Александр Македонский

 

На острове Наргин, сердце Каспия, мы, воины ПВО служили Отечеству, охраняя нефтянной Баку. Море то нежной персианкой целовало нас, то секло жестокой бурей с красноводских песков. Время было тревожное – на грани войны.

Полёт Пауэрса на «U-2» тому свидетельство, а ревуны и «ГотовностьНомер 1» приводили в боевое состояние наши души. И летели мы на КП сломя голову, а огневики к стартовым установкам, ожидая команды «Пуск!».

Но кроме боевой жизни во всех частях и подразделениях была и другая жизнь, о которой не принято говорить.

- Советский воин - не Швейк, - говорил замполит полка Баринов, - и если офицер жалуется на кого-либо из подчинённых, то он сам Швейк.

Поэтому, если случался солдат с причудами, то его всячески пытались никому из начальства не показывать. Был и у нас свой «Швейк», о котором я вам расскажу с превеликим удовольствием, так как помню его и люблю.

 

- …Нэ якый я нэ Ляксандр Макыдонскый, а Шурка Пацалюк. То товарыщ яфрэйтор Сирый мэнэ такычкы дрознэ. Шоб чёрты ёго с квасом зъилы. Ось вы, товарыщ сиржант, тоже забижаете и «сажей» называетэ, а я просто Шурка и ныяка нэ «сажа».

- Рядовой Пацалюк, я никогда вас «сажей» не называл и выбросьте эту глупость из головы. У меня родной брат есть. Его, как и вас в деревне, Шуркой называют. В городе его называют Саша, а по документам он Александр. Это же хорошо - Саша, Александр и ты не обижайся, а Шурка, Шурик - это вроде как «жмурик» какой-то.

- А Макыдонскый? Це ж чёрти шо – Макыдонскый. Вы ёму скажите, шоб нэ дратував мэнэ, а то мэнэ як дрик укусэ, дюже паганый роблюсь. Луче хай Шуркой называ…

 

Александр Пацалюк по штатному расписанию нёс службу в отделении аккумулятор-щиков, где ефрейтор Серый был, как и Пацалюк, подчинён ефрейтору Афтаеву. Ребята были они спортивные, чистоплотные, службу несли безупречно. Главное - аккумуля-торная находилась за пределами КП, а такого воина, как Пацалюк, показывать опера-тивным дежурным офицерам штаба на командном пункте было невозможно по самой простой причине – он был похож на огородное пугало в солдатском обмундировании. Его роба, а также руки, лицо и шея были постоянно в мазуте, солярке и ещё бог знает в чём. Никакие наряды вне очереди за неряшливость не помогали. Если он стирал брюки и гимнастёрку, то вымазывался телом в побелку стен, а сапоги он забрызгивал водой при стирке так, что надо было снова сушить. Пацалюк ставил кирзачи у «буржуйки» так, что они корёжились и их никак было невозможно привести в нормальный вид. Гимнастёрку и галифе ему приходилось стирать ледяной водой в умывальнике, так как горячая вода была в бане или на кухне, а стираться приходилось ему каждый день. После такой стирки и сушки разгладить форму было невозможно, он нахлобучивал всё, как есть, и докладывал старшине:

- Товарыщу страшина, я постирався.

Старшина Белкин был щёголь. Выносить ему «я постирався» и видеть такое было сверх сил и он, чуть не лопаясь от злобы и ужаса, кричал:

- Лучше бы ты сказал, что усрался. Я бы знал, что делать, а так и не знаю. Сгинь с глаз моих, нечистая! Иди, Македонский, и без командира отделения ко мне никогда не подходи!

- Та я ж постирався. Чого вам ще од мэнэ трэба?

- Я тебе сказал – чтобы мои глаза тебя не видели.

Приходил Пацалюк в аккумуляторную и только тут чувствовал себя в своей стихии. Он любил возиться с аккумуляторами. Выливал, заливал, чистил и при этом так увлекался, что вымазывался пуще прежнего. Обтерев кое-как руки о своё «стиранное» обмунди-рование, Пацалюк закуривал ужаснейшие сигареты «Памир» прямо на рабочем месте, чего категорически делать было нельзя. От сигаретной вони, смешанной с запахами электролита, ефрейторов Серого и Афтаева, некурящих, мутило и рвало. Они выскакивали из зарядной дохнуть морским воздухом и вызывали Пацалюка:

- Македонский, мы тебя, сучара, утопим, если ещё раз закуришь в зарядной. А ну, выходи сейчас же, и иди стирайся. Мы без тебя управимся. Иди, иди нахер.

Гонимый шёл в умывальник, раздевался и начинал стирку, чтобы снова предстать перед старшиной и доложить:

- Я постирався...

