«Свободу отняли: что вам еще нужно?!»

Нежданый гость… выметайся!

Стояло ясное, прозрачное утро. Безветренно. Морозец обжигал дыхание, легко пощипывал щеки и нос. Обмороженные уши я догадался спрятать в ушанку. Под ногами приятно поскрипывал снег: давно я не помнил столь прекрасной зимы. Нет, в Киеве таких зим не бывает: больше гнилые – в Брянске, правда, да видел настоящие зимы в Карелии. В Карелии вообще была чудная зима: здоровая, ясная, но голодная. Полгода я не раздевал валенки и пуще смерти надоела безвкусная налимовская юшка, бычки в томате, вонючая тюлька, лапша, да почерневший сушеный картофель. Правда, в леспромхозовской, на выезде столовке иногда удавалось понюхать мясце – только понюхать: с каким аппетитом однажды я «порубал» порцию медвежатины – деликатес. Было!

Сейчас я находился во Владимире и добирался к дому по Кооперативной улице: отсюда из первой квартиры однажды я получил теплое письмо – это произошло два года назад.

Почему меня тянуло в этот дом? Не знаю. Я никогда не преклонялся перед авторитетами, но с В.В. Шульгиным я хотел и должен лично познакомиться.

Вот этот дом… Первая квартира… Я негромко постучал: звонка нет. Никто не отозвался. Немного подождал. В подъезд вошел сосед с верхнего этажа: он подтвердил – Шульгины действительно живут здесь. «У них всегда кто-то есть дома: нужно громче стучать – могут не слышать или спят».

Я постучал еще раз – немного сильнее: нет ответа. Тихо я стоял у двери: не решаюсь еще раз постучать. Через некоторое время услышал за дверью какое-то движение. Ожидаю. Прошло довольно много времени: шорохи за дверью стали явственнее, но дверь не отворяли. Я терпеливо ожидал. Не помню точно, спросил ли голос за дверью, что за ранний гость их тревожит? Спросил! А я находчиво ответил:

- Я вам привез привет – из родного Киева!

Через некоторое время дверь растворилась: передо мной стоял высокий бородатый старик - гордо закинул голову. Его взъерошенные усы несколько оттопырены. Бороду он успел пригладить. Его потускневшие глаза без особого любопытства всматриваются в незнакомца. А я уверился: это мог быть только он. И вновь я несколько ошарашил заранее подготовленным приветствием:

- Это я – привез вам привет из родного Киева!

Старик на мгновение вздрогнул… Он сделал умоляющий жест рукой, прошептал: «Тише, прошу вас тише…» Мне стало так совестно за свою мальчишескую выходку: чуть не проглотил свой язык. Меня пригласили войти…

Я сделал всего несколько шагов, но оказался словно в мрачном подземелье: так здесь темно, душно – нечем дышать… Мне показалось: в дыхательном горле скапливаются крупные частицы пыли… Совсем иное: в носоглотку проник какой-то резкий запах. Не знаю, что это? Возможно, мне только показалось? Через несколько мгновений я свыкся с обстановкой: сумел мгновенным взглядом заметить две разнообразные постели: несколько небрежно одна забросана простынями, а во второй лежат… Единственное окно комнаты плотно завешено одеялом: в комнату не проникает ни один дневной блик.

В.В. Шульгин пригласил меня в кухоньку и плотно затворил за собой дверь. Он зажег газовую плитку: на комфортку поставил чайник.

- Сейчас будем пить чай! – Произнес он ясно, твердо – пригласил меня присесть.

Не дожидаюсь его расспросов – я представился, рассказал о причине, приведшей меня во Владимир, в его дом. Решил лично познакомиться – передать ему в руки свою рукопись «Шульгин переходит Рубикон».

- О чем же сей труд?

- О деле Бейлиса. – Ответил я спокойно.

Он быстро оживился. Налил по чашке чая. Перемешивал долго сахар в своем стакане – он делал это механически… Несколько нервно начал беседу. Рассказывает о былых днях. Припоминает некоторые события того времени: связаны с делом Бейлиса. Рассказывал он красиво, увлеченно, твердо чеканил отдельные слоги, слова.

