Когда жена, по случаю моего праздника, подарила мне пенковую трубку, я проигнорировал и жену, и праздник: взял шляпу, надел сапоги и побежал выкуривать свой подарок на террасу кафешки, верным завсегдатаем которой я являюсь. Сидя за столом перед заказанным напитком и втягивая в себя табачный дым, я в течение десяти минут разглядывал копошащуюся толпу, от которой вдруг отделился некий старичок. При виде меня он остановился как вкопанный, сначала побледнел как больной, потом – как мертвец и, внезапно бросившись на мою трубку, вырвал её изо рта с криком: «Презренный сумасшедший!»

Моим первым порывом было вскочить и вернуть своё достояние с помощью кулаков. К счастью, мой взгляд сосредоточился на белоснежных волосах агрессора – обстоятельство, которое заставило меня проявить сдержанность. Я вспомнил о «De senectute», о том его отрывке, переполненном эмоциями, в котором адвокат Пизонов отдаёт должное старости, говорит о почтительном к ней отношении, напоминает, что в ту эпоху, когда Афины процветали, Сенат, во время публичных игрищ, вставал при появлении стариков и прекрасных женщин. Поэтому, обуздав порыв, я спокойно уселся со словами:

«Старый вы паршивец! Сейчас же верните мне трубку!»

Между тем старик приближался к моему лицу с дрожащими губами и с бровями, отягощёнными ненавистью. Его взгляд, пронизав меня насквозь, копался в моей голове, как будто хотел в ней откопать угрызения совести. Наконец, он произнёс глубоким голосом, в котором клокотало сдерживаемое возмущение:

«Безумец! Как! У вас пенковая трубка, и вы её курите на открытом воздухе!»

«Ну и что же?» - спросил я.

«А то же, - ответил он, - одно из двух: или вы – ничтожный невежда, или последний из людей!»

Его речь, преисполненная строгости, не оставила меня равнодушным. Она навела на размышления о том, что я совершил, сам того не желая, преступное святотатство, таким образом вынудив старика давать мне разъяснения. В то же время я попросил его вернуть мою трубку, и, казалось, он был готов это сделать; но когда я протянул руку, чтобы её ухватить, он отодвинул её резким движением и с такими раскатами голоса, что они взволновали прохожих:

«Не так! Не за чашку! Мыслимо ли такое? Брать за чашку пенковую трубку!»

Удивлённый и слегка взволнованный, я собрался было ухватить её за мундштук, но был опять остановлен воплями странного персонажа:

«Только не за мундштук! Вероятно, вы лишились разума, если, владея пенковой трубкой, берёте её за мундштук?»

И вот тогда я по – настоящему разволновался; и в то время как незнакомец, постучав трубкой о цинк моего столика, чтобы вытрясти из неё нагар, укладывал её в пунцовую шёлковую шкатулку, которую затем захлопнул с большим тщанием, я обратился к нему со следующей речью:

«Чем больше я вас наблюдаю, чем больше я вас слушаю, тем меньше я сомневаюсь в том, что должен видеть в вас человека незаурядного. Я чувствую, что вы знаете тысячу вещей, о которых я даже не подозреваю; но особенно я вас ценю как большого мастера в очень деликатном искусстве обращения с пенковой трубкой. По вашему лицу я читаю, что докопался до истины. Как я завидую вашему опыту! С каким наслаждением я бы сорвал его плоды! Так доведите же свои благодеяния до совершенства: возьмите стул, благородный старец, закажите напиток и затопите потоком света неизведанные сумерки, в которых погрязло моё жалкое невежество!»

Это был человек высокого благородства. Он откликнулся на мою просьбу. Итак, в этот достопамятный день я многократно ощутил, как внутри меня распускаются большие цветы удивления.

Прежде всего, бросив взгляд на карман моего пиджака, в котором вырисовывалась пачка скаферлати с разинутой коричневой глоткой, он, не без горечи, раскритиковал эту необоримую привычку курильщиков вскрывать табачные пачки, разрывая бандероль со штемпелем управления табачных фабрик, которая опоясывает пачки широкой и хрупкой полоской.

Он высказался в том духе, что пенковую трубку нужно набивать исходя не из табачного волокна, а из направления штриховки, принимая во внимание законы тяготения, притяжение тел центром земли и тенденции сосредоточения никотина в глубине трубки вместо того, чтобы равномерно распределяться по стенкам; откуда проистекает абсолютная необходимость по отношению к пятидесятисантимовым пачкам прибегать к кесареву сечению под страхом обречь трубку с подобным содержимым на свинское обкуривание. Затем в высокопарном стиле он восхвалил превосходные качества морской пенки, превознёс неисчислимые достоинства этого

известняка и сравнил его, за чувствительность, с цветком магнолии, фарфоровая белизна которого блекнет при малейшем прикосновении. Но так как он настаивал на этом пункте, без конца возвращаясь к пористости пенки:

«Столько ячеек, подверженных загрязнению человеческим жиропотом», я сослался на свою немощь перед явлениями природы, на мученические усилия, которые я приложил, тщетно пытаясь противостоять испарению своих конечностей. В довершение я спросил, за какой конец я должен буду ухватить трубку в тот день, когда я захочу её выкурить, ибо прежде чем она коснётся моих губ, она пройдёт через мои руки.

Ответ поверг меня в крайнее изумление.

«Если руки не защищены нитяными перчатками, даже не помышляйте ухватить пенковую трубку за какой – нибудь конец, - с важностью произнёс мой учёный собеседник. – Я настаиваю на нитяных, замшевые перчатки – ничто иное, как рассадник микробов, а перчатки из шевро, из – за лессировки, представляют реальную угрозу морской пенке, так как они окутывают её натуральный глянец искусственной поверхностью, маслянистость которой не поддаётся устранению. Узнайте от меня эту правду».

