Дыши, древняя память ютится тишью безбрежного первозданного леса, океанами зелени;

сосновыми склонами гор Аркадии; густыми вязами и каштанами севера Апеннин;

одиночеством, тьмой и молчаньем Герцинского леса к востоку от Рейна;

кипарисами в святилище Эскулапа; древесными демонами и могилами

с вечнозелёными соснами и кипарисами в Поднебесной; бракосочетаньем

дерева Манго с жасмином в индийских садах; жертвенными пирогами

и винами на грудах камней в Корее; душами мёртвых предков в деревьях Австралии;

тропою кельтских друидов, благоговеющих перед дубами;

Латоною, обнимающей пальму с оливой, готовой дать миру божественных близнецов

Аполлона и Артемиду; бесплодной женщиной, катающейся под сиротливой яблоней,

чтобы зачать ребёнка; зелёной веткой в бороздках пашен шведских крестьян; лицом

рассудительной тени пирамидального тополя в долине Миссури; обрядами

очищенья, предваряющими протяжный стон дуба, словно венца,

истекающего кровью под занесённым лезвием топора; островными лесными духами,

выходящими в полнолуние, когда в каждом шелесте листьев – чудятся голоса,

когда деревья дают солнце, дождь, лёгкие роды и слух шаману.

Дыши, пятьдесят четыре градуса северной широты, тридцать семь градусов

восточной долготы, тысяча триста шестьдесят восемь ватт на квадратный метр –

солнечный полдень в Туле – безмолвие на частоте лип, берёз, каштанов и вязов;

смена почётного караула – склянки ночных фонарей, как замёрзшие слёзы лунного света,

как одиночество, как рождение памяти, древней памяти, каменеющей в кольцах

старого тополя, шумящего чёрным прибоем зимних ветвей – и мне снится,

как, осмелившемуся содрать кору священного дерева, вырезают пупок,

и, пригвождая к той части, которую он ободрал, вращают, пока кишки, вереницей,

не обмотают полностью ствол – древняя память немеет в холодном воздухе крыш –

я не чувствую ног, я чувствую боль в области поясницы –

сквозняки первозданных безбрежных троп и молитв…