ТРЯПОЧКА

(отрывок из романа «Алена, я с тобой!»

 

Комфортабельный «Икарус-люкс», кроме пятерых девчат и деда

Федора с Виктором Владимировичем, мчал по горным дорогам, разместив в своем шикарном салоне еще десятка четыре туристов со всех концов России и СНГ. Были среди них и иностранные туристы, все с переводчиками и переводчицами. Наши друзья уже не раз пожалели, что выбрали для путешествия именно эту экскурсионную колымагу, останавливающуюся, как собака, у каждого придорожного столба, то бишь у каждой мало-мальской достопримечательности мелькающего за

окном ландшафта.

Тут же выскакивали туристы, раздавались восторженные вопли, щелкали разномастные «Полароиды», «Кодаки», «Кэноны» и даже «Вили-авто»...

А возле каждой достопримечательности располагался обычно небольшой базарчик, на котором местные жители предлагали различную снедь и напитки, приготовленные из выращенного в своих садах. Ну и конечно сувениры – поделки из корней деревьев, стекла, ракушек и даже разноцветных камешков. Гид

метался, как наседка среди цыплят, следя, чтобы туристы не забредали дальше ближайшего туалета. Но в последние часы поездки главной, пожалуй, достопримечательностью стал дед Федор. Незакомплексованный разными там дипломатическими отношениями с интуристами, он много и охотно рассказывал им случаи из станичной жизни и своей рыболовной практики. Причем, расходившись, включал иногда в свои рассказы такие подробности и эпитеты, от которых русские туристы благоразумно отходили в сторону. Издали, тем не менее, с

интересом прислушиваясь. Иностранцы же просто балдели от

российского фольклора, с удовольствием ржали, требуя от

переводчиков дословного изложения. И, не доверяя им, совали деду чуть ли не в зубы коробочки диктофонов. Он стал для них кумиром, этаким ходячим прообразом простецкого Ивана, олицетворяющего собой всю Россию. Никто из девчат уже не сомневался, что после этой поездки дед станет мировой знаменитостью – пленки фото и видео на него также ушло немало. Особенно понравился он шведке – веселой толстушке лет под пятьдесят, немного соображавшей в разговорном

русском. Доставшиеся ей после смерти мужа миллионы крон или

долларов она проматывала с беззаботной легкостью, вызывающей

подозрение, что этих миллионов у нее – чертова уйма. Дед

пользовался общим расположением с такой благосклонностью, что девчата испугались было – как бы он не превратился в законченного алкоголика. На что дед Федор гордо отвечал:

- Вы, едрит ваш ангидрид, следите лучше за своими баранами, которых захапали себе в законные супруги. А свою мерку я сам знаю. Моя, покойная ныне, Анюта боле чем полста годков отучала меня от ентого пойла и рыбалки. А отучила? Хрен на палочке! Только нервы себе зря извела... може, от того раньше меня и померла. Ну, интервалы кое-какие, ясный хрен, были, не спорю. В смысле употребления ентого самого. Но –

вынужденные , не по собственному желанию. Хотите послухать про один из них?

Заклацали настраиваемые диктофоны. Дед, воспользовавшись паузой, выцедил поднесенный напиток и бросил в рот презентованную шоколадку.

- Ну, слухайте... Было время – работали мы с кумом Василем, шо через дорогу жил, на колхозной кузне. Вроде комплексной бригады – седни он молотобойцем, а я подмастерьем, назавтра – в оборотку. Тут случилась у нас в доме ха-а-рошая гулянка - крестили моего внука Славку, енто того самого раздолбая, - обернулся о к Вике, - за которого ты умудрилась замуж выскочить. В воскресенье, аккурат, свозили его в районную церкву, окрестили, как положено, а когда вернулись, стали

обмывать крестик внучков. Навроде ордена боевого обмывали – кинешь в стакан, сверху первача набулькаешь - и залпом, а стакан дальше передается. Кумпания была приличная, душ под сорок, и наобмывались все до того, што хто-то, разве разберешь в такой кутерьме, ненароком закусил крестиком – глотнул его. И не признался, гад, до сего времени!

Так и пришлось за новым в церковь ехать. Но дело не в ентом крестике. Бог сам разберется в конце концов, хто его схрямал...

А в том, што проснулись мы с кумом в копне сена ажно за три двора от нашего. Жила на том дворе вдова одна. Вспоминать, за каким хреном мы полезли в ее копну, времени не было: ежели б наши бабы очухались раньше нас – в станице на две вдовы стало бы больше. Ибо что у моей Анюты, что у

Васькиной половины карахтер хвашистский – што под руку попадется, тем и приложит. А топор у нас завсегда посередь двора торчит, в колоду вбитый...

У Васьки были часы, глянули – четыре утра.

- Давай, говорю, сматываться на работу, скажем своим, што на кузне ночевали – може, и поверят.

Согласился Василь, и стали мы огородами перебегать к месту работы. Во время войны то я, то кум служили в разведке, так што до места назначения добрались вроде бы благополучно. Ежли не считать того, што Василь в одном месте булькнул в копанку у берега, а я по-пластунски преодолел енто препятствие сбоку, по крапиве.

Прибегаем к кузне, открываем.

- Разводи горно!- кричит мне Васька.

- Какое тебе,- говорю,- горно в полпятого утра? У вдовы наши бабы не застукали, дак здесь соседи добьют за то, што раньше петухов их разбудим.

