Свой первый день работы в небольшой коммерческой организации я запомнила настолько хорошо, что и сейчас будто вчера вижу лица всех сотрудников, с которыми столкнула меня судьба в мае тысяча девятьсот девяносто второго года. И спустя пятнадцать лет, может быть, чуть остывшие уже, но по-прежнему приятные воспоминания и благодарность к одному единственному человеку позволяют мне ставить самой себе оценку удовлетворительно за сохранение доброй памяти о необычной неординарной женщине, которую до сих пор я зову не иначе, как Мадемуазель.

 

Начало девяностых. Многие вчерашние троечники, которые в советские времена никак не могли пристроиться к высшему образованию и стыдливо довольствовались скромными должностями бухгалтера, продавца, кладовщика, кассира, первыми почувствовали перемены в обществе. Многим терять было нечего – зарплаты мизерные, редкие попытки подтянуть поближе что-то из того, что советской глобальной экономикой измерялось тоннами и вагонами, время от времени удавались, но опаска была, и спалось неспокойно. А тут, оказывается, спекуляция сменилась уважительным понятием бизнес, мелкое мошенничество – предпринимательством. Образование – к черту, принципы – туда же! Жить стало веселее, законов нет, даже понятий нет, за что сажать, – успевай, крутись. Вот и крутились, кто как мог. Коммерческие фирмы росли как грибы. Продавалось все вплоть до кульманов. Вслед за троечниками двинулся пласт сотрудников НИИ, ВУЗов, оборонных предприятий. Уходили специалисты, потерявшие надежду на достойную зарплату, люди, по возрасту еще успевавшие сменить специальность опять же в надежде на удачу и успех. Мельница тех лет перемалывала многих, государство как будто второпях замешивало тесто капитализма, и в организациях собирались люди разные по социальному статусу, образованию, воспитанию. Полубандиты и вчерашние интеллигенты пытались найти точки соприкосновения. В большинстве случаев, конечно, в сухом остатке накапливался криминал.

 

Я случайно оказалась за стенами конструкторского бюро, попасть в которое когда-то мечтала, а, отработав семь лет, поняла бесперспективность дальнейшей моей жизни на скромную зарплату инженера-конструктора. Конструировать просто стало нечего. Нам предлагали работать полдня, не ограничивали в праве решения личных проблем в рабочее время. Мы были предоставлены сами себе и, как я догадываюсь, руководство было счастливо, что мы чем-то можем сами себя занять без особых (а потом и вообще без) претензий по зарплате.

 

Я мучалась сознанием того, что пять напряженных лет студенческой жизни, учение без шпаргалок и поблажек, глубоко и надежно вложенные в сознание инженерные основы, будут брошены коту под хвост. Меня лишило покоя чувство предательства идеалов семьи, благодаря которым из нее вышли в люди несколько кандидатов и докторов наук. У меня начинался мандраж всякий раз, когда я решалась было открыть рот и уведомить начальника о своем намерении покинуть заслуженные стены КБ. Но решилась. Совесть загнала в печень, на уговоры, как овца, тупо мигала прозрачными глазами, повторяя, что решение мое окончательное и бесповоротное. Осознание того, что я в действительности наделала, пришло только, когда я в первый раз вышла на работу в фирму «Аваль».

 

Не говоря о том, что основы предпринимательства были мне совершенно незнакомы, я была к тому же абсолютно инфантильна, как, впрочем, и все отличники, попавшие после ВУЗа на государственные предприятия, лишенные возможности и необходимости хоть что-то решать самостоятельно. Мне представлялось, что, сменив место работы, я встречусь с мудрым начальником, который толково разобъяснит мне, что и как надо делать, я почитаю необходимую научную литературу, приложу мозги, и дело пойдет. Не тут-то было. Начальника я видела мельком, и в первые полгода мы вообще не говорили с ним ни разу.

 

В новом окружении, как я поняла, ранги были распределены. Бухгалтеры – новая каста «суперпрофессионалов», научившихся на счетах сводить дебет с кредетом, была исполнена сознанием собственной исключительности. Я, знавшая высшую математику на пять баллов, еще со школы учившаяся на индивидуальной программе для поступающих в МГУ, работавшая в среде умнейших, талантливейших конструкторов, должна была не просто принять новых для себя коллег, но и признать их превосходство. Мужчины, с громкими титулами вице-президентов, распихивающие по сейфам «нал» из больших картофельных мешков, говорившие по телефону кратко и весомо: «Беру. Подгони пару вагонов…», вообще не смотрели в мою сторону. Водители, слегка подворовывавшие у своих начальников, а также лица без определенного занятия, шнырявшие меж вице-президентами и фирмачами, не видели меня в упор.

