Отец любил тихую грибную охоту. Эту любовь он привил и мне.

Как-то в сентябре, мне тогда было 13 лет, отец договорился с

газовиками и по дороге на трассу, которую они тогда прокладывали,

высадили нас вертолётом в таёжной глубинке.

Оговорив время обратного вылета, мы углубились в тайгу.

Я тихо брёл. Грибы в корзину не торопились, и я замечтался. Шёл,

вслушиваясь в шорох падающих листьев, усталые стоны берез, нежный

шёпот их крон. Было в этом что-то волнительное и нежное. Плыли в

вышине облака, и я в мыслях был с ними: Эх, жить бы так да жить с

природой наедине, ни о чём не заботиться….

Не заметил, как и возник под ногами трухлявый пень, я зарылся

носом в листву. Сел…. О, чудо – вот они! Настоящие грузди! Стоят,

прижавшись упругими шляпками…, и чуть в сторонке сгрудились… и

поодаль бугрятся листьями!... Корзина быстро наполнялась. Однако,

пора и на трассу – время.

Отца вот только не слышно….

Ладно, не впервой. И подхватив корзину (ого, тяжеленько!), я

устремился из леса.

Под ногами обильно краснела брусника. Я рвал её горстями,

наслаждаясь ярким, чуть с кислинкой, насыщенным вкусом. Мерно

поскрипывала корзина, лес напевал свою бесконечную песню, только

тоны её становились всё басовитее и строже. Солнце, лесной мой

попутчик, скрылось за тучами, ветер раскачивал серое небо.

Увидел глухаря: каков, красавец! Он сидел на суку, поглядывая

недовольно свысока: что ещё за чужак в его лесу? Я приветливо

помахал: сударь, не укажите ли путь? – Огляделся… и надо же –

цепочка надломленных веточек. Кто-то прошёл. Я сразу поуспокоился.

Но след внезапно исчез, вернее, упёрся в могучую ель, слёзы застыли

каплями смолы на коре. Увидел надрезы – труд сборщика живицы. Он

уже сделал дело и ушёл. Может, и мне за ним? Только куда? Вертолёт

скоро.

Подкрадывался беспокойный холодок – ужель заплутал?

Пошёл дождь, он всё усиливался, лил косыми тяжёлыми струями. Я

спрятался под ель, но холодные капли добрались и туда, провалились за

воротник, заставили содрогнуться. Лес стоял угрюмый, неприветливый.

Хотелось есть. Вспомнилась тарелка с супом, вчера её подавала мне

хозяйка лесничего. Я тогда отказался: сало плавало сверху. Теперь же

текли слюнки….

…Вот и сбылись твои мечтания, чудик, живи теперь с природой

наедине!

Защемило что-то. Эх, отец бы, откликнулся! – Да и любому голосу

теперь рад. Но лишь ветер выл: Ты один, никто тебя не услышит! –

Плохо? Страшно? К людям хочется? Что за слёзы?»

Нет, нет, это капли дождя!

Наконец дождь стал стихать, шептал по веткам: «Всё бу-де-т хо-

ро-шо».

Посветлело и в сердце, а ещё подумалось: отец не оставит.

Вот и он! Идёт своей уверенной походкой победителя.

Перехватило в горле: папка!

Он увидел, заулыбался. Через мгновение я был в его объятиях.

Отец мигом сориентировался:

- Теперь бегом, у вертолётчиков своя работа, ждать не будут.

Бегом так бегом. Что с того, что усталые, да с полными

корзинами? – Через полчаса мы выскочили на трассу. Но вертолёт, увы,

был уже за облаками.

Тарахтелка винтокрылая! Я в отчаянии повалился на землю,

казалось, силы покинули. Упёрся глазами в небо.

- Всё не пойду! – Скоро уж темнать начнёт, а до посёлка

пятнадцать километров.

Но отец скомандовал:

- Прекрати злиться! Встань! Возьми себя в руки!

Он тоже устал, но был спокоен и уверен:

- Сядь. Сними сапоги, разомни ноги.

Его уверенный твёрдый голос придал мне силы.

Он тоже разулся, перемотал портянки.

– Не знаешь ты ничего про усталость. Для мужчины такая пробежка

– тьфу! Разминка. Осталось-то десять километров с гаком.

Заглянули на площадку, где вертолёт садился. И не напрасно –

нашли мешочек с продуктами. Передохнули, перекусили, и снова

вперёд по размытой осенней трассе. Отец шутил, подтрунивал, не

давал мне киснуть. Он знал жизнь, многое испытал и видел.

– Жизнь дана, а зачем – не нам судить, надо любить её такой,

какая есть, и идти вперёд, не боясь трудностей, иначе не совершишь

ничего важного, оставляющего по себе память. Отец говорил

интересно, его слова запоминались.

Небо тянулось в мглистую даль, дышало холодом и сыростью, лес

угрюмо молчал. Меня валила усталость, а отец всё рассказывал, и как

ходил из деревни в школу за пятнадцать километров, и как будучи в

моём возрасте, работал в колхозе наравне с взрослыми.

Тут я соскользнул в яму, увяз. Сел, обнял корзину и чуть не плачу:

– Не могу, не пойду дальше, не человек я что ли?

Но отец жёстко прикрикнул: «Не скулить! Пойдёшь! Потому и

пойдёшь, что ты человек. Через «не могу» пойдёшь, через

«невозможно».

Он помог выбраться:

- Молодец. Корзину удержал, сохранил грибы. Давай понесу?

Но я гордо промолчал, сам справлюсь.

Глину отскоблили – и вперёд.

Вечерело, а мы всё шли. Кажется, вот повернём – тут и посёлок, но

вновь бесконечный тянется лес.

Отец что-то говорил, но я уже не слышал, шёл и шёл, упёршись в

его спину взглядом.

Совсем стемнело. Колючий лесной горизонт почти слился с

померкшим небом.

И вдруг!.. Откуда эти две яркие точки? Они сверкнули в

кромешной тьме, и усталую тишину разорвали яростный рёв и скрежет.

К нам пробирался вездеход.

Люди! За нами!

И так стало радостно, хорошо, что хотелось кричать и целовать

всех – чужих и знакомых, далёких и близких родных моих людей.

Мы залезли в вездеход. Положив голову отцу на колени, я заснул со

счастливой улыбкой….