Посмотришь как тот же Яшка Морин за каждую копейку убивается – врагу не пожелаешь. Акции, облигации, лотереи – ненадёжно. Да и деталей мы не знаем. Не наше это. Не зная брода – не лезь в воду. Надо что-то солидное соорудить, чтоб раз-два и в дамки. С пароходом вон как красиво получилось. Надо искать, чтоб такое чужое продать.

Да уж. С пароходом получилось как по маслу. Совпало всё. И то, что хозяин где-то далеко, и то, что мы во всём новеньком, и то, что покупателя искать не пришлось. Сам предложил.

Лобков достал папироску. В задумчивости размял табак, покручивая её двумя пальцами. Закурил.

Хозяин, говоришь, далеко. А мы вроде вместо него.... Вот мы в Питере. И покупатели в Питере. А хозяин далеко. А что у нас далеко от Питера?

Москва далеко. Томск далеко, Иркутск, Владивосток...

Это не то всё. Это не далеко. Это всё Россия-матушка. А вот, что далеко так это заграница. Европа далеко. Америка далеко. Постой, постой, Петрович... что-то мне попадалось на глаза про Америку.

Лобков лихорадочно принялся листать газеты. Наконец, удовлетворённо хлопнул газетой об стол, ткнул пальцем в одно из объявлений:

Вот! Читай здесь.

Бунин, не торопясь, явно пытаясь не упустить смысл прочитанного, прочёл вслух: “Американский миллионер Генри Форд перешёл от ручной сборки автомобиля к производству автомобиля на конвейере. В результате чего стоимость автомобиля значительно снижена. Осуществляется идея народного автомобиля. Генри Форд считает, что автомобиль должен быть доступен каждому американцу”.

Лобков радостно потирал руки:

Вот она! Вот она идея! Пришла родная. Давай-ка, Петрович, выпьем за это дело.

Бунин озадаченно глядел на Лобкова:

Борька, не томи. Объясни, что за идея?

Лобков опрокинул рюмку, наколол вилкой маслёнок в сметане и, отправив его в рот, молвил:

Ну слушай, друг мой. Есть у нас план и состоит он в следующем. Остановимся в Москве на пару дней. Задача: купить пару автомобилей “Форд”. Не важно, сколько они будут стоить: 4-5-6 тысяч. Всё равно продавать будем в два раза дешевле.

Дешевле?

Бунин покрутил пальцем у виска:

Ты хотел сказать – дороже.

Я хотел сказать то, что сказал. А ты не перебивай. Что за привычка встревать в середину.... Короче, в Питер приедем представителями Генри Форда. Автомобили будут нашими образцами. Рекомендательное письмо от Генри Форда напишу я сам. Надеюсь моего английского для этого хватит. А бумагу гербовую с водяными знаками обеспечить – твоя задача. Разместимся в гостинице “Европейская”. Контору снимем поближе к центру. Дадим объявление в газетах, что мол открылось представительство Генри Форда. Продаются автомобили модели “Ford-T” конвейерной сборки по цене в два раза ниже рыночной. Ну и народ потянется.

Народ-то потянется, а где ж мы автомобили-то возьмём? Ведь двух машин на всех не хватит?

Ну и тупой ты, Ванька. Генри Форд-то где?

Известно где: в Америке.

А Америка где?

Америка далеко.

Вот именно. Далеко Америка. Значит всем будет понятно, что автомобиль ещё доставить надо из Америки. Ему плыть надо по морю-океану. А чтоб он приплыл, деньги платить надо? - Надо. Вот мы и снимем с покупателя предоплату 50%. Вот, скажем, автомобиль на рынке сейчас стоит 3500-4000 тысячи. Мы продадим за две. И с этих двух тысяч возьмём половину сразу предоплатой. Теперь понял?

Теперь понял. Это как навигацию отработать. Только вместо Иртыша с Обью океан.

Лобков засмеялся:

Ванька, ты смог даже меня удивить, а ведь знаю я тебя ещё с пацанов. Хорошо. Ещё проще. Вот скажи мне: придёт к нам покупатель. Заплатит 1000 рублей. В обмен на эту тысячу получит расписку с закорючкой или квиток какой, или договор состряпанный. Об этом ещё подумать надо отдельно. Итак, пришёл один – 1000 рублей у нас в кассе. Пришло сто человек – в кассе 100 тысяч. Пришла тысяча – в кассе миллион. Так?

