1913.

Омск (Западная Сибирь). Яков Морин беседует о будущем с сыном Петром и посещает языческий праздник Масленницы с сыновьями Петром и Константином.

 

Петру Морину, старшему сыну Якова, исполнилось 13 лет. Учёба Петру давалась с большим трудом, тем не менее четыре класса начальной школы он закончил. Пришло время решать дальнейшую судьбу парня. Яков вышел на веранду, оглядел двор. Ключница Анна мыла бочку, освободившуюся от соленых огурцов. Конюх Иван возился с утварью:

Ванька – крикнул Яков – ты не знаешь где Петро?

Иван отложил в сторону хомут. Встал и, сняв картуз, сказал:

Должно с ребятами в роще бабки кидает. Часа два его на дворе не видел.

Ты вот что, Иван. Разыщи его. Приведи ко мне. И побыстрее.

Сделаю, хозяин.

Яков вернулся в кабинет. Задумался. Куда же парня отдать? Гимназию он, пожалуй, не потянет. Да и семинарию тоже. Реальное училище? Вариант. Можно выхлопотать кадетский корпус, хотя и нет в родне военных. Придётся, конечно, этому корпусу что-то дарить, строить и ремонтировать все годы учёбы, но это не беда. Родному сыну ничего не жалко. Можно, конечно, и плюнуть на дальнейшую учёбу. Есть капитал. Есть дело. Работы полно. У меня в его годы кроме дырявых штанов ничего не было.

Дверь отворилась. Вошёл Пётр. Он был не по годам рослым, кряжистым парнем. Поступь его была лёгкой, что говорило о нешуточной физической силе.

Звал, батя? - молвил Пётр ломающимся юношеским голосом.

Разговор есть, сынок. Садись-ка поближе. Пришло время определяться с твоей судьбой. Ты сам-то, что думаешь? Куда учиться пойти хочешь? Можно в гимназию, потом в университет. Станешь доктором. Жить будешь в собственном доме. Уважаемым человеком станешь.

Не, батя. Это не по мне. Дом у меня и сегодня есть. А заглядывать ради этого всю жизнь во всякие вонючие дырки к людям я не хочу.

Ну а в семинарию? Станешь священником. Будешь кадилом махать, а люди тебе будут руки целовать.

Нет, батя. Не хочу. Нет у меня такой памяти, чтоб все молитвы наизусть знать. Да и не понимаю я ничего в этих молитвах.

Ну а реальное училище? Станешь механиком, потом инженером. Будешь на железной дороге мосты строить.

Ну вот развалится этот мост. Люди пострадают. Меня обвинят, а то и на каторгу отправят. Зачем брать грех на душу.

Яков поразился реалистичности подхода сына. Он и не подозревал, что Пётр так быстро повзрослел.

Ну в кадетский корпус я и сам тебе не предлагаю. Знаю, что полковником тебе не стать. Для этого надо, чтоб отец твой был генералом. А я, как ты знаешь, до генеральских лампасов не дослужился. Слишком низко начинал. Так что, мантулить тебе в прапорщиках где-нибудь на Кавказе. А там и убьют ненароком. Что ж с тобой делать-то?

А ничего делать не надо, батя. Буду с тобой жить, твою работу работать, а устанешь – на твоё место встану. Сам же говорил: воры вокруг. Ничего никому доверить нельзя. А я тебя не подведу. Мне с тобой делить нечего.

Якову приятно было слышать эти слова от сына.

Так что, не стыдишься ты, сынок, нашего дела купеческого?

А чего ж его стыдиться? На купце вся Россия держится.

Ну добре, сынок. Будь по-твоему. В Питер поедешь со мной. Приглядывайся, запоминай всё. Что будет непонятно – спрашивай.

Лицо Петра расплылось в широкой улыбке:

Спасибо батя.

Яков улыбнулся в ответ:

На здоровье сынок. Про масленницу-то не забыл? Иван уже запрягает. Поедешь с нами?

Конечно, батя.

Ну иди, собирайся.

Счастливый Пётр вышел из кабинета отца, а Яков вернулся на открытую веранду. Ярко светило солнце. Его тепла было еще недостаточно, чтобы растопить снег, но конский навоз пах уже по-весеннему густо.