 

Бухгалтерские дамы в первый день, не удосужив меня вниманием, уверенно прошествовали на кухню, где сотрудникам фирмы раздавался обед за счет предприятия, отгребли себе львиную долю пюре с мясом, и уселись за стол, многим не оставляя надежды на обед ни в первую, ни во вторую смены. Вице-президенты не были столь категоричны в дележе «добычи». Молодые шустрые парни - они то и дело забегали на кухню, хватали что-то на ходу и выскакивали на звук очередного телефонного звонка. Кто-то еще сидел за столом, что-то обсуждалось преднамеренно без обращения в мою сторону. Я чувствовала себя абсолютным изгоем и не знала, уйти из фирмы прямо сейчас или все-таки доработать до конца дня. Так бы оно и случилось, но открылась дверь и вошла она – женщина необыкновенной внешности, манер, шарма - Мадемуазель.

 

Почему я прилепила ей это имя – не знаю. Наверное, именно потому, что это был единственный человек, к которому можно было применить слово шарм. На самом деле скорее надо было называть ее мадам. По возрасту и семейному положению, которое я ей заочно сама определила, женщина не могла быть мадемуазель, но и мадам было слишком тяжеловесно для столь тонкой, современной и, безусловно, неординарной личности. У нее была очень короткая мальчишеская стрижка, подчеркивающая длинную породистую шею и не по-женски большие уши. Однако это последнее не только не портило ее, а завораживало и не давало взгляду уйти от честного признания абсолютной привлекательности образа. Мочки ушей оттягивали массивные серьги с топазом. В ансамбле с европейски стильным костюмом, намеренно подобранный неброский оттенок топаза создавал ощущение богатства в границах изысканности.

 

«Будем знакомы…», - приветствовала она меня. Имя было названо, но это из прошлого века «будем знакомы» выбило меня из реальности, и имени я не услышала. Меж тем беседа за столом как-то «подтянулась», банально-бытовая тема вдруг оказалась исчерпанной, разговор благодаря Мадемуазель обратился ко мне, и даже подобие приветственных «бухгалтерских» улыбок отразилось не недавно нарочито безразличных лицах. Я осталась работать в фирме.

 

Мадемуазель жила своей жизнью, а я теперь жила под ее негласным патронажем. Она легко заговаривала со мной на разные темы, делилась новостями из сферы искусств, предлагала свою мимолетную помощь в секунды моего замешательства в новых делах. Я впервые серьезно выбирала по утрам одежду, так как мне хотелось хоть чуть-чуть соответствовать Мадемуазель в умении одеваться, подбирать блузки, шарфики, сочетать цвета и фактуры тканей. Мой гардероб был не просто беден или даже катастрофически беден, а бездарен. Но новое время и новый весьма приличный для меня оклад позволяли хотя бы обновки подбирать с умом и претензией на стиль.

 

Мне сложно было понять, чем Мадемуазель занималась у нас, но то, что вторая и основная ее жизнь проистекала в филармонии, в театрах, на концертах и выставках, это я осознала сразу. Мы пару раз виделись в театре. Она там была не просто своей. Мадемуазель легко перемещалась меж групп театралов в антрактах, ее то и дело окликали знакомые. Известные даже мне лица людей «областного» уровня по отношению к ней проявляли, казалось, преступную внимательность, выводящую их из сложного образа предержащих власти. Мадемуазель как всегда была общительна, кокетлива, проявляла нерусский темперамент и всякое отсутствие внутренней зажатости. Это почему-то давало надежду, что вот и я когда-нибудь смогу так же легко, непринужденно общаться, обсуждать любые темы, не краснеть от смущения и скованности. Мадемуазель и здесь дала мне уроки открытости и уверенности в себе.

Однако сказать об уверенности я, пожалуй, поторопилась.

 

В один из дней я осознала свою полную ущербность, когда услышала, что Мадемуазель говорит с кем-то по-французски. При всем своем приличном образовании, отличном знании русского языка, иностранный навсегда остался для меня загадкой. Бессменный школьный преподаватель английского Ирина Соломоновна за девять лет кроме cat и pen не поделилась с нами более ничем из, возможно, имевшихся в ее невротически устроенной голове знаний. В десятом классе, поняв, что сдать иностранный язык подшефный ей класс не сможет, она благополучно переметнулась в другую школу дурить мозги другим детям. Весь десятый класс я как проклятая долбала переводы газетного текста. Каждое слово смотрела в словаре, не запоминая даже сотой доли просмотренного. Я никак не могла понять, в каких местах, и по какому принципу меняются окончания слов, как быть с временами глаголов. Понятие «настоящее продолженное» вообще повергало меня в шок. По окончанию школы я получила золотую медаль, но с сознанием собственной неполноценности от снисходительности ко мне в части иностранного языка. И если в школе весь класс был таким ущербным, то в институте рассказывать про Ирину Соломоновну было уже некому. Кафедру иностранных языков я прошла как в тумане. Наряду с выпускниками спецшкол мое слабое блеяние в потугах выразить английскую мысль вызывало жалость преподавателей.