Ну так.

Так какого ж хрена нам с миллионом в кармане ехать в какую-то Америку, надрываться там, дрожать, чтоб корабль не утонул как Титаник. Это ведь переживаний сколько? И всё ради чего? - Чтоб прибыль получить? А сколько её, этой прибыли, будет? Ну пусть даже и миллион. Смысл-то какой? Ведь миллион-то вот уже в кармане.

Да понял, понял тебя теперь. Знаешь, Борька, боязно мне. После парохода моринского ещё не отошёл. А тут страхов будет в тысячу раз больше. Как считаешь, выдержим?

Не боись, Петрович. Один раз на свете живём. Где наша не пропадала.

Так-то оно так. От людского гнева укрыться можно, а вот от божьего никак не получится. Обман ведь это. Грех. Мошенничество.

Обман, мошенничество, потеря репутации – всё это для тех страшно, у кого она есть – эта репутация. Вот была у них репутация и вдруг не стало её. Страшно. Это я понимаю. А у нас с тобой этой самой репутации никогда не было и сейчас нет. Так что, нам и терять с тобой нечего. Так что не журись друг мой, Петрович. Выпей лучше и закуси.

 

* * *

 

Тобольский купец Афанасий Коржавин дожидался дорогого гостя. Вот ведь как бывает. Еще десяток лет назад служил этот гость у Афанасия половым в трактире и отзывался на клик: “Эй, Гришка холуй!” склоненной головой в прямом проборе: “Чего изволите, Афанасий Кузьмич?” Теперь этот Гришка чуть ли не первый человек в империи. Говорят, царь с царицей у него на посылках, а министры боятся его как огня, т.к. в одно мгновение он мог сокрушить любую карьеру в государстве.

Афанасию бояться было нечего. За чинами он не гнался. На земле стоял твердо. Поэтому прознав, что в городе появился Григорий Рапутин, твердо решил сойтись с ним и вызнать, в чем его великая сила. В народе болтали всякое. Будто он наследника вылечил от страшной болезни и царица в благодарность готова сделать для него все, что он пожелает. Другие говорили, что не в наследнике дело, а в колдовстве. Мол заколдовал он царя с царицей, дурной глаз положил них. Будто послан он на Землю дьяволом а задача у него погубить Россию и весь народ православный.

Афанасий в колдовство не верил и больше склонялся к третьей версии: будто все дело в великой силе кобелиной. Сошелся мол он с царицей ненасытной и доставил ей такую радость, которую она с царем-то и не ведала. Афанасий даже денег не пожалел – велел разыскать девок, с которыми путался Григорий в тобольский период своей жизни. Нашел 14 баб. С каждой провел беседу, денег дал за откровенность. Все они помнили Григория. Все вздыхали, закатывали глаза: “Сладко, ох сладко было”. А в чем секрет этой сладости, объяснить не умели. Беседу Афанасий вел примерно так. Расстегивал штаны и выкладывал свое хозяйство на стол. Баба отводила взгляд в смущении. Афанасий начинал наговаривать:

Ты глаза-то не прячь, красавица. Деньги взяла – так отрабатывай теперь. Погляди, потрогай, залупи и определи, чего такое у Григория было, чего у меня нет. Больше, меньше, толще, тоньше?

Баба брала в руки Коржавинскую плоть и она на глазах росла и деревянела. Будто опомнившись баба отдергивала руки:

Что ж это я. Вот дура дурой. Я же и не видела, что там у Григория между ног болтается.

Это как так не видела?

Ну как как? Вот так. Помнет, помнет бывало. Оглянуться не успеешь, а он уже шкварит тебя. И сопит. Быстрый такой. А что там у него за дрын я и не видела.

Не видела? Ну а сладко-то отчего?

Приятно было. Я аж дрожала вся от удовольствия.

Значит чувствовала ты его?

Ну как не чувствовать. Так чувствовала, что аж дух захватывало.

Афанасий не отступал:

Ну ты-то в какой позиции была, когда шкварил-то он тебя?

В позиции? Это чо такое? Я не знаю.

Ну стояла, лежала, сзади он был или спереди?

Да все больше сзади. Помнет, помнет, юбку задерет и засопит.

Ну давай, поворачивайся. Обо стол обопрись. А я сзади зайду.

Да ты что, барин, разве ж можно? Грех-то какой.

