ПОСЛЕДНИЙ РЕМЕНЬ

На ярко-белом снегу возле зимней ледяной дороги на куске картонной коробки стоит на коленях смуглолицый человек в ярко-оранжевом зимнем комбинезоне. Его склонившаяся голова обращена в сторону тонущего в дымке сумеречного солнца, а губы шепчут неслышные слова древнего певучего знойного языка . Священная мусульманская молитва - намаз. Неподалёку возле Камаза-длинномера, гружёного трубами, – второй смуглолицый человек, видимо, водитель-напарник: наблюдает за ним…

В натужно завывающем на подъеме Урале мы медленно проезжаем мимо. Уже несколько дней с ночлегами наша вахтовка движется по приполярным и заполярным зимникам, останавливаясь перед каждым серьёзным подъёмом и спуском для того, чтобы мы с Алексеем могли произвести инструментальный замер очередного уклона. Они нужны дорожной службе, чтобы определиться: насколько велика опасность для проходящего транспорта и какие именно предупредительные знаки следует расставлять в каждом конкретном измеренном месте.

Винты тахеометра в любом случае удобнее вращать пальцами. Без варежек и перчаток они чувствительней, но именно потому - сразу же и стынут, скрючиваются на морозе. Ходить с отражателем на вешке вроде бы теплее, но заезженные транспортом ледяные склоны не держат ног, регулярно норовя выскользнуть из-под них. Выручает лишь острие вешки, поневоле превращающейся в единственную опору.

Но работа есть работа. И мы её выполняем. У каждого она своя. У шоферов наших ( их двое, один за баранкой, другой отсыпается, затем они меняются) работа от которой трясёт, причём всех и сразу. Зимник – это не асфальт, а смерзшийся уплотнённый полуснег-полулёд. Смерзается он не всегда ровно: колеи и рытвины, тундровой кочкарник – всё чувствуется, ото всего потряхивает основательно и в самом прямом смысле. Конечно, дорожные службы направляют К-700 с утяжелителями на разглажку этих «морщинок», но всё везде не разгладишь, участки протяженные.

Известно, что зимний день короток, и едешь в основном в тёмное время. Свет фар подрагивает, выхватывая из темноты снежное, опустившееся на землю облако – дымчатый лес, окутанный, запорошенный мягким снегом, словно зависший между землёй и небом. Это очарование длится сотни километров - весь отрезок пути от Русского до самого Тагула. От Тагула же на север мимо Ванкора лес редеет, а сплошные заснеженные кусты на рассвете напоминают нежный розоватый пушок, покрывающий стылую землю. Чем ближе к Сузуну, тем меньше растительности, уже только отдельные розоватые пушинки остаются на пустынных, как голая простыня, пространствах. И вдруг весь снежный пушок исчезает. Впереди - только чёрные хилые скелеты-остовы одиноких лиственниц, да отдельные чёрные кусты, впившиеся в снежную равнину, как старые репьи. Безжалостный северный ветер – хиус махом сдул всю красоту…

Русское, Русско-Реченское, Тагул, Ванкор, Сузун – это одни из тех газонефтяных месторождений, из-за которых, собственно, в этой глухомани и появились зимники. В ночном мраке видны шевелящиеся красноватые пятна облаков над горящими где-то за горизонтом газовыми факелами. Их самих не видать, но отсветы в небе – дышат.

А оно здесь удивительное, северное! За вагончиками рабочего посёлка замечаю вертикально вонзающийся в небо фантастический свет прожектора. Оказывается, идёт снег. В темноте его не видно, но луч прожектора очень высок, и он в нём. Как в сказочном сверкающем воздушном столбе крутятся, сверкают, переливаются мириады сияющих серебром снежинок. Гигантский столб, протянувшийся из ниоткуда в никуда, порхающего и ликующего, живого снега! Абсолютно потрясающей красоты зрелище.

Не менее неожиданно выглядит здесь иногда и само солнце. Когда мы возвращались с Сузуна – самой северной части маршрута, оно было слева от дороги и напоминало собой неяркую ( щуриться не надо, глаза не режет) красноватую медузу с плоской, как бы обрубленной сверху тучами, головой и длинными, вьющимися до земли, щупальцами-лучами. Потом щупальца выпрямились, и светило стало напоминать собой кисточку-помазок для бритья. Но и это ещё не всё.

Вскоре солнце меж темной полосы протяженных вдоль горизонта облаков вытянулось в вертикальную струнку и обратилось в прямой, как колонна афинского акрополя, турмалиновый двухцветный кристалл – чем выше к небу, тем желтее, а чем ближе к земле, тем краснее. Нижняя часть постепенно скрылась за облаками, а верхняя – засверкала золотистой прозрачной короной, затем она закосматела, стала грязновато-жёлтой и, наконец, сгинула, захлебнувшись вздымающейся вечерней облачностью.