Яков прошел в конюшню поговорить с конюхом Иваном о жеребце, которого купил на племя на рождественской ярмарке в Оренбурге у калмыков. Жеребец был норовист, требовал царского ухода. Провел в конюшне час. Но разговор с Иваном так и не отвлек Якова от тревожных мыслей после разговора в поезде со случайным попутчиком. Если эти ребята к власти прийдут, то шутить не будут точно. «Уничтожить как класс». Яков передернул плечами от холодка между лопатками.

 

* * *

 

… Масленница прошла на удивление весело и беззаботно. Люди предавались забавам, будто гуляли в последний раз. На склоне Юрточной горы построили снежный городок с ледяными горками, змеями горынычами, избушками на курьих ножках. В избушках горели печи, пеклись блины и продавались нарасхват горячими тут же на прилавках вокруг избушек. Дымоходы от печей были шеями многоголовых драконов, слепленных из снега выше по склону. Создавалось полное ощущение, что Змеи Горынычи выползли из своих пещер и оглядывают честной народ попыховая дымом. В стране еще не ввели сухой закон, однако водки на прилавках было не видно. Зато рекой лилась медовуха — любимая бражка сибиряков.

На ярмарку решили отправиться втроем: Яков с сыновьями Петром и Константином — десятилетним кадетом, отпущенным из кадетского корпуса на праздники. (Младшие дети: трехлетняя Анна и годовалые двойняшки Зинаида с Александром остались дома с матерью).

Плотно закусив блинами, Морины отправились на осмотр окрестностей. Остановились у городка. Городком называли участок земли, огороженный частоколом из свежесрубленных молодых сосенок. Над частоколом хорошо поработал топор мастера: создавалась полная иллюзия крепостной стены. Эта стена привлекала внимание. Хотелось узнать, что же там внутри. Высота стены была не выше груди человека среднего роста, так что заглянуть внутрь было легко, подойдя к ней вплотную.

Подошли и Морины, пробились сквозь плотную толпу к самому забору. Пространство внутри (прямоугольник длиной в 5-6 саженей и шириной в сажень) было абсолютно пустым и Константин, наблюдающий зрелище впервые в жизни, недоуменно спросил отца:

Батя, а чего смотреть-то? Чего они сюда все рвутся?

Яков, положив руки на плечи сыновей:

Не суетись, сынок, погоди немного. Все увидешь сам.

Неугомонный Константин:

А я знаю, вон там у дальней стенки письмо сложено. Это из городков самая сложная фигура. У нас в роте ни одного нет, кто бы ее с одного удара вышибал.

В разговор вступил Петр:

А вон видишь Костя, на бочке корзина стоит?

Ну вижу. Из нее еще шапка торчит.

Под этой шапкой куча денег лежит. И их выиграет тот, кто это письмо с одного раза вышибет.

А... Ну тогда понятно. Подождем тогда.

Долго ждать не пришлось. Из толпы внутрь городка заходили по одному добровольцы и под свист и улюлюкание толпы покупали себе право на участие в забаве. Складывали деньги в корзину, широко размахнувшись, метали биту в сложенную у противоположной стенки городка фигуру «письмо». Письмом называлась самая последняя и самая сложная из всех 15-ти фигур древней русской игры «городки». Эта игра практически забыта. Сейчас и термины, которые были знакомы и понятны каждому жителю России начала двадцатого века, звучат абсолютной китайской грамотой в начале века двадцать первого. Поэтому сделаем небольшое отступление, чтобы пояснить главные моменты этой увлекательной народной игры.

Как и в любой другой народной игре игровые снаряды в городках чрезвычайно просты и доступны. Основной снаряд в игре называется «битой» или в простонародье «баталкой». Это обычная палка толщиной в полтора-два дюйма и длиной в аршин. Смысл игры в том, чтобы, метнув снаряд, вышибить с поля боя все выстроенные там городки. Поле боя — это квадрат, начерченный прямо на земле той же баталкой. И сторона квадрата в точности совпадает с длиной баталки. Приложил баталку, отмерил, начертил. Все. Поле боя готово. И городки получались также просто: баталка распиливалась на пять равных частей. Каждая такая часть называлась «городком». Вот из таких городков и складываются «фигуры». Всего таких фигур 15. Каждая имеет свое название: «Пушка», «Вилка», «Колодец», «Рак» и т.д. Чем более кучно построена фигура и чем больше в ней вертикально стоящих городков, тем легче ее выбить с поля боя. Самая сложная фигура - «Письмо». Городки в ней все лежачие и разложены они максимально широко: четыре городка по вершинам квадрата, а пятый в самом центре поля боя. Выбить эту фигуру одним ударом — большая редкость.