- Ни хрена,- говорит, - пусть знают, што мы не пальцем деланные: умеем водку жрать – умеем и работать.

Ладно, развел я огонь, достали заготовки, куем зубья на бороны.

Первым, конечно, председатель приметелил.

- Где, кричит-, - у кого горит?

-Ни у кого, - говорим,- из соседей вроде бы не пахнет дымом. У нас, конешно, горит-палит внутри, опосля вчерашнего первака, да залить, кроме воды, нечем.

- А тогда какого же вы хрена подняли ни свет ни заря трезвон на все село?

- Дык, работаем ведь, – эдак скромно говорим.

Он на нас посмотрел так вот, жалеючи, вроде врач на больных, и говорит:

- Бросайте, мужики, фигней страдать, эвон, народ валит из дворов сюда, а разберутся, что почем, - дак и колья из тынов прихватят.

А Васька в раж уже вошел – восьмую заготовку из горна тянет:

- Не, Михаил Кириллыч, не пойдет, мы на премию тянем.

А он нам:

- Я вам, хлопцы, премию самолично выпишу, вот только контора в восемь откроется.

Молчим, не сдаемся,тюкаем.

Сдался он, наконец.

- Добро, выходной даю вам сегодня - за ударный труд, а сверх того литра казенки от меня лично. Заливайте вчерашний пожар.

Тут мы, эсесвенно, молотки побросали. Поскакал председатель за казенкой, мы глядь: среди прибегшего народу наши половинки стоят – и моя Анюта, и Васькина Фрося. Подходят, и к нам с кулаками – вы что, мол, почитай полстаницы как на войну подняли? А мы им в ответ - это, мол, не мы, а председатель нас с ночи вызвал, срочно зубья к утру отковать. Вишь, за нарядом пометелил. Так што могете, говорим, идти спокойно досыпать, мы зубья калить счас будем, а енто дело тихое.

Поверили все, разошлись досыпать. Тут и председатель с магарычом подкатил. Подождал он, пока мы на кузню замок нацепили, забрал у нас от греха ключи и почесал домой. А мы стоим с водкой, не знаем, што делать – и домой идти нельзя, и закуски попросить никак : все думают, што мы ударно трудимся.

- Пошли,- говорю куму,- назад пробираться, только на наш уже сеновал, в сарай. Подождем, пока моя на ферму уйдет, тады и разговеемся.

Пробрались в сарай, стали ждать, да и заснули. Просыпаемся – обед, опять наши дома. Ну, тудык твою в карусель, думаю, енто ж моя часа через три только на дойку пойдет. Полез по сену, глядь – гнездо, а в ем куча яиц – куры повадились сюда нестись. Ну, мы с кумом бутылку из горла оприходовали, запили сырыми яйцами - и по новой с копыт.

Просыпаемся – уж ночь на дворе.

- Ну,- говорю,- наши уже спать легли – пошли в кухню-времянку, там всегда пожевать чего-нибудь есть. Хучь супу похлебаем, а то второй день всухомятку.

Зашли в кухню, при свете луны присели к столу. Нашел я наощупь стаканы, разлил вторую бутылку.

- Пошарь,- говорю,- Вась, на газовой плите всегда кастрюля с супом или борщом стоит.

- Есть, - говорит, - ишо теплый, и кастрюля почти полная.

- Тащи, - говорю, - на стол, вот и половник лежит, будем по очереди захлебывать.

Опрокинули стаканы, таскаем по очереди варево из кастрюли.

- Ну как, - спрашиваю, - Вась, разобрал: суп это или борщ?

- А хрен его знает, - причмокивает он, - вкусно, а с похмелья разве ж разберешь.

Затем смолк, только слышу – сопит и чавкает.

- Ты што там жрешь? – не вытерпел ,наконец, я.

- Да мяса поймал кусок, - признается, – не прожую никак , жилистый, паскуда, попался!

- Это, видно, Анюта из старого петуха борщ сварила, - объясняю ему, - давно уже енту скотину зарубить собирался – клюется дюже. А ну, дай кусочек, и я закушу.

Сунул он мне кусок, я его начал жевать и понял- не сладить. Не то што проглотить – прожевать нельзя.

- На, - говорю,- доедай, я закурю лучче.

Только, енто, сигарету в зубы, собрался уже прикуривать, вдруг хрясть – свет зажигается, а в дверях времянки – моя незабвенная Анюта. Видать, услыхала наши переговоры насчет хреновости мяса. И с порога:

- Вы чего это тут прячетесь, навроде татей каких.

Потом увидала кастрюлю на столе, жующего кума с половником в руке и повалилась на пол. Я сперва думал: в обморок от страху хлопнулась - уж больно вид у Васьки был страхолюдный после сеновалу. Ан нет, гляжу – со смеха катается.

- Ты чего,- говорю, - середь ночи такая смешливая стала?

А она мне в ответ:

- Вы поглядите, чего жрете-то! Енто я ж посуду, какая после гулянки, перемыла всю, помои свиньям наутро слила в кастрюлю... а вы почти все навернули.

Я подскакиваю к куму, а он перестал рвать зубами мясо и сидит разглядывает его. Поглядел и я – тряпка, которой посуду мыли.

Тут мы с им и ломанулись в дверь, зажав каждый рот рукой.

С тех пор я бросил пить ее, проклятую, – торжественно заявил дед Федя.

- И надолго? – невинно поинтересовалась Вика.

- Ну… до получки, во всяком случае, протянул,- смущенно признался дед.