Поначалу от кратких зарисовок (мало сведений!) в предыдущей главе из жизни моих прадеда и прабабушки я хотела перейти по прямой линии к более известным мне личностям – родным дедушке и бабушке Кузьминым, оставив боковые ветви родственников за чертой моего внимания. Тем более, что эти боковые ветви, давая новые побеги, образовали совсем далёкую родню для моей семьи; по народному присловью родня эта именуется «седьмая вода на киселе». Да простят меня потомки этих ветвей, ведь и я с моей семьёй – такая же «седьмая вода на киселе» для них! Вполне вероятно, что некоторые из этих потомков даже понятия не имеют в настоящее время, что я, их родственница, ещё жива. Но разве для нас не интересна и не поучительно-познавательна история этих боковых ветвей, какой бы она усечённой ни была? Ну, хотя бы надо знать наших двоюродных, троюродных – дальше нам уже трудно проследить их историю в их потомках. Пусть сами занимаются своими родословными, благо это дело сейчас в чести. Стоит только заглянуть в Интернет – многие ищут свои корни и родственников.

Итак, двоюродные. Для них тоже есть присловье: «Нашему забору двоюродный плетень». Не обижайтесь, родственнички, на присловье. Это всего лишь российский фольклор.

Излагаю известные мне факты в третьем колене Кузьминых…

Вдруг задумалась: зачем тут слово «колено»? У кого-то может возникнуть ассоциация с примитивной коленкой в нашем теле, но третья коленка – полный абсурд, как и третья половинка в известной нам части нашего тела.  Коленка тут ни причём. «Колено» - это часть «поколения». Взяв за отправную точку моих пра-прародителей, я сейчас перейду к третьему колену от этих предков.

К третьему колену Кузьминых относятся дети прадеда Василия Николаевича и прабабушки Натальи Васильевны:

 

1. Моя двоюродная бабушка - Анна Васильевна (1873-1940).

2. Моя двоюродная бабушка - Евдокия Васильевна (1875-1945).

3. Мой двоюродный дед - Андрей Васильевич (1876-1914).

4. Мой родной дед - Алексей Васильевич (1878-1933).

 

Жизни моего родного деда Кузьмина Алексея Васильевича я отвожу две последующие главы; в одну главу она не вмещается, ибо была эта жизнь наполнена такими переменами, драмами и, в конце концов, закончившаяся смертью в трагических обстоятельствах, что можно бы написать о моём дедушке отдельную книгу.

 

Рано потеряв родителя, все четверо из названных имён материнскими заботами стали на ноги, остепенились и продолжились в своих потомках. Из четырёх Кузьминых третьего колена только Андрей Васильевич не дожил до советского времени. Остальные пережили все три революции, гражданскую войну и закончили свой жизненный путь в 30-е и 40-е годы двадцатого века. Так что, как и моему родному деду, моей двоюродной родне вполне хватило житейского лиха, но, к сожалению, материала у меня оказалось маловато для более полного их жизнеописания.

 

И вот то немногое, что мне известно.

 

Моя двоюродная бабушка Кузьмина Анна Васильевна, старшая дочь «Васьки Домкиного» и Наталички, вышла замуж за Копытова Семёна Васильевича. Выросшая без отца и, вероятно, бесприданница, она не могла рассчитывать на хорошую партию, т.е. войти в состоятельную семью. Вышла замуж за бедняка-односельчанина. Молодые быстренько «окрутились в церкви» и отправились «в Урал», т.е. в уральскую тайгу в отрогах хребта Урал-Тау. Там было такое место – называлось Клах, и жили там углежоги, которые в специальных кустарно изготовленных печах непосредственно в уральских лесах жгли древесину, получали древесный уголь, гнали из бересты дёготь и смолу. Этим занятием они добывали себе средства для жизни.

В моём пионерско-походном детстве я бывала в подобных местах и видела остатки этих печей и ям, а недалеко от Миасса и по сей день есть посёлок с названием «Северные печи» как напоминание об этом давнем промысле в России.

В горнопромышленном Урале древесный уголь использовался при выплавке меди и железа из руды. И смола была необходимейшим продуктом. Ею пропитывали крепёжные брёвна в шахтах, защищая их от гнили и сырости. Смола нужна была также для пропитки шпал, ею смолили лодки для придания водонепроницаемости и ещё она годилась для многих нужд.

Что за продукт дёготь, тогда хорошо знали. А вот знает ли нынешнее поколение его в натуре, а не по пословицам? «Ложка дёгтя в бочке мёда», «мазать дёгтем» в смысле опорочить человека - это у всех и теперь на слуху. А в то время дёготь являлся необходимейшим продуктом в лошадной России: им смазывали оси тележных колес для меньшего износа и лучшего скольжения. Широко использовали дёготь в быту. Например, смазывали сапоги, чтобы они не пропускали влагу и не скрипели при ходьбе. В таких сапогах ходили мужчины из простонародья, и встречающаяся в русской литературе фраза «он ходил в смазных сапогах» характеризовала человека, относящегося к низкой сословной ступеньке. Дёготь служил лекарственным и очень хорошим средством при кожных заболеваниях, например, при мокнущей экземе. Использовали дёготь как средство психологического воздействия. Например, если девушка теряла «честь» до свадьбы, будьте уверены - об этом узнает вся деревня. Каким образом? А вот таким: кто-то из молодых односельчан непременно ночью и тайно вымажет дёгтем ворота дома, в котором живёт неосторожная девица. Боясь позора, все девицы до свадьбы берегли свою «честь», а если всё же грех случался, и это становилось известным в деревне, то проливалось море слёз, в доме девицы надолго поселялась мрачная тоска, ведь позор падал на всю семью. Кажется, среди моей женской родни опозоренных девиц не было, и дёгтем ворота никому не мазали. 