Можно, можно. Деньги взяла – значит можно.

Так деньги-то я за откровенность взяла. Я и рассказала все, что знаю, как на духу.

Афанасий тем временем, зайдя сзади, мял бабе грудь.

Ты не ерепенься, красавица. Скажи лучше как он мял-то. Как я? Аль нет?

Да вроде также. Ну, может, не так шибко. А вот вспомнила, Афанасий Кузьмич. Под юбку он руку заводил. И не сразу на сиськи бросался, а медленно так живот погладит, а потом уж и до сисек дело доходит. Но тоже медленно так и нежно. Будто поглаживает. Это уж потом, как разойдется, начинает месить.

Гладил, говоришь? Так?

Да вроде так. Какой Вы, Афанасий Кузьмич, шустрый, - в голосе бабенки появлялись кокетливые нотки.

Это правда. Сопли жевать не люблю. Мне надо, чтоб результат был. Вожделеть и облизываться – это не мое. Ну а как шкварил-то Гришка? Так ли?

Да вроде так все. Ты не торопись, Афанасий Кузьмич. Помедленнее начинай. И не выдергивай сразу. Задержись там на вздох.

Так что ли? - Афанасий с силой прижался к ягодицам и замер.

Так, так, милок. Ну и не задерживай тоже. Поддавай жару помаленьку.

Бабенки стонали, кряхтели, тужились. Каждая по-своему. А завершалось все одной и той же фразой:

Хорош ты, Афанасий Кузьмич, спору нет. Такого б в мужья – горя не знать. А все ж с Григорием у меня по-другому было. Будто проваливалась я и себя не помнила. Очнусь, бывало, а его уж и след простыл. И не понимаю, было это со мной или нет. Только по малофье на ногах и признавала, что это не сон был.

Афанасий уж стал было склоняться к колдовской версии распутинской силы, когда все его сомнения развеяла Валентина – горничная из дома градоначальника.

Бородавка у него была на самой головке. Большая такая, твердая, шороховатая с ноготь величиной. Он этой бородавкой до самого нутра доставал.

Бородавка, говоришь? А почем ты знаешь?

Ну как же не знать-то? Я ведь его завсегда вот этими руками в бане парила, да мыла.

Афанасий успокоился. Значит причина гришкиного успеха вполне заурядная: к нужной бабе за пазуху попал. А разонравится он той бабе и от его успеха не останется ничего. Все эти топтуны царские, которых он сейчас жизни учит, уж позаботятся, чтоб от Гришки и мокрого места не осталось. Стало даже жалко бедолагу. Пришло привычное чувство превосходства.

 

* * *

 

… Афанасий принимал Распутина в том самом кабаке, где Гришка служил в свое время в обслуге. Григорий прибыл в окружении цыган и двух щекастых девиц в ярких сарафанах. Настроение у него было ностальгическое, поэтому цыганское пение было протяжным и унылым. Оно надолго прерывалось переборами гитарных струн. Зайдя в трактир, Григорий и их остановил движением руки:

Отдохните , ромалы. Садитесь да поешьте спокойно. А у меня сейчас и без вас душа поет.

Григорий обошел все столики, задержался на скрипящей половице:

Ты что ж, Афонька, так ее и не поправил? А я тебе когда еще говорил.

Поправим, Григорий Ефимыч, не сомневайтесь, - поклонился на всякий случай Афанасий.

А вот этого не люблю, Афонька. Кто я для тебя был? - Гришка холуй. А что изменилось-то за 12 лет? Да ничего не изменилось. Так что зови меня по-прежнему: Гришкой. Мне даже приятно. Немного на Руси людей осталось, кто меня Гришкой знал. Да и те все здесь на Иртыше проживают. Так что давай, Афанасий Кузьмич, без церемоний.

Григорий попробовал на прочность опорные столбы, постоял за прилавком, зашел на кухню, заглянул в кабинеты и, обращаясь к Афанасию, молвил:

В бордовом кабинете пусть накроют на двоих. Поговорим спокойно. Устал я от толпы. А хор с подружками пусть здесь посадят за одним столом. Не до них пока.

Афанасий распорядился и присел с гостем в кабинете за тяжелой бордовой портьерой.