Добровольцев однако хватало с избытком. Покупали сразу по нескольку попыток. Цена традиционная: бросок — рубль, однако выбить одним ударом сразу все пять городков письма никому не удавалось. Куча ассигнаций в корзине росла, а вместе с ней рос всеобщий ажиотаж. Раздавались выкрики:

А сколько там денег-то?

Да уж не меньше сотни. Вишь сколько синеньких. А вон и красненькая торчит.

Красненькими называли червонцы номиналом в десять рублей, синенькими купюры в пять рублей.

Константин не мог устоять на месте: размахивал руками, кричал, подпрыгивал, замирал в момент замаха, танцевал от радости в момент очередного промаха. Петр реагировал иначе: сопереживал бросающему и крякал от разочарования при каждом промахе. Яков заметил различие реакций сыновей, обратился к Константину:

Ты что ж, сынок, не хочешь, чтоб кто-то выиграл корзину с деньгами?

А чего хорошего-то?

Ну как чего? Вот кто-нибудь выиграет, а мы за него порадуемся.

А чего ж радоваться-то? Мне-то что с того?

Значит не хочешь за других порадоваться? Ну так сам попробуй.

А можно, батя? - глаза Кости загорелись азартом.

Яков, похлопывая сына по плечу:

Ну а чего ж? Деньги у тебя есть. Уверен в себе? Не боишься потерять их? - вперед. Действуй.

Яков выплачивая обоим сыновьям по рублю в неделю на карманные расходы, знал, что у Петра деньги не задерживались, а Константин копил на велосипед. У Якова с ним был договор, что, если Костя накопит половину стоимости, то Яков заплатит вторую половину.

Костя понял: денег на ставку отец не даст, а свои тратить страшно. Хорошо, если повезет и он выиграет корзину с деньгами — там точно на велосипед хватит. А если нет? У него ведь рассчитано все так, чтоб к летним каникулам велосипед был. Костя топтался на месте: искушение боролось с расчетом. Наконец расчет победил — Костя отвернулся с обидой на отца.

Петр обратился к отцу:

Батя, а почему б тебе не метнуть? Авось и распечатаешь письмо это?

Яков расправил плечи:

А что? Может и правда тряхнуть стариной?

Костя повернулся к отцу и с восторгом вскрикнул:

Точно! Молодец, Петруха. Батя, давай. У тебя получится. Помнишь как ты снежком ворону с крыши сшиб? Давай, батя.

Яков сбросил полушубок, остался в толстом свитере, исчез в толпе и через несколько минут оказался внутри городка. Он снял шапку, отыскал взглядом купола Никольской церкви на противоположном берегу Оми, перекрестился трижды с поклоном головы. Надвинул шапку глубоко на брови, расправил бороду, зыркнул синими глазами по толпе, улыбнулся широко и достал из кармана пятирублевую денежную бумажку. Яков поднял двумя руками ассигнацию высоко над головой:

Вот, достопочтимая публика, синенькую кладу.

В ответ из толпы раздались выкрики:

Точно, синенькая.

Пять раз кидать будет.

Точно, пять раз.

Давай, начинай. Мы посчитаем.

Яков взял биту, подошел к черте, пристально вгляделся в установленную фигуру. Было понятно, почему фигура называлась письмом: лежащие на поле боя городки повторяли контуры почтового конверта. По прихватке Якова сразу было видно мастеровитого игрока. Замахиваясь, Яков не поднимал баталку высоко, а в отличие от многих, почти волоча ее по земле, запускал с навесом по высокой траектории. Первый бросок получился с недолетом: баталкка коснулась земли перед самым конвертом, отскочила и перелетела через поле боя, не коснувшись ни одного городка. Второй и третий пришлись точно в поле боя, но зацепить все городки сразу не удалось. Сложность броска состояла в том, чтобы в нем сошлись сразу три фактора: нужно было запустить баталку так, чтобы она коснулась земли точно на передней кромке письма, чтобы положение баталки при этом было строго перпендикулярно направлению движения и чтобы баталка при этом была на излете своего полета, чтобы силы удара о землю было недостаточно для отскока. Яков слов таких не знал и объяснить бы не смог, но интуитивно чувствовал какого броска следует достичь. Три неудачных попытки даром не прошли: глазомер точнее определял расстояние до цели, рука стала чувствовать увесистость баталки. В результате на четвертом броске все сошлось. Баталка одновременно коснулась земли и двух передних городков. Продолжая поступательное движение с одновременным вращением против часовой стрелки, баталка смела и два других городка: центральный и левый дальний. Последний городок(правый дальний) был выбит с поля боя ударом переднего городка.