Однако вернёмся к Анне Васильевне. Овдовела она в 40 лет в 1913 г. Последние годы жизни её муж Семён Васильевич работал лесничим. По отзывам односельчан, он был хорошим лесничим, а главное, порядочным человеком. Умер, к сожалению, не старым ещё от простуды.

Знаю, что после смерти мужа Анна Васильевна жила в семье своего сына - Копытова Романа Семёновича. Их небольшой двухкомнатный дом в Вознесенке стоял на улице Малой Зелёненькой.

Во время коллективизации в селе Вознесенка в 1932 году семья Романа Семёновича, спасаясь от проводимой насильственно кампании раскулачивания, переехала на Ленинский прииск. Анна Васильевна прожила там вплоть до своей смерти в 1940 году.

Совсем недавно в переписке по почте я получила словесный портрет Анны Васильевны, данный её престарелой внучкой Софьей Романовной, которая хорошо запомнила свою бабушку и очень её любила. Эти сведения были лично для меня важны, ибо Анна Васильевна приходилась родной сестрой моему деду, а деда своего я никогда не видела и не знала.

Софья Романовна сообщила, что бабушка была очень религиозной, что совсем не удивительно: глубоко верующей была мать Анны Васильевны, которая стремилась своих детей воспитать в Христовой вере. У Анны Васильевны был приятный голос и она пела в церковном хоре Вознесенского храма, при этом брала с собой на богослужения и маленькую внучку Соню. А днями работала дома, ткала половики на продажу. Нетрудно догадаться, что и этому занятию её научила в своё время мать Наталичка, а теперь уже и Анна Васильевна учила свою внучку женскому ремеслу: ткать половики, прясть и вязать из овечьей шерсти нужные в семье изделия. За работой бабушка Сони всегда пела протяжные русские народные песни. Внучка подтягивала ей с большой охотой. Единственное, что не нравилось внучке: уж очень печальными были песни.

Внучка отмечает у бабушки красивые глаза: они были синие, синие, а волосы, пока она не поседела, были тёмными. Кстати сказать, на одной имеющейся у меня фотографии 1938 года, запечатлевшей группу, видимо, после какой-то родственной пирушки, есть изображение бабушки в белом платочке, с приятным и добрым лицом. Вот она-то и есть Анна Васильевна. Софья Романовна подтвердила, что это она. И теперь к словесному портрету моей двоюродной бабушки добавилось и её фотографическое изображение.

В обрисованном Софьей Романовной облике Анны Васильевны видны фамильные черты Кузьминых. И, прежде всего, есть родство с моим дедом Алексеем Васильевичем. Я его совсем не знала, но по свидетельству моего отца, Алексей Васильевич тоже был голубоглаз, тоже любил петь в церковном хоре, хотя в отличие от старшей сестры он не был столь религиозен, и в церкви пел ради самого процесса пения. Постоянно он напевал и дома, за какой-нибудь домашней работой.

Надо сказать, что и мой отец Андрей Алексеевич был голубоглаз и имел приятный мягкий голос и тоже любил за какой-нибудь работой напевать. В нашей семье любил петь мой брат Евгений, а я так даже школьные задачки решала, напевая что-нибудь протяжное или весёлое в зависимости от результата решения. И тоже пела в хоре – не в церковном, а в школьном, потом университетском. Только голубые глаза мне, к сожалению, не передались. Они достались по наследству моему младшему брату Геннадию, а потом и другим некоторым младшим потомкам из рода Кузьминых.

 

Моя вторая двоюродная бабушка - Евдокия Васильевна Кузьмина (1875-1945) продолжила род Соколовых. О ней я упоминала, рассказывая о самой старой фотографии 1898 года, на которой она есть в молодом возрасте - легко подсчитать, в каком - в 23 года. По свидетельству моего отца, многие черты внешности и характера Евдокия Васильевна унаследовала от своей матери Наталички, была бойкой и решительной особой и очень работящей. Своих детей - дочь и троих сыновей - фактически растила одна, так как муж её Соколов Игнат «гулял» и в воспитании детей не принимал никакого участия. Всю свою жизнь она прожила в Вознесенке, там же и умерла в возрасте 70 лет.

 

Мой двоюродный дед Андрей Васильевич Кузьмин (1876-1914) жил в Вознесенке и умер совсем не старым в возрасте 38 лет от воспаления легких. Вскоре умерла и его жена. К сожалению, имя и девичья фамилия жены Андрея Васильевича остались пока не установленными. От моего отца я знаю, что была у неё какая-то родня в Тирляне. Будучи школьником, мой отец там учился и жил на квартире у этой родни.

После смерти Андрея Васильевича и его жены сиротами остались трое маленьких детей, которых приютил у себя мой дед. Причём старшая девочка Елена так и жила в семье деда на правах дочери вплоть до своего замужества. Долгое время жил в семье моего деда также сын Андрея Васильевича - Михаил. Младшую хроменькую дочь Анну через какое-то время увезли в Златоуст другие родственники, кажется, по линии её матери.

 

ЧЕТВЕРТОЕ КОЛЕНО: дяди, тёти, мой отец.

К четвёртому колену Кузьминых относятся Копытовы - потомки Кузьминой Анны Васильевны, Соколовы - потомки Кузьминой Евдокии Васильевны, Кузьмины-1 - потомки Кузьмина Андрея Васильевича и Кузьмины-2 - потомки Кузьмина Алексея Васильевича.

Начиная с четвёртого колена, благодаря моей двоюродной бабушке Кузьминой Анне Васильевне, вышедшей замуж за Копытова Семёна Васильевича, у нас, у Кузьминых, появилась родня среди Копытовых.

Копытовы:

1. Двоюродная тётя - Копытова Анна Семёновна (1892-1969).

2. Двоюродный дядя - Копытов Григорий Семёнович ( ? - 1921).

3. Двоюродный дядя - Копытов Роман Семёнович (1897-1959).

Моему отцу они приходятся двоюродными, сестрой и братьями.