Он припомнил: друзья и политические сообщники в Киеве и Петербурге, в Государственной Думе от него отвернулись, в связи с публикацией известных статей в «Киевлянине». В те дни он чувствовал себя подавленным, испытывал скорбь, горечь от невозвратимой потери – смерти отчима, а тут еще привалило неприятностей: угнетали одиночество, непонимание. Некоторые близкие люди пытались его бесчестить, преднамеренно распространяли лживые измышления. Нет предела человеческой глупости: отдельные люди – их немало – решили до конца бороться за неправое дело. Киевская прокуратура, впервые за все время существования «Киевлянина» завела на редактора обвинительное дело за распространение на страницах газеты заведомо ложных сведений.

Петербург… Созвана сессия Государственной Думы… Но еще прежде возвращения в Думу – В.В. Шульгин посетил известную в городе цыганку-прорицательницу. Она дорого брала за прием, но ее предсказания считают самыми авторитетными: вечно сбывались.

Эта цыганка очень богата: позволяла себе вести аристократический образ жизни. В светском обществе проницательницу не принимали, но в ее доме побывали все именитые Российские аристократы, самые богатые капиталисты, промышленники, финансисты…

Проницательная Женщина постаралась успокоить молодого депутата Государственной Думы. Да, произошел разлад. Друзья в запальчивости: ими больше влаеют чувства – не разум. Больших неприятностей не произойдет: ему нечего беспокоиться – все войдет в привычное русло. Все его противники скоро образумятся – конфликт исчерпает себя: придет к мирному результату. Простят, примирятся, пойдут на компромисс – такие действия вечно происходят в жизни и политике. Как же иначе?

Успокоенный, ободренный – В.В. Шульгин направился в Думу. Встреча, отношения – все произошло именно так: его предупредила цыганка. Произошло бурное обсуждение. Даже из фракции правых монархистов его не исключили. Нагрянувшие вскоре события затмили бывшие в прошлом разногласия.

В.В. Шульгин начал повествовать о другом случае: с ним произошел во Львове, в осенний день 1914…

В это время растворилась дверь кухоньки – на пороге появилась пожилая Женщина с очень красивым лицом, искристыми глазами… Не очень тактично она набросилась на нежданного гостя – на меня…

- Вы разве сами не видите, как мы живем?! Одинокие, беспомощные, старые люди… Мы были богаты, знатны, но сейчас у нас ничего нет. Даже в этих условиях вы не даете нам спокойно пожить. Даже то, что осталось, вы хотите у нас отнять. Свободу отняли: что вам еще нужно?! Ведь всяким терзаниям есть предел… Здесь творится что-то дикое, жуткое: человеку не позволяют распоряжаться самим собой… Сколько лет нам суждено еще прожить: позвольте нам их прожить спокойно! Что вам надо?! Что вы от нас хотите?! Мы вас не приглашали… Уходите! И больше не тревожьте пожилых больных людей… Уходите!

Я стоял перед ней оглупленный: низко опустил голову, не смел даже слово вымолвить в свое оправдание. Ко мне она явно несправедлива, но что я знаю об их жизни? Разве могу ее осуждать? Несколько собрался со своими мыслями – понял: пора уходить. Надо уйти! Меня просто-напросто выгоняли из квартиры: никто, никогда мне не наносил еще подобного оскорбления. Что-то я пробубнил в свое оправдание: нет, я не из тех людей – привыкли надоедать и… мучать. Приехал из Киева во Владимир с самыми добрыми намерениями. Василий Витальевич низко понурил голову – вышел в переднюю меня проводить. Говорят: стыд глаз не ест, но заметно – ему очень неприятно все произошедшее. Я извинился. Пожелал им доброго здоровья.

Ушел.

Я потрясен. Совсем не тем: меня выставили… Потрясен всем увиденным, услышанным… Узнал, увидел: более страшной, ужасающей картины не приходилось видеть мне прежде никогда, нигде прежде. Вру! Видел. Сам жил в глубоком подвале с поточными стенами. Я потрясен: настолько действительность разнилась от ожидаемого.