Замершая на мгновение публика взревела диким ревом. В этом импровизированном хоре слились все возможные нюансы человеческой реакции: от восторга и благодарности за то, что удалось стать свидетелем уникального события, до ненависти, замешанной на лютой зависти к счастливчику. Яков поднял вверх руки в порыве торжества, подошел к корзине, снял шапку с головы и, перекладывая деньги из корзины в шапку, громко изрек:

Бочку бражки ставлю почтенной публике. Толпа взревела более стройным хором. Чувствовалась атмосфера всеобщего одобрения:

Правильный мужик.

Это Яшка Морин. У него магазин галантерейный на набережной.

Точно говорят: деньги к деньгам. Везунчик.

Вот и выпьем за его здоровье.

Петр с Константином пробились к отцу, надели на него полушубок и, гордые от сознания близости к герою дня, двинулись вместе с ним к торговым рядам.

После оплаты магарыча, выплаты процентов организаторам и на благотворительность в шапке осталось 68 рублей. Яков, долго не думая, поделил деньги на четыре части:

Вот эти 17 рублей матери и малышам на гостинцы. Эти вот 17 рублей беру себе. Ну и вам, сыны, каждому по 17 для поднятия духа.

Щедрость отца была ожидаемой, но на такую крупную сумму братья не рассчитывали. Петр, сжав отцу локоть, благодарно заглянул ему в глаза. Константин напротив реагировал шумной радостью:

Ура — а — а !!! Бате нашему ура !!!

 

* * *

1914.

Река Обь в окрестностях Сургута (Западная Сибирь). Яков Морин проводит ночь в доме тобольского купца Афанасия Коржавина. Сын Якова, Петр (14 лет) отражает нападение грабителей.

 

Отхлебывая чаёк, Яков Морин приступил к своему любимому делу: размышлять о делах. У него был галантерейный магазин и мануфактурная лавка в Омске. Товар поставлял из Китая, Нижнего Новгорода, Оренбурга и Москвы. С московским поставщиком до сих пор работал за наличные. И вот, наконец, удалось договориться о товарно-денежном кредите.

Яков достал тетрадь и углубился в проверку расчетов. Итак, что мы имеем?

двухэтажный дом на Часовитинской (галантерейный магазин+резиденция) – 86,000 руб.;

мануфактурная лавка на Банной – 18,000 руб.

Всего товара – 120,000 руб.

Акции, облигации, счета в банке, наличные – 45,000 руб.

ИТОГО КАПИТАЛ – 209,000 руб.

Есть обязательства перед партнёрами: в Оренбург нужно будет отдать в мае 12,000 руб. За пуховые платки. Что еще? Расходы по содержанию бизнеса – 7,000 руб. в год. Налоги – 23,000 руб. в год. Обязательства на благотворительность – 15,000 в год. Семейные расходы – 30,000 руб. Итого обязательств на 87,000. Многовато получается. Надо бы об этом отдельно как-нибудь подумать. А сейчас еще раз о главном. А главное – это 87 тысяч обязательств. И задача в том чтобы сохранить и преумножить достигнутый жизненный уровень потребления (30,000 руб. в год) и при этом обойтись без продажи собственности.

Московский партнер Якова Морина входил в десятку старейших купеческих династий России. Собственные текстильные и хлопчатобумажные фабрики в Москве, Питере и на Волге производили до 30-ти процентов российских тканей. Главная проблема, которая постоянно стояла перед Москвичем – избежать затоваривания. На столичном рынке и на рынке европейской части России Москвичу стало тесновато и он уже несколько лет как распространял свой бизнес на Сибирь. Он года два приглядывался к Якову, собрал на него информацию через омского губернатора и, наконец, сделал ему выгодное предложение.

Якову было предложено в течение двух-трех лет создать филиал московской компании. Цель филиала: реализация товара Москвича в Сибири и организация обратного потока по продаже сибирского меха в магазинах Москвы, Питера и Европы. Якову было предложено составить смету расходов. Москвич готов был вложиться в расходную часть и деньгами и товарами.