 

О первых двух представителях этой родственной ветви я знаю со слов моего отца очень немногое.

Анна Семёновна Копытова родилась в 1892 году в Вознесенке, вышла замуж за Баранова Семёна, вместе с которым уехала в село Кирябинское, а перед самой своей смертью в 1969 году она переехала к своему сыну Михаилу Семёновичу Баранову в село Орловку в том же районе. Стало быть, моя двоюродная тётя прожила на свете 77 лет и похоронена в селе Орловка.

 

Ещё меньше я знаю о двоюродном дяде Григории Семёновиче Копытове. Жизнь его была короткой: он умер в молодом возрасте, около 17 лет, в голодном 1921 году, и умер, по свидетельству моего отца, страшно сказать, от голода. И оборвалась бы ниточка в роду Копытовых, родственников Кузьминых, если бы не продолжил род мой двоюродный дядя - Копытов Роман Семёнович, «дядя Роман», как звала его я, и «Романка», как звали его моя бабушка и мой отец.

 

Дядю Романа и его семью я хорошо знала. В 50-е годы, когда наша семья жила на Ленинском прииске, я, девчонка-подросток, любила бывать в приветливом и хлебосольном доме Копытовых. В сельских условиях не было принято ждать приглашения зайти в чей-то дом, за исключением особых случаев, когда «гуляли». Захотелось зайти «на огонёк» или просто так без всякого повода - и заходили.

О дяде Романе я могу рассказать почти с документальной точностью, благодаря найденным в домашнем архиве моего отца некоторым бумагам, которые нужны были дяде Роману для оформления пенсии. Дядя Роман грамотой владел не шибко – всего два класса сельской школы успел закончить, а мой отец по части грамотности стоял на более высокой ступени, так как за его плечами была семилетняя школа. Остальная же наша деревенская родня в лучшем случае имела четыре класса, но многие и вообще не знали грамоты, как, например, моя бабушка.

Роман Семёнович Копытов родился 17 февраля 1897 года в селе Вознесенка. Семья Копытовых была бедной, в 1921 году голодала, в результате чего от голода, как я уже говорила, умер брат Романа - Григорий. Когда в 1929 г. мой дед организовал сельскохозяйственную артель по совместной обработке земли, он сагитировал и включил в артель прежде всего своих родственников. В этой артели оказался и его племянник Роман 32 лет, уже женатый, записанный как «маломощный середняк». Артель просуществовала недолго, но об этом я буду рассказывать в последующих главах, посвящённых жизни моего деда.

В 1932 году дядя Роман подался в старатели - мыть золото на Ленинском, бывшем Царево-Александровском прииске. И правильно сделал. Останься он в Вознесенке да ещё в колхозе, то жизнь его сложилась бы по-иному. Большая часть жителей Вознесенки попала под каток раскулачивания, хотя никакими кулаками они не были. Семьи были разорены, и многие насильственно отправлены на поселение. Дядя Роман фактически сбежал от этой разорительной капании и спас свою семью. На прииске он большого богатства не нажил - в советское время стать богатым было невозможно, но всё же заимел свой дом, обзавёлся домашней живностью и по сельским понятиям жил с семьёй совсем неплохо.

Жена дяди Романа - Мария Васильевна, в девичестве Емельянова, родом была также из Вознесенки. Она родилась 25 мая 1901 года. Тётя Маня, как её называла я, относилась к нашей семье по-родственному с большой теплотой.

В доме дяди Романа над кроватью висели увеличенные с фотографий портреты его самого и тёти Мани в молодом возрасте. Дядя Роман на портрете молоденький матросик, морская форма ему очень шла. На бескозырке – ленточка с угадываемой по первым буквам надписью «Балтийский флот». Позднее я расспросила тётю Маню и узнала, что дядю Романа призвали на военную службу в 1917 году, на корабле он был кочегаром (как тут не вспомнить фамильное занятие углежогов его уральских предков), но прослужил недолго; началась революция, и он быстренько демобилизовался. Какая причина была – я не знаю, но как поняла, «красой и гордостью революции» (по выражению Ленина) он не стал и по улицам Петрограда с винтовкой не ходил. Да и какая винтовка может быть у кочегара?

Прибыв в родную Вознесенку, он занялся сельским хозяйством. В гражданской войне активного участия не принимал, но какие-то истории и даже неприятные моменты, связанные с арестом красными (кажется, за хранение боевого оружия дома) у него случались.

В Великую Отечественную войну в возрасте 44 лет его опять призвали на флот. Судя по документам, он служил кочегаром на корабле под Ленинградом, имел награды: медаль «За оборону Ленинграда» и медаль «За победу над Германией». Победу в 1945 году он встретил в военно-полевом госпитале.

Я увидела дядю Романа впервые уже пожилым человеком в 50-х годах, когда наша семья переехала на жительство на Ленинский прииск. Дядя Роман мне понравился. Он был добродушным, любил хорошую шутку, в компании мог крепко выпить, но никогда при этом не кочевряжился, был весёлым и смешным.

Моя детская память фиксировала порой пустячные эпизоды, но почему-то они запоминались. Вот один из таких эпизодов. Помню, как после хорошей «гулянки» в нашем доме дядя Роман, беспомощно-пьяный, сидел на порожке и никак не мог самостоятельно обуть ботинки со шнурками. Мне было смешно это видеть: сильный дядя Роман – и как маленький! Тётя Маня, причитая и беззлобно ругая дядю Романа, взялась обувать его, а он немедленно запустил руку к ней под юбку. Смеясь, тётя Маня воскликнула: «Пьянай, пьянай, а ведь знат!» Я по малолетству ничего не поняла, но мои родители рассмеялись, а дядя Роман дурашливо продолжал елозить рукой, норовя ущипнуть тётю Маню, которая якобы сердито отмахивалась от любовных приставаний мужа.

