Есть такое существо, которое бродит там, где кончается свет фонарей. Больше всего оно любит разбитые фонари городских заброшенных улиц. Тогда оно забирается на самый верх, сворачивается клубочком и спит там, где когда-то был свет. Оно спит до тех пор, пока не проснется само. Потому что его не будят солнечные лучи - их просто нет: улицы, ведь, заброшенные. Иногда по ним ходят усталые сущности. Настолько усталые, что они даже не помнят, почему у них такие имена и зачем они нужны. Зато они еще помнят, куда идут. Некоторые - вперед, другие - наоборот, остальные - далеко. А существо по имени Дрожь наблюдает за ними с высоты полета мотыльков. Но их, к сожалению, уже нет там, где кончается свет фонарей. Иногда пролетит что-то очень быстро над ухом, но принято верить, что это - вспомнившая что-то сущность. Дрожь никогда не провожает их взглядом своих зеленых глаз - это же не звезды, которые живут в лужах.

Сейчас Дрожь висит на стене и слизывает с кирпичей написанный кем-то стих. Язык у нее длинный, красный, немного холодный, а стих сладкий с небольшой запоминающейся горчинкой. Зрачки расширились и отражают зеленые звезды - очень вкусно, но слишком длинно. Оставляя семь слов на потом, Дрожь спрыгивает на асфальт, делает четыре шага и, облизываясь, оборачивается. Какая-то наивно-фиолетовая сущность уже меняет слова местами, размазывает слово «перемен» и, опомнившись, пишет его же, но прописью. Дрожь улыбается и уходит прочь в подворотню. Там - внутренний двор, где любимые качели. В очередной раз садится и пытается раскачаться. В очередной раз - безуспешно. Зато скрипят качели, и шумит ветер. Сущности проходят мимо, делают какой-то неуверенный шаг в сторону качелей, желая подойти, подтолкнуть, рассмеяться, но, словно испугавшись, резко смотрят куда-то под ноги, потом в сторону и устало уходят дальше. Дрожь понимающе улыбается пустоте и болтает ногами. Лужи темнеют и в них исчезают звезды - собирается дождь. Дрожь вздыхает и спрыгивает. От такого толчка качели за спиной свободно раскачиваются. Качели скрипят, сильнее шумит ветер. Падают крупные грустные капли, мимо спешат спрятаться сущности. Дрожь заходит в подъезд, садится на ступеньки и смотрит сквозь дверной проем на улицу. Если Дрожь намокнет, то черный пух слипнется и потом придется долго его вылизывать, приводя в порядок. А почему дождя боятся сущности, они уже не помнят. Для них дождь - это еще одна причина куда-то идти.

Сущности, ежась, заходят в подъезд и становятся рядом. Одна, две, три. Они вместе смотрят на лопающиеся пузырьки в лужах, и вдруг им всем на секунду кажется, что они знают друг друга очень давно, что можно вот так остановится и поговорить о чем-то, называя друг друга по имени, и не идти никуда, не спешить, и может, даже сесть и спокойно посидеть… Это чувство становится настолько невыносимым, что кто-то из стоящих ближе всего к двери выскальзывает на улицу, мгновенно мокнет, и устало бредет, пытаясь понять, что же вытолкнуло его наружу, но говорит себе, что ответ можно найти только там, куда нужно идти и верит себе, успокаиваясь. А остальные с благодарностью смотрят ему вслед и думают о том, что теперь ему бесполезно искать новый подъезд, потому что дождь закончится скоро и не имеет значения, где сохнуть. А вымокнуть сильнее уже не получится.

Дрожь тоже понимает, что после всего, что здесь произошло, каждый должен остаться наедине с самим собой и идет вверх по ступеням - на крышу. С крыши все совсем иначе - туда даже мотыльки не долетают. Но дверь на крышу закрыта, и можно только смотреть вниз через окно на лестничном пролете, но вид оттуда ничем не отличается от вида с первого этажа. Дрожь спускается вниз, проходит мимо дверей с номерами сорок три, сорок два, сорок один… Здесь никто не живет. Здесь все двери ведут на крышу.

Кончается дождь. Дрожь осторожно высовывает нос и вдыхает пахнущий озоном воздух. Дрожь не любит этот запах: почему-то он напоминает ей запах мытых подъездов. Идет гулять дальше.

Почти сразу промокают ноги. Оглядывается: скамейки мокрые и холодные. Смотрит вверх на крыши: там тоже негде сесть. Постепенно приходит усталость.

Наугад поворачивает в арку и попадает во двор, где растет роза. Дрожь подходит ближе и осторожно, кончиками пальцев касается омытых дождем, ярких, темно-зеленых листьев: роза пахнет белым. Дрожь закрывает глаза, чтобы запомнить, как это: прикасаться к словно бы покрытой воском… зеленой, как твои глаза после слез… пахнущей нежностью и снегом… листве. Слышит шаги - открывает глаза: какая-то сущность быстро проходит мимо. Дрожь опускает глаза, пальцы медленно собираются вместе, чуть сжимаются, опускает руку. Прикасаться снова уже бессмысленно. Ничего уже не вернуть. Только запомнить. И улыбнуться в знак благодарности.