Яков понимал, что для нового дела потребуется два больших приобретения: складские помещения и пароход с баржами. По поводу складов у пристани у Якова уже был разговор с вдовой купца Михаила Кашина. Оставшись без мужа, она не могла управляться с делом и распродавала собственность по частям. Она, кстати и пароходик предлагала купить. Раньше Яков о нем не помышлял, а теперь стоит вернуться к разговору. Пароходный бизнес в обском бассейне монополизоровали четыре монстра. Они сговорились между собой – держат высокие цены на фрахт, да еще и поднимают их каждый год. Денег на них не напасёшься – всю прибыль сожрут. Так что пароход нужен. Прикинем-ка еще раз в цифрах.

30 тысяч кладем на пароход с баржами и ремонтом. Годовое содержание парохода – 20 тысяч. Итого пятьдесят. На своем товаре я сейчас делаю 20 %. Если в навигацию половину вывезти на север в Нарымский край, то там можно будет накинуть и 40%. Но для верности считаем те же 20, что и здесь в Омске. Двадцать процентов от шестидесяти тысяч – это будет 12 тысяч прибыли. Всего наличных можно взять 72 тысячи с навигации. Но везти с Нарыма чистые деньги – это дурость. Тем более, что там их и нет ни у кого: ссыльные одни. Повезём шкурки: соболя, горностая, куницы, белки, лисицы, волка, медведя, бобра, выдры, ондатры. Бартер. А на бартере уже не двадцать процентов можно делать (тем более, если реализовывать меха не в сибири, а в столицах), а все двести. Для верности считаем сто. А сто процентов от 72-х тысяч – это 72 тысячи чистой прибыли.

Итак получается 72,000 руб. за одну навигацию. Очень даже неплохо. И это прибыль только на моем собственном (уже оплаченном) товаре. А ведь будет еще и товар Москвича. И товара этого будет почти в два раза больше моего. Ведь Москвич собирается поставить товара на сто тысяч в год. Продаем товар – получаем двадцать процентов прибыли. Значит объём бартера будет уже на сто двадцать тысяч. Сто процентов прибыли от ста двадцати тысяч – это сто двадцать. Делим пополам с Москвичём. Получаем шестьдесят. Итого за навигацию на всем товаре 72,000+60,000=132,000 руб. чистой прибыли. Совсем недурно. 87,000 руб. уйдет на оплату обязательств. Останется 45,000 руб. На пополнение капитала. Значит к следующему Рождеству стану богаче на сорок пять тысяч. Капитал будет 209,000+45,000=254,000 рублей. Это четверть миллиона. Мог ли он мечтать об этом когда был мальчиком на побегушках в чужой лавке.....

 

* * *

 

Первую навигацию Яков Морин решил провести самостоятельно. Нужно было оценить всё собственными глазами. Лично установить связи по маршруту. Проконтролировать цены. Поступил товар из Москвы. Оказалось, что места в трюме парохода недостаточно для того, чтобы всё разместить. Но и второй баржи не потребовалось. Вполне хватило одной. Вдову купца Кашина уговаривать не пришлось. Она была рада избавиться от парохода и уступила его дешевле против заложенной в расчёте цены почти на 20%. Вместе с баржой пароход обошёлся в 40 тысяч и ещё 3 тысячи ушло на ремонт и восстановление.

В путь отправились через два дня после ледохода, 26-го апреля. Команда состояла из 6-ти человек. Капитан, он же лоцман Ефим Карелин – отставной мичман из Крондштадта, сосланный в Сибирь 10 лет назад за пьянство. Ссылка у него давно кончилась, но в Европу возвращаться он раздумал. Хорошо изучил лоцию Оби и Иртыша, душой прикипел к сибирской красоте и просторам. Якову он поклялся на кресте, что до конца навигации запоев не будет. Что команду подберёт непьющую. Что установит на судне сухой закон. Что сам пить не будет и другим не даст.

Ефим привёл матросов (они же кочегары). Плечистый крепыш Иван Бунин и долговязый Борис Лобков были полной противоположностью друг друга. Иван выглядел франтом даже в дырявой тельняшке. Щётка усов аккуратно подстрижена, голова и щёки выбриты, глаза сверкают задором и огнём. Борис был нестрижен и небрит. А в глазах стояла такая тоска, что смотреть на него без сочувствия было невозможно. Яков засомневался, что эти ребята смогут весь сезон обойтись без спиртного, но поговорив с обоими и получив от них обещания, выбор капитана одобрил. Повариху, предложенную Ефимом, забраковал даже не вступая в разговор:

Бабы на корабле не будет. Не хватало ещё чтоб разборки начались между петухами. Ивана-конюха возьму. Он и обед сготовит, и сеть сплетёт.