 

А тут Мадемуазель не просто говорила, она жила во французском – о чем-то ворковала, смеялась, кокетливо пожимая плечиком, гортанно, но мягко, спорила, заводя своим игривым французским собеседника. Я слушала ее, затаив дыхание, не в силах прервать магию французской речи. Оказалось, что до нашей странно для меня названной фирмы «Аваль», она работала в торгово-промышленной палате, была на высоком счету у начальства, занималась переводами, сопровождала приезжающие делегации и непременно получала похвалы за мастерство владения языком и какой-то особый тонко передаваемый диалект.

Как из кусочков мозаики постепенно складывался у меня образ Мадемуазель. Теперь я понимала, что говорит она по-французски так легко, потому что воспринимает не правила, спряжения и склонения, а в целом речь. Ее мозг, на мой взгляд, не всегда логически выстраивающий цепочки в бытовой жизни, развивался эмоциями, легкой памятью, ощущением звука и стиля. Она не пыталась раскладывать что-то по полочкам, а воспринимала проблему, задачу, человека и, наверное, всю окружающую действительность целиком. Точно так же она улавливала стили в одежде и всегда была на голову впереди молодых девиц, что-то понимающих о себе, как о приверженницах моде. Мое открытие, что Мадемуазель держали в фирме в основном для воспитания и образования косноязычных, малограмотных, мало знающих и не читающих вовсе руководителей, лежало, оказывается, на поверхности. Ее знания требовались, чтобы не упасть в грязь лицом, если кто-то из журналистов вдруг спрашивал о Верди или Голсуорси, когда в зарубежных поездках руководителю необходимо было испросить воды на языке страны пребывания, когда без знания этикета не было возможности надеяться на аудиенции в высоких кабинетах. Открывала им глаза на окружающий цивилизованный мир она – Мадемуазель.

 

С годами Мадемуазель - эмоциональная, интеллигентно незащищенная – все меньшее влияние стала оказывать на положение дел в нашей значительно разросшейся фирме. В среде финансистов трудно пробиваться в непрофильной профессии. А годы ее просветительской деятельности в итоге дали некоторые плоды, правда, лишь ей не принеся дивидендов. Руководители освоились в креслах и статусах, наработали связи. Этикет и Верди с Голсуорси отпали за ненадобностью, когда полностью поменялась верхушка власти, и все мы перестали заморачиваться на тему что, какой вилкой есть. Легким матом «подсаливали» речь теперь даже в богемных кругах.

 

Она выбрала себе самую тонкую, самую призрачную сферу – рекламу – но работала, полностью растворяясь в ней, наделяя каждый новый слоган, каждый новый рекламный материал своей изысканностью и неповторимостью. Мадемуазель, наверное, переживала, что умения и способности зачастую тратятся впустую. Но сила ее личности в самодостаточности. Даже в малом она умела находить себя, не терять лица, не выходить из образа. Мадемуазель, перейдя шестидесятилетний рубеж, продолжала оставаться модной, здравой, темпераментной, актуальной и креативной, как стало принято говорить. Если в поле действия ее личности попадался объект, хоть отчасти умеющий осознать особенность контакта, Мадемуазель вкладывала в человека все, что только могла дать – бескорыстно и без принуждения.

 

На этом бы, казалось, и закончить рассказ о Мадемуазель. Но пара строк необходима для завершения образа близкого мне человека. Я попала во Францию только недавно. Причем специально поездка туда не планировалась. Просто находясь на отдыхе в Италии, в городке Сан-Ремо, небольшой компанией поехали с детьми посмотреть французский аквапарк. Пересаживались в Ницце, целый день провели в аквапарке. Я смогла наблюдать французов воочию, в бытовой, свободной обстановке. Меня поразили француженки – активные, раздраженные, крикливо-взбалмошные, совсем другие, нежели я могла себе их представить. Красивый неповторимый французский звучал резко, отталкивающе. Я долго не могла понять, что во мне диссонирует. А потом догадалась. Образ Мадемуазель – изящной, утонченной, темпераментной, но воспитанной, живой и непосредственной, но не навязчивой, знающей пределы дозволенного, умеющей быть яркой, и вместе с тем не затмевать собой все пространство. Она исказила своей личностью мое восприятие француженки. Она позволила переложить то важное, индивидуальное и неповторимое, что есть в ней, на целый народ, которого, как оказалось, я совсем не знала. Мадемуазель – моя русская француженка, моя придумка и мой, наверное, нарисованный идеал. Она, конечно, никогда не была идеальной, никогда не претендовала на роль эталона, просто судьба когда-то свела нас вместе, и я благодарна, что одна единственная женщина смогла открыть для меня четвертое человеческое измерение.

 

Из сборника "Не про меня, но обо мне"