Запомнила я и один его весёлый рассказ о том, как он продавал на базаре огурцы. Хочу привести этот рассказ, чтобы нарушить некоторую монотонность моего повествования о родне.

Рассказ дяди Романа

«Огурцов у нас этим летом уродилось - ну просто гибель! Насолили несколько бочек. Осенью Маня послала меня торговать ими на базар, а я сроду ведь ничем не торговал и не люблю это дело… Стою. Подходит один мужик: «Продаёшь, ли чё ли? Хорошие огурцы-то?».

А я: «Какое - хорошие! Были бы хорошие, стал бы ими торговать, сам бы ел!».

Мужик попробовал. Видать, понравились огурцы. Спрашивает: «Почём продаёшь?».

А я: «Да бери даром, сколь хошь, а если есть чего выпить, так всю бочку забирай! Надоело стоять на таком холоде, язви возьми - эти огурцы!»

Пошли с мужиком, выпили да и забыли про огурцы.

Пришёл домой, а Маня: «Продал огурцы-то, ли чё ли?».

А я: «Какие огурцы?». Маня, конечно, в крик. Погнала меня обратно на базар, сама пошла со мною. Я же был выпимши, на ногах плохо стоял, да и на дворе уже стемнело. Пришли на базар - стоит, холера её забери, моя бочка с огурцами - и никого народу! Пошли домой за лошадью. Бочка-то тяжёлая, да и я пьяный. Пока привезли бочку домой, совсем стало темно - прямо глаз выколи! Стал бочку с телеги снимать да и кувыркнул её в грязь. Огурцы вывалились, склизко стало, я и шмякнулся в них. Штаны промочил в рассоле, матерюсь, на чём свет стоит! Манька ругается! Герка с Сонькой выскочили - хохочут! А я ползаю по огурцам и встать не могу - ноги разъезжаются! Маня стала поднимать меня да тоже упала рядом. Насилу поднялись».

 

Вот такой весёлый рассказ, от которого мы все умирали со смеху. А к чему это рассказал дядя Роман? Рассказал в качестве примера отсутствия у него торговой жилки. Перед этим шёл разговор об одном мужичке, который вечно торчал на базаре и торговал разной рухлядью и стоптанной обувью. О нём дядя Роман сказал: «За копейку задавится!»

 

Дом дяди Романа стоял ( и ныне ещё стоит) на весёлом месте - на берегу маленького водоёма, который образовался от запруды небольшой речушки. Говорят, в пруду поначалу водилась рыба, но в нашу бытность на Ленинском прииске его затянуло тиной, а вместо рыбы водились пиявки. Однако мы, ребятня, если было лень бежать купаться «на разрез» (Примечание: что такое разрез, объясню в главе, в которой буду рассказывать о золотодобыче), находили место для купания в этом прудике, благо он был рядом и с нашим домом. А чтобы от нашего дома добежать до Копытовых, нужно было проделать совсем недолгий путь, огибая пруд справа, по плотинке, перегородившей речушку.

Как и наша семья, семья дяди Романа была немаленькой. Вместе с ним и тётей Маней жила старшая дочь с мужем и дочерью от первого брака Наташкой. Частенько оставался ночевать сын Георгий, недавно женившийся на молоденькой учительнице Нюсе. В маленьком домике, где он теперь жил, обитала своя большая семья - не повернуться. Сноха же разродилась двойней, родила двух девчонок, и они сопели в кроватке в доме Копытовых, уложенные как поленца в рядок. Я не различала девчонок, но потом они выросли абсолютно разными. Впрочем, это я говорю со слов моего отца. Вскоре мы уехали в Миасс, и больше я этих девочек - моих троюродных племянниц - не видела. Георгий со всей семьёй в последующие годы жил в городе Акмолинске в Казахстане. Ныне – это город Астана и столица Казахстана, а тогда он был заштатным и, что интересно, претерпел много переименований: Целиноград, Акмола, теперь вот – Астана и статус столичного города. А для нашей семьи он стал навеки печальным местом: там, в безвестной могиле остался лежать репрессированный в 1933 году мой дед Кузьмин Алексей Васильевич. Но об этом речь пойдёт позже.

Будучи студенткой, я однажды ездила на Ленинский прииск в гости к дяде Роману. Мы сфотографировались во дворе его дома. Мы - это дядя Роман, тётя Маня, их дочь Соня, её дети, Наташа и маленький Миша, и я. Дядю Романа я видела в последний раз. У него давно пошаливало сердце, но он совсем не берёгся, не любил сидеть без дела и по дому всё делал сам.

И вот в 1959 году к нам в Миасс с Ленинска пришла горестная весть: умер дядя Роман. Случилось это жарким летним днем. Взяв свою десятилетнюю внучку Наташку, он поехал на телеге накосить в дальних ложках травы для домашней скотины. Дядя Роман облюбовал широкую поляну с густой и сочной травой, взмахнул косой - и упал. Наташка сразу и не поняла, что случилось с дедом. Потом испугалась, заплакала. Кругом лес - и никого рядом. К счастью, дядя Роман не распряг лошадь. Наташка забралась в телегу, потянула ручонками за вожжи. Она догадалась, что надо срочно ехать домой за подмогой, а куда надо ехать - она не помнила. Умница-лошадь сама нашла дорогу, но, приближаясь к дому, отчего-то понесла и чуть не вывалила Наташку из телеги. Так, с грохотом и рёвом Наташка подъехала к дому. Перепугавшиеся близкие сквозь её рыдания разобрали одно лишь слово: «Дедушка!» Всё поняли и отправились в лес на поиски. Нашли дядю Романа мёртвым. Умер он от тромбоза сердечного сосуда. Смерть была лёгкой и мгновенной. Мои родители ездили на похороны. Очень горевали. Бабушка всплакнула, причитая: «Да, Господи! Да как же это Романка-то в лесу помер, да девчонка-то чуть не убилась! Ах, ты горе-то какое!».