Долго размышлял Яков брать ли сына. И в конце концов согласился. Стал Пётр юнгой в команде.

Спальное место капитана было прямо в рубке. Яков с Петром заняли гостевой кубрик. Два Ивана с Борисом расположились в матросском кубрике.

Ефим Карелин оказался умелым капитаном. Шли караваном с баржой на сцепке вниз по Иртышу. Прошлогодняя лоция отражала далеко не всё. Ледоходом по реке разбросало немало заторов. Образовались новые промоины и острова, не указанные в лоции. Ефим виртуозно вёл караван, постоянно меняя направление движения и скорость. На спокойных участках фиксировал штурвал и вносил исправления в лоцию. Его захватывал азарт поединка с норовистой рекой и о спиртном он и не вспоминал. Иван-кочегар с Борисом сменяли друг друга в машинном отделении. В их обязанности входило подкидывать уголёк в топку и выполнять команды капитана, которые он передавал голосом из рубки по трубе сообщения. Свободный от дежурства кочегар располагался на барже. В его обязанности входило в нужный момент бросить якорь.

Ивана-конюха называли “бородой”, чтобы не путать с Иваном-кочегаром. Он готовил еду на камбузе, ставил сети на ночь, солил, вялил и коптил рыбу.

Пётр должен был убирать мусор и мыть посуду. Кастрюли, миски, ложки оттирал песком, споласкивал горячей водой. Драил палубу шваброй освобождал от копоти корму. Работы у него хватало. Делал он её не торопясь, основательно. Но при этом успевал навестить капитана в рубке, послушать бесконечные карелинские байки. И даже подержать штурвал пока Ефим правил лоцию. Пётр всегда знал, что у Бороды на плите стоит. Не забывал спуститься в машинное отделение потренироваться в искусстве так разбросать уголёк, чтоб пламя в топке было жарким и равномерным.

Яков проводил время либо без дела на палубе, либо на барже с удочкой. Он был постоянно погружён в свои мысли, от которых все старались его не отвлекать без надобности. Его работа начиналась на остановках. После причаливания он выходил на пристань. За ним вслед Иван с Борисом несли огромный сундук с образцами товаров.Обычно на пристанской площади собирался народ, т.к. пароход в этой глуши был большим событием. Всегда находилась и свободная подвода, куда грузился сундук. Матросы располагались на подводе, Яков брал коляску и кавалькада отправлялась в путь по лавкам населённого пункта.

Зайдя в лавку, Яков показывал хозяину медаль купца второй гильдии, что добавляло ему солидности и доверия. Показывал фотографические карточки, на которых он был изображён на фоне своего дома, а также внутри магазина на фоне прилавков. Яков приглашал хозяина непременно зайти к нему в магазин, как будет с оказией в Омске. Затем он велел матросам принести сундук, открывал его и раскладывал перед хозяином и его семьёй образцы товаров. Как правило в этот момент хозяин приказывал подать выпить и закусить. И начинался гвоздь программы – торг. От Якова требовалась интуиция и глубокое знание людской психологии. Все люди были разные и к каждому надо было найти свой подход.

Яков не жадничал и цену не заламывал. На чём стоял твёрдо: никаких товарных кредитов не давал. Только продажа за деньги или обмен на мех. Он знал, что в Сибири, особенно в глухих местах как здесь по берегам Иртыша была довольно популярна другая тактика продаж. Навигаторы, двигаясь по реке, отдавали товар в долг на сезон-два. А деньги собирали на обратном пути или в следующую навигацию. Якова такая система не устраивала. Слишком ответственным был договор с москвичом. Нельзя было замораживать деньги надолго. К тому же и маршрут у него был запланирован односторонний: вниз по Иртышу до Тобольска. Затем до Самарово, где Иртыш сливается с Обью. А затем вверх по Оби через Тымск, Каргасок, Нарым, Парабель, Колпашево до Красного Яра. Там в Обь впадает Томь. Далее вверх по Томи до Томска. В Томске была запланирована зимовка и только в следующую навигацию – обратный путь в Омск. Затягивать обращение товара в деньги на два года Яков никак не мог. Наоборот за одну навигацию он был намерен совершить двойной оборот: товар-деньги на галантерее, деньги-товар на мехах. К Рождеству он планировал рассчитаться по кредиту с московским партнёром и получить запланированную прибыль.