Перед отъездом с Тагула оранжевое утреннее солнце, будто на прощанье, вдруг разделилось по цвету надвое. Ровно на две половинки – как сердце. Левая половинка – ярко-арбузно-красная, а правая – не менее яркая, но жёлтая…

На Тагуле Алексей, которого всю дорогу мучили то изжога на всё вплоть до простой воды, то скачующее атмосферное давление, решил расслабиться, сходить в баньку. Сходил… Посидел в сухой, протопленной горячей парилке до изнеможения, пропотел и вышел сполоснуться. А воды нет. Никакой. Бойлер работает, греется, но в душевом кране – ни капли. Задумался мужик. Ключ от бани ему дал Альберт, наш «сокамерник» по вагончику, который приехал сюда на вахту. Значит, с него и спрос. В предбаннике возле большой емкости с набранной холодной водой – насос и кабель от него. Вилка кабеля лежит свободно, не вставленная в розетку, над которой строгая надпись «Не включать». Алексей – бывший военный топограф, человек дисциплинированный. Нельзя – так нельзя.

Оделся, побежал за Альбертом. А у того – плановое вечернее совещание по ТБ: «час техники безопасности». Неудобно заходить, отвлекать человека. Вернулся. Стал ждать конца «часа». Час прошел. Миновал и второй, пошел третий час. Бойлер продолжает греться. Воды нет. Пот на теле купальщика высох. Тело стало чесаться. И тут разум победил дисциплину: Алексей мужественно воткнул вилку в розетку, невзирая на все запрещающие надписи. И зашумел насос. И потекла вода. И желаемое свершилось. Альберт для этого не понадобился. Топографический волк прыгнул-таки за флажки…

Лес тает, растворяется на глазах в быстротекущей меж ложбинок и взгорков стремительно приближающейся дымке метели. Мы едем домой. Вспоминаю оленя, встреченного нами по пути возле базы строителей-дорожников. Дикий, доверчивый. Водители захотели сфотографироваться с ним, боялись, что убежит, а он после фотосессии пошел за ними, как собачонок за мамками. Говорят, что олени прячутся возле людского жилья, если чувствуют, что за ними ходит волк. Вспоминаю молящегося водителя-мусульманина на дороге и другой Камаз – водовоз, странным образом, строго перпендикулярно зимнику, воткнувшемуся по брюхо в снежную целину. Умник-начальник, находившийся в кабине рядом с шофёром, приказал тому съехать с дороги и поездить-поискать ближний путь к реке, хотел, видимо, выяснить уровень воды подо льдом, достаточно ли для того, чтобы качать в водовозную бочку . Очень дальновидно. Они проехали, пропахали в сугробах метров тридцать. И теперь их не вытащить ничем кроме трактора. Наш водитель – горячий дагестанец рванулся было выручать, еле отговорили.

Увы, но эта вахтовка абсолютно не приспособлена для подобных дел: у неё и фаркопа-то нет. Однако, на счастье водовозки минут через десять нам встретились два «Кировца», видимо работавших на зимнике. Вот они вытянут её наверняка. Можно считать, что мужикам-водовозчикам на этот раз подфартило.

Впрочем, без удачи в дороге – никак не обойтись. Я это давно понял. В принципе, здраво рассуждая, нынешняя поездка была изначально невозможна, и всё-таки как-то состоялась. Во-первых, мы ехали по зимнику, который официально не был принят в эксплуатацию, то есть, официально на тот момент никакой дороги на Сузун ещё не существовало. Во-вторых, ездить по дикой тундре сотни и сотни километров одной машиной – просто опасно: случись что – помочь ведь некому. Тем более, что в-третьих, никакой связи с внешним миром у нас с собой не было: сотовая связь здесь отсутствует, спутниковых телефонов с собой тоже нет, ничего нет. В-четвертых, один из шоферов, ярый дагестанец, абсолютно не представлял себе, как следует ездить по тундре. Он сам являл из себя жуткую опасность для всех остальных. Почему? Потому что, человек не знал, что яркий снег слепит, что снежная дорога посреди снежного пространства может сливаться с окружающей местностью, что есть такое понятие «куриная слепота» - невозможность чётко видеть при ярком освещении. Так вот он, когда понял, что не видит дорогу перед собой, вместо того, чтобы затормозить, постоянно переключался… на пятую скорость. А когда его спросили, зачем он это делает, отвечал, что инстинктивно пытался «поскорей проскочить неудобный участок» вместо того, чтобы честно сознаться, что ничего не видит перед собой. По салону при этом летало всё, что не было пристегнуто.