 

В караул его, конечно, никогда не ставили. Только на кухню и только в посудомойку, где ему поручали выгребать остатки пищи из мисок, что он делал без всяких перчаток руками. Дежурные просили старшину Белкина не присылать Пацалюка на кухню. На что тот, разводя руками, говорил:

- Когда его нет на батарее, я отдыхаю. Имею же я право хоть на сутки поручить его вашим заботам!? – И лыбился своим товарищам-однополчанам.

С кухонного наряда рядовой Пацалюк приносил в казарму такой аромат, что хоть забегай на край света. И никакое «постирався» не помогало дня три, пока все не принюхаются. В порядке исключения, старшина выдал Пацалюку второй комплект обмундирования и, не приказал, а попросил:

- Пацалюк, стирайся хоть два раза в день, но чтобы я тебя такой чувырлой не видел. Не дай бог командир полка увидит тебя! И вообще, скажи мне, какой дурак тебя в армию послал?

-Так усих хлопцив у армию забрывають, а я шо ж, у бога тэля зъив, чи шо? А за одэжу спасыбо, товарыщ страшина.

- Пацалюк, ещё раз «страшиной» назовёшь, я тебя научу Родину любить, засранец.

- Звыняйтэ, товарыщ страшина, но я выгоровыть нэ можу.

- Повторяй за мной: - то-ва-рищ стар-ши-на. Ну, давай.

Пацалюк старается: - то-ва-рыщ стра-ши-на. Ну?!

-Иди, Пацалюк, пусть тебя командир отделения учит говорить по-человечески, или обратись к командиру взвода и поговори с ним, а мне чтоб чистый был.

Пацалюк находил командира взвода и обращался:

- Товарыщ страшный лёйтинант, мини страшина Бэлкын казав, шоб я до вас обратывся.

- По какому вопросу, рядовой Пацалюк?

- Шоб мы з вамы по-балакалы.

- Не «балакалы», а говорили.

-Хай будэ «говорылы», а про шо вин нэ казав.

- Тогда вы, Пацалюк, пойдите к старшине, узнайте, о чём мы с вами должны «побалакать». И скажите ему, что мы достаточно «балакаем» с вами на политзанятиях. А ещё передайте ему от меня привет. Так и скажите: «Привет Шишкину от Мотор».

Старший лейтенант Моисеев, бывший фронтовик, понимал юмор, по натуре был добрейший человек и на Пацалюка «Полкана не спускал», а только вслед смеялся, держась за свой огромный живот.

А на политзанятиях старший лейтенант действительно хотел подучить подчинённого элементарному. Целый час он вдалбливал политическую граммоту в солдатскую голову. На втором часе занятий обычно спрашивал:

- Товарищ Пацалюк, так кто развязал Вторую Мировую войну?

На что тот, почёсывая затылок, отвечал:

- Забув.

- Нэзнав, нэзнав тай щей забув. Так, Пацалюк?

- Такэчкы, товарыщ страшный лёйтинант.

Ленинская комната вздрагивала от хохота рядовых, сержантов и самого комвзвода.

 

В солдатской жизни бывают разные проверки, но инспекторска – это особая.

Как-то Высокая Комиссия пожаловала и на Наргин. Личный состав полка, кроме дежурных смен, был выстроен на плацу перед штабом. Все одеты по парадной форме. Знамя полка расчехлённое и при нём сержанты с карабинами, оркестр, команды зычные. Красиво… Начался осмотр личного состава подразделений.

- Здравствуйте, товарищи! - приветствует нас генерал.

- Здра...жла... тва...генер...аб!

Генеральское око осматривает нас, на кого «глаз положит» - должен ему представиться.

Надо же было случиться такому, - обратил генерал свой взгляд на Пацалюка!

Тот браво:

- Рядовый Пацалюк!

- Да, да! Это хорошо, што Пацалюк. Ну а ответьте мне, рядовой Пацалюк, кто стоит, во главе Вооружённых Сил Советского Союза?

- Вооружённый министр,- выпалил Пацалюк.

- Ну шо ж, министр с головы до ног оружием обвешан, что-ли? Это не совсем правильно. Да ты, Пацанюк, не волнуйся. Так и отвечай: «Во главе стоит министр.…» Ну, Пацанок, «…министр Во-о-ру…»

Капитан Филлипов, наш новый комбат, пытался подсказать Пацалюку, но тот вдруг выдал:

- Шо вы уси до мэнэ причипылысь? Я и так, як дэрэвляный! Министр та министр мини то шо? Хай хоть голый чи пьяный стоить.

Генерал не сдержался, все - тоже, и дружный хохот полетел в сторону Иранской границы, а Сашка Пацалюк вошёл в историю полка и мою память навсегда.