Под водочку и мадеру потекла беседа. Григорий интересовался судьбой знакомых и местными новостями. Афанасий был хорошо осведомлен и рассказывал охотно. Закусывали заливной стерлядкой, печеным говяжьим языком с хреном, соленой капустой с огурцами и клюквой. Афанасий разговор не форсировал, травил местные байки, давая гостю поесть. Григорий на аппетит не жаловался. Выхлебал горшок с пельменями, и лишь покончив с гусиной гузкой в гороховой каше и жареных грибах, откинулся на спинку дивана и, потягивая мадеру из стакана, молвил:

Ну а ты, Афанасий, чего ж не спрашиваешь меня ни о чем? Аль не интересно тебе как я во дворце живу? И не просишь ничего у меня. У меня все всегда чего-то просят. Аль тебе не надо ничего?

Я много чем интересуюсь, Григорий Ефимыч. И вопросов у меня к тебе тьма. Не задаю только чтоб от еды не отвлекать. А просить мне нечего. Все, что мне надо для жизни, у меня есть. А чего нет – так будет. На то и руки, и голова на плечах.

Знаю, знаю, Афанасий Кузьмич. Мужик ты хваткий. И на земле стоишь твердо. Но если надо что, ты не сомневайся. Прямо скажи. Земляку чем смогу, всегда помогу.

Спасибо, Григорий Ефимыч, воспользуюсь как прижмет. Ты мне вот что скажи: отчего это лампа электрическая горит? Огня в ней нет, а свет есть.

Ну и вопросы у тебя, Афанасий. Да почем же я знаю. Знаю только проводок к лампочке подходит. Видно по этому проводку огонек и бегает. Только его не видно пока он в проводке. А как выскочит наружу – так и засияет весь, стервец. Не знаю я. На то ученые всякие есть. При случае спрошу. Отправлю тебе телеграмму, - Григорий захохотал. - Позабавил ты меня, Афонька. Отвык уже я от таких как ты. Те все больше о деньгах, а ты о лампочке.

Так то оно так. Да только в лампочке той большой смысл. Была бы это магия какая, так и бог бы с ней. Не подвластно мол разуму человеческому, так и думать не о чем. Господь там и без нас разберется. А ведь с лампочкой-то другое дело. Я тут как-то со ссыльным одним разговаривал, так он говорит, что в лампочке той и в молнии небесной одна и та же природа – называется электричество. Только сила разная. И человек, мол, природу эту разгадал и задача сейчас, мол, в том, чтобы направить эти молнии куда надо. И тогда вот это самое электричество будет не только освещать, но и обогревать и двигать все куда надо. Будто есть уже мельницы электрические и кареты, что движутся без лошадей и парового двигателя, а только от одного электричества.

Баловство это все, Афонька. Слыхал я про эти сказки. Да есть уже и кареты электрические. Трамваями называются. Вот приедешь в Питер – прокатишься. Забавные игрушки. Заходили ко мне целой делегацией. И из правительства были люди, и из академии наук. Просили благословить и протолкнуть царю на утверждение план электрификации России. Карты показывали, схемы, картинки. Сорок миллионов просили. Мол на эти деньги готовы построить 20 станций, все станции связать проводами и осветить Россию до самого Урала.

Ну а ты что, Григорий Ефимыч?

Ну что, что? Попер их всех. Спрашиваю их: и что ж вы, умники, собираетесь лес да торф жечь, чтоб электричество получить? - Да, говорят. Собираемся. - А электричеством, спрашиваю, будете дома обогревать? - Будем, говорят. - А без электричества и без сорока миллионов, а сразу лесом и торфом дома обогревать не догадались? Ну они и притихли. Сейчас другие при этом деле. Денег на план больше не просят.

Да, крут ты, Григорий Ефимыч. Такими деньгами распоряжаешься: 40 миллионов туда, 40 миллионов сюда. А скажи ты мне вот что: на что по-твоему не жалко деньги государства Российского тратить.

Я так думаю, Афанасий: вся беда в грамотеях. Начитаются книжек, щеки надуют и давай народ мутить. То им не так, да се не эдак. Конституцию им подавай, парламент, народное управление. А народ наш темен. И слава богу. Грамоты ему столько нужно, чтоб царские указы читать умел. А царь-батюшка сам разберется куда двигать. Вот ты посмотри до чего дошло. Как после смуты пятого года царь-батюшка манифест подписал, партий-то сколько развелось. Тьма. И каждая в свою сторону тянет. Им только дай волю. Передерутся между собой, а народ так и останется без перста указующего. Так что будь моя воля, я бы языки-то говорунам этим поукоротил.