В начале пути торговля шла слабо. Сказывалась близость большого города Омска. Отповики были разбалованы предложениями, а розницей Яков почти не занимался, чтобы не терять времени. Ближе к Тобольску дело пошло веселее. Стали появляться на пути стоянки хантов, которые радостно меняли шкурки лис, песцов, и соболей на всё, что блестит.

В Тобольске Яков навестил свою крестницу Дуню дочку-подростка купца Афанасия Коржавина. Три дня кумовья не просыхали и лишь после того, как обошли все трактиры и злачные места города, ударили по рукам. Афанасий купил 30% товара. Если добавить сюда остальные продажи, то получается, что пройдена почти половина пути и продана почти половина товара. С графиком пока справлялись.

 

* * *

 

… Пароход стоял на якоре. Пётр проснулся среди ночи. Вышел на палубу. С облегчением помочился в реку. Это Иван-борода наварил вчера такого вкусного морса из свежей брусники, что невозможно было остановиться. Глянул на полную луну, выглянувшую из-за туч. Отправился было досыпать, но тут засосало в животе. Спустился в камбуз. Открыл лаз в трюм. Там у самого киля Борода сделал ледник. В ящике, сколоченном из толстых плах, стояло несколько бочек. Все они были обложены до самого верха льдом. Пётр откинул крышку ящика, отыскал нужную бочку. Бочка была наполнена водой, а в воде плавали огромные куски сливочного масла. Пётр наскрёб от одного из кусков примерно половину миски. Вторую половину заполнил чёрной осетровой икрой, которая солилась тут же на льду в жестяных бочонках из под сигар. Всё аккуратно закрыл, чтоб Борода не ругался утром. Поднялся в камбуз. Достал из сундука буханку свежего хлеба, который только вчера вечером закупили в деревне. Долго разыскивал в темноте нож. Наконец нашёл огромный кованый тесак, которым Борода обычно рубил мясо вместе с костями на рагу. Поднялся на палубу. Расположился на носу. Намазал на крупный ломоть хлеба толстенным слоем масло в перемешку с икрой и принялся за еду.

Еда была для Петра любимым занятием. Ещё не закончив с завтраком он уже интересовался, а что будет на обед. Да и ночные перекусы, как сегодня, были для него обычным делом. Растущий организм требовал.

Глядя на звёзды, Пётр размышлял, стоит ли сооружать второй бутерброд или ограничиться уже съеденным и пойти досыпать. Вдруг он почувствовал махорочный дымок. Курить вроде некому. Отец с Иваном-бородой ещё с вечера уехали в Сургут товар предлагать. Да и не курят они. Капитан с кочегарами дымят как пароход. Это точно. Но спят они. Ивана с Борисом, спящих как младенцы, только что видел когда мимо кубрика проходил. А капитана и сейчас слышно. Храпит в своей рубке так, что пароход качается.

Это чужой кто-то. Шурнуть что-ли?. Или посмотреть сначала? Луна скрылась за облаками. Наступила полная темнота. Пётр замер. Дымком тянуло с кормы. И возня какая-то слышалась. Пётр решил подобраться поближе. Осторожно ступая босыми ногами по палубе, Пётр двинулся вдоль борта. Пройдя несколько шагов, вернулся за тесаком. Мало ли что. Хотя и не представлял себе, как это возможно рубануть живого человека, но всё-таки с тесаком спокойнее.

У самой кормы лёг и дальше пробирался ползком. В своих ожиданиях Пётр не ошибся. Действительно двое чужих возились на сцепке. Пётр не сразу разглядел чем они занимаются, а когда разглядел, понял, что дело серьёзное. Один из чужаков сидел верхом на брусе, соединяющем пароход с баржой, а второй стоял в лодке, держась за брус. Оба пилили ножами пеньковый канат крепления.

Времени на раздумья не оставалось. Было ясно, что через несколько минут канат будет перепилен и течение реки сделает своё дело. Баржа отправится в самостоятельное плавание вместе с половиной товара. Хорошо ещё, если на мель сядет. А если нет? Ищи её потом в бесконечных протоках Оби.

Пётр ломающимся голосом подростка грозно крикнул:

Эй там на барже. Пошли вон отсюда.

Двое внизу остановили работу. Один из них, обращаясь к другому, сказал:

Ну вот. Говорил я: команду надо сперва кокнуть. А ты всё: “Авось не проснутся”. Вот тебе и “Авось”. Теперь грех на душу брать прийдётся.

