Париж. Площадь Согласия. Утро шестнадцатого октября

тысяча семьсот девяносто третьего года. Гигантская толпа

в ожидании дармового корма для развлечений (Мария любила забавы) –

по нервному полотну мостовой бежит инквизиторская телега Сансона; взгляд

королевы сосредоточен, спокоен и неподвижен; бледное лицо с красными кругами

под глазами, плотно сжатые губы – дерзость, высокомерие, пренебрежение – она знает –

всего лишь сиюминутная боль.

Площадь, одетая в могильную тишину, палач с веревкой и шляпой,

цокот копыт, скрип колёс, мёртвая сцена (Мария любила играть в придворном театре),

главная и последняя роль обескровленной связанной женщины, “австрийской гордячки”,

младшей любимой дочери Священной Римской империи. Телега впивается в мрачные

ступени французского эшафота. На изрезанной плёнке памяти проявляются контуры

Девы Марии, святого Антония Падуанского, старшего брата Йозефа, святого

Иоанна – очертания урождённого имени; тяжесть рождения, землетрясение

в Лиссабоне, как приметы грядущей боли; посещение

театральных игрищ, уроков танцев, уроков истории, живописи, правописания,

математики, рукоделия, искусства ведения светской беседы (листая

отзывы знавших её – она не прочла до конца не одной книги); церемония

передачи, на безлюдном рейнском островке, вблизи Страсбурга, Бурбонам,

четырнадцатилетнего, обнажённого существа – брачный союз династий;

свадьба в Версале – праздник трупов, раненных, приправленный музыкой, мясом,

хлебом, вином, фейерверком, брошенными под ноги толпы – триумф захороненных

на погосте Святой Мадлены, где двадцать три года спустя, в зловонной

общей могиле будет покоится прах королевы; бесконечная гонка за удовольствиями;

неполноценность мужа; балы, приёмы и маскарады, полные слухов; строгость

мадам Нуалье; переписка с Мерси д’Аржанто; графиня де Полиньяк

дышащая за спиной; дело об ожерелье; мода, азартные игры, катание на коньках;

тени ночного Парижа; скупая камера, рубашка, пара батистовых блуз, холодные стены,

портрет сына на шее, его локон в детской перчатке, обречённый побег, чтение,

и молитва; обвиненье в инцесте – на что сама природа отказывалась отвечать;

палач, стригущий наголо, нанизывающий железо галльской печати

на отведённые за спину руки…

Плёнка памяти обрывается на белой пикейной рубашке,

на тёмной ленточке на запястьях, на лиловых туфлях, на камне лица, поднимающейся

по деревянным ступеням эшафота, так же, как по мрамору лестниц Версаля,

и впитывает заключительный безучастный штрих – взгляд в небо, шквальный

бросок на доску, лезвие над головой, свист ножа – в руках Сансона кровоточащая

голова (как она славилась красотой), воспламенённая над площадью. Кричащие,

ликующие в едином порыве десятки тысяч, минуту назад проглотившие языки,

провожают свою королеву по-королевски…

Останки будут перенесены в Сен-Дени в тысяча восемьсот пятнадцатом,

место захоронения неизвестно.