Он говорил легко и многословно, время от времени подкрепляя свою убеждённость поднятым к небу указательным пальцем и разбрасывая направо и налево апофтегмы такого рода: «Морская пенка есть частица Бога». Или: «Человек, который губит пенковую трубку, подобен отцу, который собственноручно привёл на стезю разврата девственницу, обязанную ему появлением на свет». Или: «Кто стесняется своего происхождения, тот не достоин никакого происхождения, - сказал один глубокомысленный философ. – Кто, обладая пенковой трубкой, не относится к ней с должным почтением, не достоин ею обладать, - произнесу я вслед за философом».

Я находился в восхищении от услышанного.

Он продолжил:

«Если вы хотите извлечь пользу из обкуривания трубки, это следует делать два, три или четыре раза в день (не имеет большого значения), но всегда ровно в тот час, в который вы её курили накануне, заботясь о том, чтобы затягиваться через равные промежутки времени; только в запертой комнате, облицованной гамбургской глиняной плиткой, площадь которой не превышает восьми с половиной квадратных метров. Сейчас вы поймёте, почему это необходимо. Обкуривание зависит не только от всасывания табачного сока относительно плотной землёй. Нет. Оно зависит, в большой степени, от атмосферной среды, внутри которой оно развивается, и которая должна быть ни слишком горячей, ни слишком холодной. Итак, вы осознаёте все преимущества обкуривания трубки в тесной комнате, то есть в окружающем воздухе, который раскалённый очаг, находящийся в чашке трубки, разогревает неспешно – от градуса к градусу: фон, в высшей степени благоприятный для хода предпринятой операции. Что касается гамбургской глины, то она совершенно необходима, так как содержит некоторое количество хлористого кальция и поэтому способна поглощать из атмосферы влажность, которая не менее гибельна для пенковых трубок, чем для людей с уязвимой грудной клеткой. Объясняю, что вас ожидает, если, находясь в помещении, облицованном обычной плиткой, вы, с наступлением вечера, не произведёте необходимый ремонт, - тогда ваша пенковая трубка обречена заранее».

После этого он спросил, на каком этаже я живу и на какую из четырёх сторон света открываются окна комнаты, в которой я обычно курю свою трубку. Я пустился в объяснения, но чем больше я говорил, объясняя, что живу в убогом месте – в маленьком помещении на улице Нёв – Кокнар на шестом этаже, что мои окна выходят на юг и так далее, и так далее, тем больше он пугался, корчил унылые мины и испускал жалобные стоны: «Ах!.. Ой!.. Ох!..

Это безумие! Это выше моего понимания! Это было бы очень смешно, если бы не было так грустно! На юг? На юг? Вы обладаете пенковой трубкой и полагаете, что сможете её обкуривать в помещении, обращённом к югу?»

Он сочувственно фыркнул.

«Но это же настоящая насмешка! Дорогой мой, вам необходимо немедленно менять жильё или оплакивать свою трубку».

«Но…»

«Поверьте мне, возвращайтесь домой, увольняйте консьержку и перебирайтесь в гостиницу, или к другу, или на чердак – куда угодно, лишь бы вы наутро проснулись на севере!»

«Зачем?» - поинтересовался я.

«Зачем? Чтобы избежать воздействия солнца, чёрт побери! которое, сверх всякой меры, вредно для пенковых трубок!»

«То есть как это солнце?»

«Естественно! Солнце, и вы не можете этого не знать, способно покрывать загаром разные предметы. А что такое загар, если не способ обкуривания, и чего вы ждёте, я вас спрашиваю, от трубки, которая одновременно обкуривается с обеих сторон, следовательно, разрывается между двумя равными силами, способными если не доконать трубку, то, как минимум, придать ей неопределённо грязный оттенок или же, обсыпав веснушками, сделать похожей на лицо пастушки».

«Очень хорошо, - сказал я. – Раз дело обстоит таким образом, я принимаю твёрдое решение: буду курить трубку только ночью».

Вот что я услышал в ответ.

«Вы правы, - одобрил профессор обкуривания. – Кроме того, вам придётся воздерживаться от курения более семи раз в месяц».

«А по какой причине?»

И вот что он ответил:

«По причине луны, свет которой безопасен для пенковых трубок только во время первой четверти».

Потом, догадавшись о моём изумлении по безмолвно приоткрытому рту, он посвятил меня в некоторые особенности этой планеты. Он описал влияние этого светила, известного как мёртвая планета, на живые существа и неодушевлённые предметы; его воздействие на приливы, на женщин и на осветление вин. Затем я узнал, что свет луны воздействует на некоторые известняки настолько, что разъедает их, подобно серной кислоте, разъедающей пятидесятисантимовую монету, и в доказательство привёл собор в городе Мо, фасад которого ежедневно осыпается и постепенно превращается в пыль. Этот пример меня буквально потряс, так как открыл жалкие перспективы сопротивляемости пенковых трубок в сравнении с готическими соборами. Я, наконец, узнал то, что нужно срочно принять к сведению: 1) ни в коем случае не пользоваться трубкой в хорошую погоду – из – за сухости, 2) ни в коем случае не пользоваться трубкой в плохую погоду – из – за влажности.

Эти диковинные открытия наполняли мою душу изумлением, а также глубоким огорчением, ибо я ощущал, как постепенно меня переполняет ужас при мысли, что никогда в жизни мне не удастся попасть в благоприятные условия.