И ещё раз я была в гостеприимном копытовском доме на Ленинском прииске, если не ошибаюсь, летом 1967-го года. Мы с моим мужем Петром ездили из Москвы отдыхать на Урал. Я хотела показать мужу места, где проходило моё детство. Конечно же мы заглянули в дом Копытовых и даже ночевали. Дяди Романа не было в живых. Тётя Маня сильно постарела и потеряла большую часть своих зубов, но осталась такой же приветливой и хлебосольной. Мы были накормлены вкусным обедом. Помню потрясающий и подзабытый мной в городских условиях вкус и аромат засоленных грибов (грузди, рыжики) и домашние пышки к чаю. Меня и Петю, как самых почётных гостей, тётя Маня уложила на свою супружескую кровать, на которой мы буквально утонули в мягкой перине. И всё было бы замечательно, но каждый час с хрипом били висевшие над кроватью часы и будили нас. Наутро я спросила тётю Маню, как же она-то спит под бой часов? «Привыкла», - отвечала она.

Тётя Маня прожила долгую жизнь: скончалась в возрасте 91 года (1993). Могила её находится рядом с могилой дяди Романа на лесном кладбище Ленинского прииска.

 

Продолжение ветви Копытовых: мои троюродные сестра и брат,

мои троюродные племянники и племянницы.

 

Дети дяди Романа - дочь Соня и сын Гера приходятся мне троюродными сестрой и братом, но они были взрослыми и семейными, а я была девчонкой-подростком и, путаясь в родстве, норовила Соню называть тётей, а Геру дядей. Они обычно не протестовали – называй, как хочешь, но тётя Маня всякий раз меня поправляла.

 

Моя троюродная сестра Софья Романовна Копытова, 1922 года рождения, внешне походила на дядю Романа, была крепкого телосложения, довольно симпатичной. От неё исходило фамильное «копытовское» добродушие, чем она мне нравилась, но по своему малолетству я её немного стеснялась.

Софья Романовна родилась в Вознесенке в 1922 году. Запомнила годы коллективизации – что и говорить, нелёгкие годы для односельчан. Её отец Роман Семёнович («маломощный середняк») вписался тогда в сельскохозяйственную артель моего деда Кузьмина Алексея Васильевича. Ничего путного из этого не получилось. «Деда Алёшку» маленькая Соня помнила. Он любил поиграть, повозиться с малышнёй, придумывал для них разные забавы. Помнила Соня и молодую ещё мою бабушку Анну Пименовну; в постоянных хлопотах по хозяйству ей было не до малышни: накормить бы всех, а дальше занимайтесь чем хотите.

Семья Копытовых и семья моего деда Кузьмина по-родственному были близкими. Копытовы, как не имеющие своей бани, ходили мыться в баню моего деда и после бани оставались пить чай.

Соня Копытова учиться пошла в Вознесенке, но в 1932 году Копытовы переехали на Ленинский прииск, там она продолжила учение в третьем классе. После окончания школы мечтала выучиться «на Мичурина» в Сельскохозяйственном институте, но мечте не дано было осуществиться, так как началась Великая Отечественная война. Отца забрали на фронт, стало трудно жить, и надо было работать.

В ранней молодости у Сони было скоропалительное и неудачное замужество, даже и не замужество, а роман. Следствием этого романа было рождение дочки Наташи, моей троюродной племянницы. А после войны Софья Романовна вышла замуж за очень хорошего и основательного человека, недавнего фронтовика, Семичёва Ивана Михайловича. Брак оказался долгим и счастливым, и в семье дяди Романа зять пришёлся ко двору. Иван Михайлович удочерил Наташу, она стала тоже Семичёвой, отчество получила от отчима, которого любила и называла папой.

У Сони от Ивана Михайловича родились сыновья - Миша и Саша (мои троюродные племянники). Маленького Мишу, который родился в 1952 году, я видела в пелёнках, когда наша семья жила на Ленинском прииске, а затем однажды, когда была в гостях у дяди Романа, будучи студенткой, увидела хорошеньким бойким малышом. О родившемся Саше я слышала впоследствии от моих родителей, а увидела его совсем недавно взрослым и семейным человеком.

Летом 2000 года мы с братом Геннадием предприняли настоящую экспедицию по родным местам Урала. Помогала нам в этом деле семья нашего покойного уже брата Евгения – его жена Маргарита и дети Николай и Татьяна. Они нас возили на своих машинах повсюду, куда мы хотели.

Один из наших маршрутов пролегал на Ленинский прииск.

Когда мы подъехали к дому Копытовых, он оказался обитаем. Из ворот вышел плотного сложения мужчина. Увидев меня среди незнакомых ему людей, он воскликнул: «Тётя Люся!» Непонятно, как только он узнал меня? Ведь я совсем не походила уже на ту тоненькую студентку в далёком 1958 году. Вероятно, он знал меня по поздним фотографиям – мои родители поддерживали отношения с семьёй Копытовых до самой своей смерти и вероятно рассказывали обо мне и демонстрировали фотокарточки.

Итак, это был Михаил Иванович Семичёв, родившийся в 1952 году. Вскоре из дома высыпала вся его семья. К сожалению, у нас с братом совсем не было времени на долгое общение, поскольку мы спешили в Миасс. Мы отказались от чаепития, поговорили прямо у ворот, и я лишь попросила Мишу поехать с нами на кладбище, показать могилы дяди Романа и тёти Мани. При нашем отъезде это было по дороге.

От Миши я узнала, что его отец Иван Михайлович умер недавно – в 1998 году. Похоронен здесь же, на этом кладбище, и мы видели его могилу и поклонились ей.

Софья Романовна уехала жить в Миасс, живёт с семьёй младшего сына Александра Ивановича. Я взяла её адрес. Сам Миша и его семья живут также в Миассе, а на Ленинск приезжали на лето. Зимой за домом Копытовых приглядывала соседка; потом дом был продан.