В лужах снова появились звезды. Дрожь идет, возвращаясь на улицу, но у самой арки оборачивается. Последний взгляд, как фотоснимок, чтобы запомнить, запечатлеть и носить с собой, хранить в себе. Но, чем дальше ты идешь, тем больше ты меняешься, и куда-то исчезают детали: отражения в лужах, занавески в окнах, сжимается двор, исчезает небо, потом стены, облаком расплывается листва… И какие-то чужие кусочки картин пытаются занять их место. Но все равно что-то остается. Только чтобы вспомнить это, необходимо вернуться. А на это никогда не остается времени. Даже если ты будешь идти мимо этого поворота во двор, то все равно тебя будет ждать что-то впереди. Что-то не настолько важное, но почему-то кажущееся необходимым. Или даже ты поступишь так, как ты хочешь и повернешь в этот двор, но кто-то другой будет стоять, и прикасаться к твоей розе, а ты не сбавляя шаг, пройдешь мимо. Или даже пусть никого не будет. Только ты и цветок. Только вы двое. И ты будешь смотреть на него и понимать, что в окнах - другие занавески, в лужах - другие звезды, вокруг - другие стены, листья какие-то пыльные и запах немного пожелтел. И ты уйдешь, жалея о том, что вернулся. Лучше б не. Для вас двоих - лучше.

«А может быть осень?..» - думает Дрожь и идет в следующий двор. До него шагов тридцать - если спешить. И хочется пить.

Дрожь опускается на колени, заглядывает в лужу и целует звезды. Они тихонько звенят и подмигивают отражению круглых зеленых глаз. Дрожь отрывает губы от воды и видит, что там, на дне, за звездами, лежат обрывки цепей. Кто-то стал свободным когда-то. Где-то сзади скрипнули качели - ветер.

Осталось почти столько же шагов.

Справа какая-то сущность неуверенно мнется с ноги на ногу. Она потеряла что-то очень важное и теперь стоит бледно-сиреневая, и не знает, куда ей идти: чувствовать, как сжимается горло, как щемит в груди, и в глазах появляются слезы, которые никто не должен видеть, потому что когда кто-то рядом, уже сложно даже самому себе поверить в искренность этих слез, потому что сразу же начинаешь различать ту грань, когда можешь остановиться… или найти, придумать кого-нибудь (пусть даже себя), кто виноват, и ненавидеть его, и знать, как движения твои становятся резче, как взгляд становится острым и пристальным, и заглядывать каждому встречному в глаза, желая испугать, укрепить свою веру в свою ненависть и точно убедиться, что так легче, а потому чувствовать свою правоту…

Когда заходишь во двор, всегда ищешь новые детали. Здесь в окне четвертого этажа горел свет: теплый, тихий, неяркий. В него можно было даже не верить и не замечать.

Но любопытно.

Дрожь подходит к стене и осторожно лезет по водосточной трубе вверх. Кирпичи после дождя скользкие и за них тяжело хвататься. Дрожь подбирается к окну, робко заглядывает внутрь, и видит меня. Я что-то пишу на машинке, и мои пальцы стучат как поезд, уходящий на северо-восток.

И за окном почему-то мост и ночь. И еще в воде отражается город. И воздух прохладный и свежий. И еще стук. А напротив сидит девушка, которую ты любишь, и она точно также смотрит в окно. Она едет в этот мерцающий город, а ты едешь дальше. И понимаешь, что город все ближе и нужно что-то сказать такое, чтобы сказать все. И ты смотришь на нее, словно проснулся за минуту до того, как тебя пойдут будить, чтобы идти туда, где холодно и тебе никто не рад. А она делает вид, что не замечает твоего взгляда, она считает, что знает все, что ты можешь ей сказать. Она и так уже очень устала и сама все решила, и там ее ждет целый мерцающий город. Ты же уходишь в мутную воду бессмысленных теперь уже слов и, пытаясь спасти хоть что-нибудь, панически хватаешься за них, и знаешь, что ничего не нужно будет говорить, если она повернется к тебе. И город все ближе. И стук колес.

Если я поверну голову влево, то большие зеленые глаза тут же исчезнут, но я успею испугаться. И еще немного посижу, замерев. А потом медленно подойду к окну и внимательно посмотрю в темноту - потому что я не буду знать лучшего средства от страха, чем идти ему навстречу. Постою, успокоюсь, вернусь за машинку. И уже ничего не смогу написать сегодня.

Но я не поворачиваю головы. А Дрожь еще некоторое время смотрит на меня, потом решает спуститься, но соскальзывает и падает…

Очнулась оттого, что на нее кто-то смотрит. И словно проснулась, где забытый, но такой приятный сон - это полет с четвертого этажа. И, как всегда, немного сладко и грустно.

Почему-то именно сейчас захотелось стать птицей и плавать со звездами в лужах.

Или стать трамваем и ехать мимо светящихся витрин.

Или… но получилось остаться существом по имени Дрожь.

А столпившиеся, было, вокруг сущности тихо расходились. Ей тоже захотелось вернуться к своему фонарю - она очень устала.

Она шла и думала о том, что хорошо, когда дорога обратно не похожа на дорогу туда. И, наверное, кому-то может показаться, что это скучно, когда ничего не происходит, но это лучший подарок тому, кто хочет пережить все снова и, если нужно, найти правильные слова для того, чтобы рассказать об этом другим.

Только рассказывать некому.

 

Вадим Гололобов (Корвин), 27.07.2006