Прибедняешься ты, Григорий Ефимыч. В народе-то болтают, что сила у тебя. Что любого в империи сковырнуть можешь.

Что верно – то верно. Народ зря болтать не будет. Своего всегда добьюсь. Не мытьем так катаньем. Вот про лампочку ты спросил. Расскажу тебе как дела-то в нашей России-матушке делаются

Григорий поставил на стол пустой стакан, потянулся за бутылкой вина, но наливать не стал. Прилег на диван и, потягивая вино из горлышка, продолжил:

Значит так. Попер я тогда академиков этих с инженерами. Да и забыл про них. И вот захожу как-то к папе. Это я государя-императора Николая Александровича так кличу. Захожу, значит, в царский кабинет. А у него на столе вроде карта. Но не карта, а макет такой с холмами, деревнями, реками, лесами. Все ловко так из бумаги разноцветной сделано. Спрашиваю папу: это что мол такое? Ну а он мне, радостный такой, как малое дитя. А это, говорит, Григорий план электростанции на Волхове. Ну это река такая под Питером. Вот здесь, говорит, реку перекроем плотиной. Турбину поставим. И будет та турбина электричество в Питер качать. И электричества того хватит и на заводы и на жилые дома в центре.

Ну а ты чего, Григорий Ефимыч?

Ну я помалкиваю до времени. А сам про себя думаю. Вот, думаю, стервецы академики, решили мимо меня до царя добраться. Интересно, думаю, через кого они к папе-то попали?

А что это так важно знать, кто через кого к царю попадает?

Ты наивен, как дитя, Афоня – усмехнулся Григорий. - Кто царю о деле твоем доложит – это самый главный вопрос во дворце. Я уж это дело изучил. Вокруг царя челяди крутится тьма. Как тараканов на постоялом дворе. И каждый норовит свой интерес соблюсти. Подсунет вот такой прохвост бумажку царю на подпись. А папа-то наш святой, верит всему. Ну и подпишет ненароком. И потекут денежки из казны ручейком. А кто из ручейка того напьется и не узнает никто. Все шито-крыто. Но такого, чтоб к ручейку тому никто не присосался, не бывает. Уж я-то знаю. Всех их насквозь вижу.

Афанасий, почесывая в бороде:

Известное дело, Григорий Ефимыч. Недаром же говорят: “Не подмажешь – не проедешь”. Испокон веку повелось так на Руси: хочешь дело решить – готовь взятку. Уж в нашем-то деле купеческом без этого никак. Уж я-то хорошо знаю. Вот сидит такой чинодрал, так платишь ему не за то, чтоб он нарушил что, а за то, чтоб сделал то, что ему и так делать положено. Вот я нонче дрова к зиме покупал. Ну заплатил как положено в конторе по червонцу за подводу. Квиток дали. Я с этим квитком на склад. А кладовщик денег требует. Плати мол по рублю за подводу, иначе дрова отпускать не буду. Я ему квиток сую. А он мне нагло так: это ты, мол, в контору заплатил за дрова, а мне за мою работу кто платить будет? А у него вся работа – ворота открыть. Каждый так и норовит у ворот встать, да за проход туда-сюда деньги качать.

Вот про ворота ты верно сказал. Дорог в России не было никогда. И сейчас нету. А уж ворот-то понаставили – несчитано. И у каждых ворот свой чинуша сидит. Деньги за проход собирает. Сколько ты сказал он взял у тебя? Рупь с червонца. Это десятая часть получается. Ну в столице-то воры покруче будут. Там десятой частью не обойтись. Половину закладывай – не ошибешься. А уж про казенные деньги и говорить нечего. Из каждой сотни, что из казны выделены, до дела бывает рупь доходит. Ну два от силы. Все остальное челядь эта ненасытная по карманам растащит. Афанасий опрокинул рюмку и с наслаждением высосал соленую помидорку. Григорий полулежал на диване, упершись плечами в боковой валик. Шея при этом вертикальна. Голова держалась без упора. Глубоко посаженные глаза прикрыты густыми бровями. Не глядя на Афанасия, Григорий продолжил:

Ну так вот. Про электростанцию. Выясняю: макет царю принес Столыпин-покойник. Значит, думаю, дело серьезное. Взяток он не берет. О реформах все время толкует. Идейный. Ни перед чем не остановится. Тормознуть его можно только его собственными идеями. Выясняю что к чему. Съездил даже на Волхов этот. Красота там Афоня. Ну точно как у нас тут на Иртыше. Охота знатная, рыбалка. И от Питера совсем недалеко. Навожу справки. Оказывается земля царская, казенная. Иду к царице. Говорю ей: видал, мол, мама сон. И привиделось мне, что стоим мы с тобой на коленях в часовне, молимся иконе Николая Чудотворца. А часовня та стоит на крутом берегу реки. Будто выходим мы из часовенки той. Солнышко светит. Небо голубое. А на травке наследник кувыркается. Смешно ему и радостно. А надо сказать тебе, Афанасий Кузьмич, что наследник наш малец болезненный, все больше грустит и печалится не по-детски. Царица за то, чтоб его развеселить полцарства отдать готова.

Григорий отхлебнул винца из бутылки и продолжил:

Выслушала меня царица внимательно и спрашивает: это добрый знак. Мы что-то сделать должны. А что? Ну и говорю: сердце мне мол подсказывает, что я должен часовню поставить на берегу реки. Ну так ставь, говорит. А что нужно для того – только скажи. Я все для тебя сделаю. Кивнул я. Ушел в тот раз от нее. А на следующий раз пришел с бумагой. А в бумаге той дарственная. Что государь наш император Николай Александрович передает в дар земли на реке Волхове в вечное пользование рабу божию Григорию Распутину. Царица сходила к царю с этой бумагой. Вернулась с его подписью и царской печатью. Вот так и стал я владельцем 10 тысяч десятин земли.

Да уж. Ловок ты, Григорий Ефимович. Это ж деньжищи-то какие. И все за сон. Ты сон-то видел? Или слукавил?

Не в этом дело, Афанасий. Видел – не видел: не в этом дело. И земля та мне на дух не нужна. Хочешь – тебе продам. А шлея попадет между ног – так и задаром отдам тебе или первому встречному.

Афанасий в восторге от лихости гостя, не на секунду не сомневаясь в том, что никакой бравады в словах Распутина нет:

В чем же дело-то, Григорий Ефимыч, если не в деньгах?

Все дело во власти, Афанасий. Что б жрать как мы с тобой, много денег не надо. И земли-то нужно всего сажень, чтоб косточки наши успокоить когда срок прийдет. Все эти дворцы да пароходы на том свете не потребуются. И жизнь на эти бирюльки тратить – дураком быть.

А на что ж ее тратить, Григорий Ефимыч? Научи.

На власть, Афоня. На власть. Нет на свете ничего слаще. Вот возьмем того же Столыпина Петра Аркадьевича – покойника. Уж он и князь, и инженер. Грамотей. Не чета нам с тобой. Он и науки все одолел, и политесу обучен и языкам. Премьер-министром был. Выше него только царь. Смотрел на всех свысока. В глазах презрение. Меня в грош не ставил. Носик морщил при моем появлении будто в говно наступил. И что? И где его электростанция? Проект-то он просчитал досконально, а вот с хозяином земли, со мной, то есть, дело-то и не согласовал. Землю мы, мол, купим. А вот накось выкуси, Петр Аркадьевич. Кто распинался про святость частной собственности? Вот теперь и жуй эту святость. Электростанцию захотел? Вот и играй в свою электростанцию на столе, на макете. А людям головы морочить – руки коротки.

Да... Велик ты, Григорий Ефимович. Вот так вот и учишь князьев да министров уму-разуму?

А чего мне? Так и учу. Я министров этих да губернаторов десятками меняю. Сейчас уже поняли откуда ветер дует. Бьются между собой, толкаются, чтоб только в немилость ко мне не попасть. Но меня-то не проведешь. Я насквозь их всех вижу. Сапоги мои лижут, а в душе ненавидят, считают хамом, пылью дорожной. Ну я им и кручу хвосты, чтоб знали, кто в доме хозяин. Вот в этом вся сласть. Я уж не говорю о том, что все бабы мои. Они силу-то уважают....

 

* * *

 

… Так и прошла вся встреча в задушевных разговорах о смысле жизни без гульбы и битья посуды. А к Рождеству следующего года Григория утопили в проруби в Неве молодые патриоты из дворян.

 

* * *