Елена Григорьевна была императрицей нашего театра: играла всегда страстно, азартно, была точна, убедительна и внутренне очень значима. Частенько, глядя из-за кулис или из зрительного зала, я задумывался, чем заполнено сценическое существование актрисы Майвиной? В чем секрет, в чем загадка ее притягательности? Разгадка обнаружилась не сразу.

 

***

В те времена на сцене властвовали такие актрисы, как Вишневская, Холина, Перфильева, Быстрицкая, Миронайте, Аркадьева, Мотовилова… Каждое имя – это уже полет в Космос, и для того, чтобы выдержать конкуренцию, надо было иметь характер. И она его имела. Можно представить себе, что творилось за спиной молоденькой актрисы, когда ее назначили на роль Дездемоны в паре с удивительным артистом Львом Ивановым, который играл Отелло. И можно вообразить, что говорили соперницы, когда ей доверили сыграть Клею в спектакле «Эзоп». До сих пор помню ее тонкий, изящный профиль и взгляд вполуоборот из-за плеча… Она была исполнена такой грации и аристократизма, что не вызывала никаких сомнений: да, это Она, та самая, с той самой картинки на древнегреческой амфоре.

 

***

Елена Григорьевна любила поэзию и хорошо в ней разбиралась. Однажды в театральном автобусе в те самые часы, когда актеры дремлют после сыгранного выездного спектакля, мы тряслись рядом и говорили о Маяковском. Я начал читать «Юбилейное». Елена Григорьевна тут же подхватила и десять минут мы вдвоем, перебивая и подхватывая друг друга, взахлеб читали это удивительное произведение. А потом читали «Лиличку» и другие лирические стихи великого поэта, она много их знала наизусть. А после хором читали Бориса Пастернака. Так и не заметили, как длинная дорога домой закончилась.

***

Она очень любила Мандельштама. Услышав, как я его читаю, сделала замечание: «Хорошо читаешь, но уж больно торопишься. Дай услышать музыку слова, насладиться мыслью, ее изгибами…

***

К трехсотлетнему юбилею Пушкина мы готовили программу. Она захотела исполнить отрывок из «Онегина». Отвела меня в коридор и спросила: «Как ты думаешь, не будет ли слишком смело, если я прочитаю письмо не Татьяны, а Онегина?» И тут же, в коридоре, я услышал уникальное исполнение этого всем знакомого исповедального послания. После я пытался сообразить, почему она заинтересовалась не Татьяной, а Онегиным. И понял: письмо Татьяны было трогательным и простодушным, а онегинское послание наполнено страстью и неожиданным откровением искушенного в любви человека. И читала это объяснение Елена Григорьевна безоглядно и мощно.

***

Роль Стукашиной из «Женатого жениха» Елена Григорьевна вела тонко и неординарно. Сплетница, интриганка Стукашина неожиданно приобрела даже какие-то романтические черты. А в сцене соблазнения главного героя я вдруг увидел в ее глазах не столько похоть, сколько тайное желание и призыв к любви! Любовь в исполнении актрисы Майвиной всегда была наполнена благородства и только ей присущего аристократизма. Вероятно, это и была разгадка её особой притягательности и неповторимого обаяния.

***

Она не могла и не хотела на сцене быть некрасивой и оставалась женщиной всегда. В спектакле «Темные аллеи» она читала монолог из рассказа Бунина «Холодная осень».

Мне не хотелось, чтобы просто читался рассказ, и я понапридумывал множество приспособлений. Во-первых, мы решили с художницей одеть её в розовое платье, дать ей рваные, но изящные перчатки и дырявый зонтик. Ей нужно была появляться в разные моменты спектакля и рассказывать по одному отрывочку из рассказа, а закончить его где-то перед финалом спектакля. Таким образом, её Женщина проходила бы через весь спектакль и несла бы главную тему, которая должна была стать лейтмотивом. Естественно, и рваные перчатки и розовое платье были отвергнуты сразу, о зонтике мы даже не заикнулись, и рассказ она читала целиком, потому что считала, что разрывать прозу Бунина, значит – совершать против него кощунство, граничащее с преступлением. Но сам рассказ был огромный, для небольшого спектакля это было гибельно, и я растерялся, не зная что делать. Ни в конец не вставишь, так как финал должен был развиваться стремительно, ни – в середину. Пришлось выделить ей время в самом начале и оформить его в виде пролога. А костюм она себе подобрала строгий и благородный. Конечно, читала она монолог мастерски, слушать её было одно наслаждение, но дальше по пьесе у нас было ещё два монолога, которые тоже нельзя было ни сократить, ни выбросить. Я понимал, что первый акт становился тяжёлым и провальным, но ничего не мог поделать: выбросить рассказ «Холодная осень» я не мог. Так мы и играли: три монолога подряд. Однажды Майвина заболела, а спектакль должен был состояться, отменять его было уже поздно. Я обрадовался: наконец-то появилась возможность проверить мой вариант без её монолога. И что же? Спектакль прошёл отвратительно. Все зависло. Атмосфера пропала. Елена Григорьевна умела любить и проживала ситуацию в рассказе так проникновенно, что это стало своеобразным камертоном, когда же она исчезла, камертон пропал и все пошло наперекосяк. Так она убедила нас в том, что Бунин даже вне сценического действия остаётся гением, и зал воспринимает его правильно. А уж любви в нем было так много, что актрисе было чем поделиться со зрителем.

***

И кем бы она не была – Дездемоной или Катариной, Екатериной Второй или Памеллой Кронки – на сцене всегда царила одна тема, главная тема творчества Майвиной: Любовь.

 

Ни возраста, ни отчества...

Торжественно и прямо

Вступает осень в зодчество

Невиданного храма.

 

Там синева бездонная

По золоту струится

То чистой Дездемоною,

То Марфою-царицей.

 

Осенние картины,

Жемчужные страницы...

В них кротость Катарины

И страсть Императрицы.

 

И паутиной тонкой,

На сердце к нам спускаясь,

Любовь сплетает Кронки,

«Памелла дорогая».