Сейчас идёт 2012 год. Я радуюсь тому, что Софья Романовна ещё жива, ей 90 лет! И дай Бог ей пожить на этом свете. Несмотря на возрастные недомогания, частичную потерю слуха, она сохранила ясную память и хорошо помнит свою родную Вознесенку, годы детства и молодости, помнит многих из нашей общей родни, и её память служит мне справочным пособием при написании этих моих записок. Сын Александр, врач скорой помощи, следит за здоровьем матери, однако, смею полагать, что на долголетие моей троюродной сестры работают ещё и гены, унаследованные от её родительницы.

 

Теперь о семье Георгия Романовича Копытова, моего троюродного брата (1928-1990).

Он также родился в Вознесенке, а с 1932 года жил с родителями на Ленинском прииске. Умер он в возрасте 62 лет в 1990 году, его жена Анна скончалась раньше от болезни сердца.

Я впервые познакомилась с ним девчонкой в году 1950-м.

Георгий Романович примерно в конце 60-х вместе с семьёй уехал с Ленинского прииск в Акмолинск. Тогда этот город назывался Целиноградом.

Мой отец в 1976 году ездил в Целиноград в надежде найти могилу или место, где лежит его отец, скончавшийся в заключении в 1933 году. Остановился он у Георгия Романовича, обременённого большой семьёй – у него было уже пятеро детей. Помимо двойняшек Ани и Любы, родившихся на Ленинске, родились ещё дети Оля, Дима и Гера.

Из этих детей я видела очень мельком во время моей поездки на Ленинский прииск в 2000 году симпатичного молодого человека Диму, который в это время жил со своей семьей уже на Ленинске. Кто-то сообщил ему на работу о нашем приезде, и он успел прийти познакомиться, когда мы уже уезжали.

О следующем поколении семьи Копытовых я бы тоже могла что-то поведать, но знаю мало и недостоверно. Потомки живут в нашем времени, и я не хочу делать всеобщим достоянием их частную жизнь по этичным соображениям. Только в душе своей я неизменно шлю им пожелания долгой и доброй жизни, а если доведётся когда встретиться, то с благодарным чувством мы помянем наших общих предков.

Соколовы

Совсем мало расскажу о второй ветви Кузьминых в четвёртом и последующих коленах. Эта ветвь образовалась в третьем колене в результате замужества моей второй двоюродной бабушки Кузьминой Евдокии Васильевны, которая вышла замуж за Соколова Игната и, следовательно, продолжила ветвь Кузьминых в роду Соколовых.

К четвёртому колену Кузьминых в роду Соколовых относятся:

1. Двоюродная тётя - Соколова Анисья Игнатьевна (1906 - ?)

2. Двоюродный дядя - Соколов Иван Игнатьевич (1908-1941).

3. Двоюродный дядя - Соколов Андрей Игнатьевич (1909 - ?)

4. Двоюродный дядя - Соколов Егор Игнатьевич (1911 - ?).

 

Мою двоюродную тётю Анисью видела однажды, когда я была ещё девчонкой лет 9-10. Вместе с мужем Усовым Иваном она приезжала в Верхние Караси в гости к нашей семье. А мои родители общались с этой четой ещё до моего появления на свет. В семейном архиве есть групповой снимок, сделанный в 1938 году на Ленинском прииске, о котором я уже упоминала в связи с рассказом о моей двоюродной бабушке Кузьминой (Копытовой) Анне Васильевне. На этом снимке можно видеть мою маму (очень молодую и красивую), мою бабушку и многих других наших родственников: тётю Таню Кузьмину с сыном-подростком Васькой, дядю Романа и тётю Маню Копытовых, мать дяди Романа Анну Васильевну. Рядом с дядей Романом - Усов Иван (оба в сильном подпитии). А тётя Анисья сидит сбоку от тёти Мани и моей мамы.

Когда чета Усовых навестила нашу семью в Верхних Карасях, тетя Анисья показалась мне чересчур шумной и суетливой. Мне почему-то запомнилась без конца повторяемая ею фраза в адрес моей мамы: «Шура! Ты так похорошела!» А дядя Усов запомнился мне тем, что по приезде повёл нас, детвору, в сельмаг. Они с тётей Анисьей приехали без гостинцев, и это обстоятельство сильно волновало дядьку. В сельмаге он купил кулёчек карамелек-подушечек - больше в магазине ничего из сладкого не было, – время было трудное - но и это угощение вызвало во мне гордость за щедрого дядю, и я немедленно похвасталась перед подружками сладким гостинцем.

Спустя какое-то время мои родители ездили к Усовым в гости, которые жили в старом Миассе. Вернувшись, моя мама рассказывала: «В доме грязь и неразбериха, девчонки сопливые и капризные, есть нечего». Девочек было две: Нина и Зоя. Вот всё, что я знаю об этой семье.

Мой отец рассказывал, что муж тети Анисьи умер, и она вышла замуж вторично за вдового мужа своей двоюродной сестры Елены Андреевны Еникеевой, в девичестве Кузьминой. Став Еникеевой, тетя Анисья уехала к мужу в Златоуст, и её следы совсем потерялись.

 

Кроме Анисьи, у Евдокии Васильевны Кузьминой - Соколовой было ещё три сына. В момент составления родословной моим отцом были живы двое из сыновей Соколовых - Андрей Игнатьевич (год рождения 1909) и Егор Игнатьевич - (год рождения 1911). Третий сын, старший, Иван Игнатьевич Соколов (год рождения 1908) погиб на фронте в первый год Великой Отечественной войны.

