С лейкой и с блокнотом,

А то и с пулеметом

Сквозь огонь и стужу мы прошли.

 

К.Симонов)

 

1. На войне

 

Собкор газеты, пьяница и лирик,

Бесстрашный - и в бою, и на пиру,

пою тебе сегодня панегирик,

готов с тобою выпить - на пари!

 

Старлей весёлый, вспомни анекдотец,

Который - ты, признайся, сочинил

(смеялся сам великий полководец,

другой же, сидя рядом, почернел).

 

Герой всех книг и всех воспоминаний

(что в будущем напишутся тобой),

из тех окопных очерков и знаний,

под пулями добытых… Мон тре бьен*!

 

Какие были жен-щи-ны на фронте

и как умели до конца любить –

в последний раз! – Вы, сударь, не филоньте,

потом, собкор, докончишь свой рассказ!

 

Такие не филонят, извиняюсь,

а любят так азартно и вразнос,

что до сих пор живые изваянья

ночами к нам являются! Взасос

 

Ты куришь трубку - в ней Дукат ядрёный,

пьёшь Греми «потный» (не с Того ль стола?!),

в кармане носишь пистолет дарёный,

но ИМ - своим ты полностью не стал…

 

Тебя боятся, и всегда боялись

все подлецы - всех стран и всех эпох,

тебя простые люди обожали,

а это значит - ты не так уж плох!

 

Тебя полюбит юная девица,

лет на пятнадцать младше, и взрослей…

(Сначала вся богема подивится!)

Ты лыбишься, но ты мне верь, старлей!

 

Бери блокнот - я адрес задиктую,

чтоб зря ты время после не терял,

Шучу, я сам бы полюбил такую,

но ждёт она по-прежнему тебя.

 

Собкор умылся, сдвинул портупею -

на месте «Лейка», ППШ**, блокнот…

- С последнею машиною успею

на линию – ту, за которой – фронт!

 

Уехал, пыль столбом за ним клубится.

- Вернёшься ль, буду очень-очень ждать!

Собкор в ответ мне только улыбнётся,

протянет руку - чтоб мою пожать.

 

Как я хотел бы быть вон тем собкором,

махнуть туда, на том грузовичке…

А он не понимает, и с укором

Мне крутит пальцем дырочку в виске.

 

2. Снова мир

 

Жив, лейтенант! Простите, Herr полковник,

к тому же - Сталинский лауреат?!

И девочка-колючка, как шиповник,

не сводит с вас свой восхищённый взгляд…

 

Теперь вы вхожи в первую обойму -

борец за мир, президиумов член,

ваш дом - в высотке, и машина - к дому

(и полон стрел негнущихся колчан…)

 

Вы за границей - всей страны посланник,

вас любят здесь и уважают там,

вы лучший в мире лирик вдов и нянек,

ваш стиль собкора - не газетный штамп!

 

Такая жизнь даётся не задаром –

никто не видит как, набравшись в дым,

солидный мэтр с юношским задором

свой каждый день прожитый - бьёт под дых!

 

Как он хотел бы вновь, из жизни праздной,

порой помчать туда, к передовой,

чтоб утром встать, очистившись от грязи

(вдвоём с несостоявшейся вдовой).

 

Вновь улетать в Японию, Париж ли

(и выполнять наказ секретных служб…),

в салоне напиваться с первым ближним,

соратником своим по ремеслу.

 

Идти как в бой на штурмы кабинетов,

чтоб выбить для забытого бойца

квартиру, орден… (если оклеветан -

стоять за справедливость - до конца!)

 

Порою ошибаться, бить с размаху,

подписывая письма против тех,

кто шёл наперекор, не внемля страху…

(Расплатится - как кровь из горла, стих!)

 

Любить друзей, прощать им мелких бесов

(и пусть наверно - не верна́ жена…)

Оправдывать! Все аргументы взвесив,

пройти порой по лезвию ножа.

 

Вершить перевороты и захваты

в борьбе - не вольной, а в борьбе за мир,

всех «тёмных дел» невольный завсегдатай

(Вождя - и собутыльник, и кумир).

 

Ты пережил Его… Побыл в опале -

в Ташкентской ссылке пару тройку лет,

Но возродился, снова сексапилен,

Хемингуэя на стене портрет.

 

Редактором журнала Ново-мира

ты вывел в свет такие имена!..

Забвенные, на время, Третьим Римом,

но их тогда узнала вся страна.

 

Ты был собкор на острове Даманский -

на скрытой, необъявленной войне,

как дежавю - нет, не второй - германской,

а Халхин-Гола (ясной - не вполне…)

 

Ты пережил и взлёты, и паденья,

всегда был честен, не всегда был прав…

Два раза в жизни не сдержал рыданья -

в Победы день, да в лагерь раз попав -

 

В немецкий лагерь смерти, в том же мае

(когда 7-го ставили концерт!),

но сердце до сих пор кошмар сжимает

и снится по ночам лицо - без черт…

 

Твой прах развеян был над полем ратным***,

где принял ты свой самый первый бой -

под Могилёвом, в 41-м - ротным

(и был один помилован судьбой).

 

Всё помнит нерв щеки, и в напряженье

тот палец твой - на спусковом крючке…

перье́вой ручки с золотым жуж-ж-жаньем

как штурмовик на узком пятачке.

 

И как всегда, ты для врага опасен,

отважный лирик павших, но живых -

пробился к нам как солнце промеж сосен,

как твой Тезей - сквозь псов сторожевых.

 

Твой Лабиринт был в дебрях диамути,

а партократ – твой личный Минотавр,

такой же беспощадный и дремучий…

Но ты махнёшь рукой мне - мол, оставь!

 

3. Последняя встреча

 

- Мы жили, хоть и трудно, но нескучно,

да не судите, Господа потомки!

И пусть вы в чём-то нас сегодня круче,

Но это мы (за вас!) легли под танки!

 

На нашем теле пулевые раны,

а в головах Платон**** с всеобщим благом.

Мы заблуждались? Да, но как ни странно,

всё повторить не прочь… И с тем же Богом!

 

(По мотивам романа Вас. Аксёнова «Москва-ква-ква»)

 

Примечание:

* «Тре бьен, мон шер, тре бьен!» (по-французски tres bien, mon cher) – «Как прекрасно, мой дорогой, как прекрасно!»