Уже позже Василий Витальевич рассказывал разным людям о моем «благородном поступке»: выгнали из дома – не обиделся, простил. Мария Дмитриевна неоднократно мне делала комплименты в том духе: я – «истинный христианин», человек! Стал выше суеты сует жизни. Все это не так: чепуха. Я Еврей по рождаению и природе. Близок мне принцип моих предков «зуб – за зуб» и «око – за око». Нужно ограничивать зону действия мести. Христианскую проповедь всепрощения, непротивления злу – насилием считаю наивной, даже глупой, негодной для современных условий общественной жизни. Знаю: Индусы применили методы гражданского неповиновения – разновидность Христианской морали – победили могущественную Великобританскую империю. Но там ведь Индия: глубоко в народной Душе укоренилась философия диалектического единства мира. ХХ век не зря назвали антиколониальным.

Я стараюсь проявлять терпимость к самым «глупым» вещам, коль это составляет убежденность человека. Несколько знаком с евангельской литературой. Верующему Еврею вполне достаточно обходиться Торой (Библией, Талмудом. Наш Машиах (Спаситель) грядет.

Меня обидели слова и действия Марии Дмитриевны. Сам смог в себе подавить обиду. Главное: заметил сразу гнетущую, страшную бытовую картину жизни двоих пожилых людей. Дополнительной виной, высветом деталей помог слишком ярко-светлый день, мое тогдашнее настроение. В Москву я добрался подавленным: долго ожидал пригородных поездов, с пересадкой… Ввалился к знакомым: очень хотел поделиться перечувствованным, увиденным… Рассказал о происшествии. Утаил важное: меня выгнали из дома. Знакомая Женщина в институтской нашей библиотеке работала библиографом. Опытная, очень практичная – она мать великовозрастного юноши. Жизнь у нее сложилась трудно: жена репрессированного «врага народа» - трудился заместителем министра сельского хозяйства СССР.

Наталья Петровна Мальт меня успокаивала: эти аристократы совершенно не умеют жить, приспособиться к советскому образу существования. Цену деньгам они не знают. Не умеют экономно расходовать деньги: ссорят ими, а потом оказываются в бедственном положении. На меня мало действовали успокоительные слова. Разум, чувства протестовали: В.В. Шульгин – всемирно известная личность: вынужден ютиться в такой тесноте… В сложнях невероятно условиях. Не мог забыть слова Марии Дмитриевны о нищите, беспомощности – сменили богатство, слуг. Все доброе у них осталось в прошлом: тогда как безжалостное настоящее обрекло на лишения, мучения. Это укрепило во мне сознание несправедливлсти некоторых явлений: свершились в их жизни. Хорошо: молодые люди обходятся без посторонней помощи и дополнительных слуг. Но ведь ныне есть большая категория нестарых людей: не обходятся без услужения слуг, лакеев. Хотя способны они делать все сами. Видите ли: их руководящее положение не позволяет растрачиваться по пустякам. Но вот пожилые, больные люди оставлены на произвол судьбы, брошены к самому подножию немилосердных обстоятельств. Да, наши люди и обстоятельства – жестоки, бессердечны, несострадательны. Когда это им нужно – без стеснения пользуются именем и услугами В.В. Шульгина, но ему взамен ничего не возвращают. Честно с ним не расплачиваются. Разве с ним одним так поступают? Каждый человек у нас несвободен, мало кто представлен самому себе. Дикое время создает несолидных и бесчестных людей. Ни на кого нельзя надеяться. Ни от кого ничего хорошего нельзя ожидать. Все возвышенно-красивые слова – только для прессы, а в жизни торжествует хищничество. У нас созданы наилучшие условия для использования трудовой энергии, способностей человека: сколько не берут – все мало. Говорила одна циничто-откровенная Женщина: «Хоть сама ложись!» Даже этого окажется мало: давай еще! Человеческую энергию используют наравне со строительными метериалами. «Трудовые ресурсы», «рабочая сила» - звучат так же, как «полезные ископаемые», «машины», «механизмы», «сырье»…