Андрей Игнатьевич жил в Вознесенке, а Егор Игнатьевич в Учалах. Мой отец оставил о них скудные сведения, но когда мой отец лежал в реанимации после тяжелейшего инфаркта в горбольнице города Миасса, а я ухаживала за ним (меня в реанимацию пускали), он представил меня одному пожилому дядьке на соседней больничной койке. Это был один из моих двоюродных дядей, то ли Андрей, то ли Егор Соколов, но я пребывала в таком расстройстве от недавней смерти мамы и клинической смерти отца, вернувшегося усилиями врачей с того света, что совсем не обратила внимания на родственника.

Вот на этом все мои сведения о ветви Соколовых обрываются.

 

И теперь мы вновь вернёмся к четвёртому колену Кузьминых и к ветви Кузьминых-первых, потомках рано умершего Кузьмина Андрея Васильевича.

Кузьмины-1:

1. Двоюродная тётя - Кузьмина Елена Андреевна (1906-1947).

2. Двоюродный дядя - Кузьмин Михаил Андреевич (1909-1942).

3. Двоюродная тётя - Кузьмина Анна Андреевна (1912-1940).

 

Как я рассказывала выше, дети остались круглыми сиротами после смерти родителей в 1914 году. На первое время их всех троих приютил у себя мой дед Кузьмин Алексей Васильевич. Потом двухлетнюю, хроменькую на левую ножку, Аню забрали другие родственники, кажется, это была родня со стороны её матери. А восьмилетняя Еленка и пятилетний Миша так и росли в семье моего деда наравне с его собственными детьми Федей и Андрюшей. Елену можно видеть на фотографиях из нашего семейного архива. На семейном снимке это девочка примерно восьми лет. На другом снимке - молодая женщина. Умерла Елена Андреевна Кузьмина, в замужестве Еникеева, при родах сына в 1947 году. А жила она в это время в Златоусте. Работала, кажется, официанткой в столовой. В нашей семье - и бабушка, и мой отец - горевали о её довольно ранней смерти в возрасте 40 лет, как о смерти члена семьи.

До недавнего времени я не знала, были ли дети у Елены Андреевны. Со слов Софьи Романовны Семичёвой, узнала, что были. Дочери Лиля и Наташа уже давно умерли, причём одна из них, кажется, во младенчестве, а сын Эрих (надо же, имя какое не кузьминское!), возможно, ещё жив. Может, он и отыщется где-нибудь в Златоусте? Я там никогда не была.

 

Михаил Андреевич Кузьмин периодически также жил в семье моего деда. Так например, в справке Вознесенского сельсовета, выданной моему отцу для поступления в школу-семилетку в Тирляне в 1927 году, указан состав семьи: отец (т.е. Кузьмин Алексей Васильевич) 48 лет, мать (т. е. Кузьмина-Густоева Анна Пименовна) 38 лет, брат 16 лет (старший брат Федор), сирота Елена 20 лет (двоюродная сестра моего отца), сирота Михаил 18 лет (двоюродный брат моего отца).

Мой отец говорил мне, что Михаил Андреевич погиб на фронте в 1942 году, а жена его вскоре умерла, оставив сиротами дочь Зину и сына Сашу.

 

Моя другая двоюродная тётя, хромоножка Анна Андреевна Кузьмина, замуж не выходила, детей не имела и умерла, по словам моего отца, в Златоусте 28 лет от роду в 1940 году. Я её никогда не видела и не знала даже по фотографиям.

 

Точно так же я не видела и не знала Михаила Андреевича Кузьмина по причине его гибели на войне, но знала его детей Зину и Шуру, особенно его сына и моего ровесника Шурку. Они мои троюродные сестра и брат.

Вот удивляюсь я теперь: что за невезучесть постигла эту ветвь Кузьминых? Как было сказано выше, после смерти Андрея Васильевича Кузьмина и его жены стали круглыми сиротами трое его детей: Елена, Михаил и Анна. И вот теперь история повторилась в семье Михаила Андреевича Кузьмина, следующего продолжателя фамилии по мужской линии. Остались круглыми сиротами 10-летняя Зина и 3-летний Шурка. На первое время сирот приютили Копытовы, а когда дядю Романа забрали на войну, семье Копытовых, где росли свои дети, трудно стало жить и кормиться. Маленького Шурку они решили отдать в чужие руки. Зина недолго жила в семье Копытовых, училась в школе, а потом уехала в Златоуст, где поступила в техникум, потом вышла замуж. Фамилия по мужу у неё Яблонская, с которым она потом развелась. У Зинаиды Михайловны - две дочери: Наталья и Татьяна. И я ничего не знаю о них.

 

А моего ровесника Шурку - Александра Михайловича Кузьмина, усыновила бездетная чета Бодровых на Ленинском прииске. Но попал он в эту семью не сразу. Взяли его другие люди – фамилию их знаю, но называть не хочу, потому что маленькому Шурке пришлось хлебнуть у них полной мерой плохой жизни!

Софья Романовна Семичёва (Копытова) рассказывала недавно мне, что однажды они пошли навестить его. Хотя дома никого из хозяев не было, дверь была не заперта, что в сельских условиях не являлось необычным. Трёхлетний Шурка – грязный, сопливый, весь в коростах сидел в одеяле, привязанный к спинке кровати, и когда увидел их, жалобно заплакал. Он ещё был и голодным! Что и говорить, картина не для слабонервных, и Шурку забрали от той семьи.

У Копытовых Шурку вылечили, подкормили, и тут их стали уговаривать Бодровы отдать им Шурку на усыновление, потому что своих детей у Бодровых не было. И Копытовы согласились. Софья Романовна мне говорила, что Шурка на всю жизнь затаил обиду на Копытовых. Я, хорошо знавшая Шурку в детстве, ни о какой обиде на Копытовых от Шурки не слышала. Но должна отметить, что на нашем дворе он постоянно бывал, а в дом Копытовых никогда не бегал.