Тот, что сидел на брусе:

Ты, Мишка, лезь за мной. Да ружьё не забудь. А я пока барчонку кровь пущу.

Обыденность и спокойствие разбойника окатили Петра волной ужаса. Захолодело под ложечкой, мелко задрожали коленки. Нужно было мышечное усилие, чтобы подавить оцепенение. Пётр вскочил на ноги. Огляделся по сторонам. Благо – луна опять открылась. Схватил лом, который кочегары использовали для раскалывания крупного угля. Набрал в лёгкие воздуха и громко раскатисто засвистел. Для того, чтобы свистнуть, Петру не требовалось закладывать пальцы в рот. Капитан неоднократно поражался тому как легко Пётр имитировал корабельные звуковые команды. Сейчас в свисте Петра отчётливо слышался сигнал тревоги.

Пётр увидел на борту пальцы ухватившегося за борт бандита, и со всего размаха опустил на них лом. Однако промахнулся. Лом вырвался из рук и продолжил своё движение за борт. Снизу раздался странный звук, который Пётр слышал впервые в жизни: звук раскалывающегося черепа. Падающий лом пришёлся точно в затылок нагнувшегося за ружьём бандюгана. Смерть наступила мгновенно.

Второй разбойник, не заметив этой смерти, подтянулся и перемахнул через борт. Огляделся. Задержал взгляд на Петре. Сделал шаг в его сторону. Пётр не отступил:

Не балуй, дядя. Видишь тесак у меня. Живо голову снесу.

Бандит продолжал движение, думая про себя: “Здоровый, конечно, бычок. С меня ростом будет. И плечищи вон какие. Но пацан ведь ещё. Заломаю легко”.

Пётр отчаянно размахивал тесаком перед собой. Продолжал грозно кричать, но слов уже было не разобрать. Звук перешёл в звериный рык.

Бандит, приблизившись вплотную, резко присел и выбросил вперёд руку с ножом. Целился в пах, но вонзил нож в ногу. Рана оказалась глубокой. Нож вошёл в неё по самую рукоятку. Быть может поэтому бандит несколько замешкался, вытаскивая нож. Этого мгновения Петру хватило, чтобы взмахнуть тесаком и направить его в область поясницы противника. Однако резкая боль в ноге, а может быть и страх перед убийством изменили траекторию и удар пришёлся плашмя. Между тем тяжёлая наполовину металлическая рукоятка тесака пришлась точно в крестец. Туда, где позвоночник соединяется с тазовыми костями.

Что-то хрустнуло. Бандюган выпустил нож, повалился на палубу, дёрнулся всем телом, перевернулся на спину и замер в параличе. Только глаза, вращаясь, готовы были вырваться из орбит. Через некоторое время и они остановились.

Пётр сел на палубу, вытащил нож из ноги и отбросил его в сторону. Хлынула кровь. Пётр начал снимать тельняшку, чтобы наложить её на рану. Подошёл капитан с фонарём:

Ты чего свистел, Петька? …. Батюшки мои.... Да ты весь в крови. Давай-ка я тебе подсоблю.

Помог снять тельняшку. Поднялся к себе в рубку и, захватив с собой йода и бинтов, вернулся к Петру. Промыл рану. Обработал её йодом. Наложил повязку.

Подошли проснувшиеся, наконец, кочегары. Борис одобрительно похлопал Петра по плечу:

А ты ведь, юнга, жизнь мне спас. Век этого не забуду.

Иван-кочегар, посветив фонарём за кормой, с восхищением крикнул:

Братцы, а тут в лодке ещё один мазурик отдыхает. Голова разбита. Мозги наружу. Бр-р-р... Да, Петро, удивил так удивил. Это ж надо: двух здоровых мужиков замочил. И это в 14 лет! Что ж с тобой дальше-то будет!

Слухи о храбром пареньке, спасшем пароход с товаром, разнёсся по всей округе. Симпатии к Петру ещё более усилились, когда выяснилось, что оба грабителя были известные своей жестокостью бандюганы, бежавшие с каторги. Дело замяли, а в летописи записали: “Найдены в реке два трупа. Похоронены на белоярском кладбище. Пароход же теперь встречали в каждом селении до самого Томска. Всем хотелось посмотреть на отважного мальчишку. И торговля шла теперь значительно веселей.

 

* * *