До 1950 года я ничего не знала о Шурке, пока наша семья не переехала на Ленинский прииск. Бодровы жили через дом от нашего дома. Шурка стал часто прибегать к нам. Когда он появился впервые, я не сразу разобралась в родстве с ним. «Это ведь брат твой!»- сообщила моя бабушка. Хоть он был троюродным, в чертах Шуркиного лица чётко обозначилась родственная кузьминская порода. В его мимике было большое сходство с моим отцом, который приходился Шурке двоюродным дядей. Невысокий, шустрый, он, наверное, очень напоминал моего отца в детстве не столько чертами лица, сколько характером, поведением, мимикой - так же смеялся, так же пошмыгивал носом, когда бывал чем-то доволен. Он был наш - Кузьмин, хотя носил другую фамилию своих приёмных родителей, которые любили его, как родного. Одевали, как всех ребятишек в то небогатое время, скромно и простенько, но всегда чисто и опрятно. Приёмные родители не скрывали, что это их неродной сын, да в деревне это и невозможно было сделать. Мои родители к Шурке относились по-родственному, а бабушка, если Шурка находился в нашем доме, жалеючи сиротинку, всегда сажала его вместе с нами за стол обедать, а то и просто совала ему в руку то пирожок, то подсолнух с огорода.

С Шуркой я училась в четвёртом классе. Он получал хорошие отметки, и хотя отличался бойким нравом, хулиганом не был. В нашей дружной компании детей он прижился, принимал самое деятельное участие во всех наших играх и постоянно ошивался в нашем дворе. Однажды откуда-то приехала Шуркина сестра Зина, молодая девушка. Увидев Зину, Шурка, игравший с нами на улице, радостно вскрикнул и повис на сестре, ухватив её за шею руками и обхватив талию ногами. Зина почему-то горько заплакала, что для нас и для Шурки было совсем непонятным. Ни он сам, ни мы не считали его сиротой, и Шурка ничуть не расстроился от встречи с сестрой, направлявшейся к Копытовым; он не пошёл с нею и через минуту-другую снова весело скакал на одной ножке, играя со мной в классики.

В общем, тогда Шурка бывал постоянно с нами, детьми. Мы вместе бегали к нашему «дивану» (скала такая есть недалеко от села), возились гурьбой на сеновале или прыгали на досках на лесопилке, стремясь столкнуть друг друга в опилки. Весело проводили время в наших играх и забавах.

В летние погожие дни, по воскресеньям, как сейчас помню, местными властями устраивались «массовые гуляния» - типа пикника на природе, с песнями, разными затеями, с выездной торговлей. Мы, дети, клянчили у взрослых купить нам конфет-тянучек, но, главное, напоить нас морсом. Для нас морс - подкрашенная клюквой сладкая шипучая вода была пределом мечтания, поскольку других лакомств вроде городского мороженого мы и знать не ведали. И взрослые охотно удовлетворяли наши желания. Что касается других напитков или снеди - это всё бралось из дома. На таком вот пикнике мы, наша семья без бабушки, но с Шуркой Бодровым, однажды запечатлелись местным фотографом. Из-за бликов света, проходящего сквозь листву дерева, под которым мы уселись, все мы, за исключением Шурки, сидевшего на переднем плане и не в тени дерева, получились не очень хорошо, особенно я - хоть и с цветами в руках, какой-то мрачной букой с тёмным лицом, глядящей на белый свет из-под соломенной шляпы. Шурка получился удачно – бодренько глядевшим в объектив фотоаппарата, этаким славным парнишечкой.

Однажды я спросила мою маму, почему они с папкой не взяли Шурку в нашу семью, когда он остался сиротой. Мама смущённо ответила: «Да так вот получилось. Мы жили в Непряхино. Шла война - не до разъездов было, да и не знали мы ничего долгое время, ну а Бодровы решили усыновить Шурку - теперь он их сын». В оправдание мама приводила ещё один довод: её мама, моя бабушка Тырданова, после смерти мужа страшно бедствовала с двумя младшими детьми на руках, и моя мама, как могла, старалась помочь им. И при всём, при том, нас, малолеток, у моей мамы трое. Время было голодное, страшное своей неопределённостью из-за войны – надо было всем выживать…

После четвёртого класса я поступила в пятый класс в среднюю школу в новой части Ленинского прииска. Шурка перешёл учиться поближе от дома в школу-семилетку на окраине старого Ленинского прииска. Через два года наша семья вообще покинула Ленинский прииск, переехав на жительство в Миасс. Мои пути с Шуркой разошлись. Но я получала иногда от него письма, начинающиеся тёплым приветствием: «Здравствуй, сестрёнка!»

Переписка со мною продолжалась и тогда, когда он поступил учиться в Карабашский горный техникум, а я училась уже на первом курсе университета в Свердловске (сейчас это Екатеринбург). Неожиданно наша переписка прервалась. У меня были собственные молодые заботы, и Шурка как-то мною подзабылся. Где-то он есть - ну и ладно. А потом началась моя взрослая жизнь в Нижнем Тагиле и в Москве, и уже в Москве я получила от моего папки давно обещанную схему родословия Кузьминых. Изучая её, я наткнулась на запись о Шурке и почувствовала внезапную боль в сердце, словно меня укололо иглой. Оказывается, в 60-е годы Шурка разбился на мотоцикле где-то в Казахстане, оставив сиротами двух своих детей, о судьбе которых мой отец ничего не знал. Весь день я ходила с горьким чувством потери, словно Шурка разбился только что. На глаза то и дело накатывали слёзы. Жаль было его - братишки, сверстника, участника игр в детстве, да и просто родного человека. И никакой это не Бодров Шурка, а наш - Кузьмин.

Судьба распорядилась так, что оставила сиротами в раннем детстве детей в трёх поколениях одной из ветвей Кузьминых: Андрея Васильевича - моего двоюродного деда, Михаила Андреевича - моего двоюродного дяди, Александра Михайловича - моего троюродного брата. Так пусть судьба будет милостива к потомкам этой ветви, живущих с фамилией Бодровы, но имеющих общий корень с Кузьмиными!