А не пристегнуто было ничего. На каждом сидении формально находились ремни безопасности. Однако воспользоваться этими ремнями мне лично так и не удалось, ибо их длина была столь мала, что пристегнуть к ним можно было бы разве что дамский ридикюль, но никак не мужика в зимней полярной амуниции. Алексей «успокоил» меня тем, что сказал, мол, в прошлый раз было хуже: тогда у машины вдобавок не работали тормоза и сцепление, но всё как-то, слава тебе Господи, обошлось.

Урал – не наш, а обслуживающего автопредприятия. Приключения, связанные с этим фактом, начались у нас с самого начала. Выезд от офиса планировался на 8.30. Вахтовка явилась часом позже. И тут же выяснилось, что машина вообще не заправлена топливом, что у неё один бак вместо двух (хотя едем мы в места, где автозаправок нет и быть не может – в тундру), что оба водителя не имеют ни путевок, ни командировочных документов, и что, естественно, ни один из них не взял с собой ни корочки хлеба в дорогу (словно они собирались обедать в придорожных кафе и столовых, которых, естественно, в безлюдной тундре не существует).

Наконец, двинулись от офиса. Через минуту выяснилось, что «автономка» не работает. То есть, в салоне нет никакого отопления. А на улице, между прочим, январь. И едем мы, кстати, в лютые крещенские морозы… Короче, первым делом все мы невольно оказались в гаражном ангаре автопредприятия, где водитель-даг побежал искать ремонтников. Дольше всех ему не удавалось найти начальника гаража и электрика, которых, увы, не было нигде. А когда появились, толку от этого не было всё равно. Электрик сказал, что сейчас посмотрит, после чего провалился в неизвестном направлении. Прошло ещё два часа. Обнаружить электрика или начальника более не удавалось никакими силами, ни в каком направлении, ни на каком рабочем месте. Они просто растворились. А сам водитель ремонтом заниматься не имеет права категорически. Зачем? Есть службы, есть специалисты. Наверное, есть.

И появились голубчики как раз перед тем, как наступил обеденный перерыв. Тут уже всем в гараже точно некогда: какая может быть работа, если столовая открыта? Всё-таки с помощью какой-то матери и, невзирая на мрачную физиономию недовольного электрика, «автономка» заработала.

Кстати, оба водителя увидели тот самый Урал, на котором им предстояло ехать в не самые оживленные в мире места… утром в день выезда. Естественно, оба понятия не имели: что в нем есть, чего нет, и вообще, на ходу ли он. Пожилой усатый даг сказал, что с ноября его пересаживают на другую машину в восемнадцатый раз, и он каждый раз не знает, как поведет себя в дороге порученный ему автомобиль.

Начинало темнеть, когда мы заглохли, отъехав от города километров на пятнадцать. «Полетел» патрубок, вытек тосол – охлаждающая жидкость для двигателей. Благо, что город всё ещё не далеко. Позвонили по сотику, через полчаса приехала дежурная «Газель», привезли патрубок. Один. Не того размера. Позвонили по сотику еще раз. Механик гаража обиделся, и в этот раз машину ждали еще часа два. Привезли другой патрубок. Этот, к счастью, видимо, случайно, подошёл по размеру.

Так что в дорогу, к которой мы с Алексеем были готовы с половины девятого утра, в реальности мы отправились в кромешной вечерней темноте. Мы не знали, но чувствовали, что это – не последние поломки в нашем пути.

На обратном пути от Тагула до Русского отказало освещение приборной доски. За рулем был второй водитель, молодой татарин Руслан. Почему-то никакие его усилия оживить свет не помогли. И тогда произошло нечто сверхъестественное. По крайней мере толкового объяснения тому водители дать не смогли. Расстроенный поведением приборной доски Руслан вышел из кабины, резко хлопнув дверью. И тут же освещение доски загорелось. Ровно на ту её половину, которая была ближе к двери. Воодушевленные шофера хлопнули второй дверью: доска осветилась полностью. Какова здесь логическая связь: не понял никто. Зато поняли главное: освещение работает, можно ехать дальше.

Ехали не слишком долго. От КПП Русского ровно 5 километров 700 метров. Я по навигатору определил. Урал заглох. «Полетел» ремень генератора. Так сказали шофера. Ремни у них с собой были. После того, как порвали пару ремней, оказалось, что дело вовсе не в ремнях. В салоне становилось всё холодней. Вышел из строя генератор. А значит, аккумуляторы перестали заряжаться, и печка вот-вот должна заглохнуть. Мало этого, когда разрядятся аккумуляторы, машина останется без освещения. Двигатель молотить будет, если его не выключать. Если горючее не кончится. А оно обязательно кончится, его и так оставалось почти впритык до города доехать.

Выход один: возвращаться на КПП, пока аккумуляторы работают, звонить оттуда в гараж и просить привезти новый генератор. Так и сделали. В будке охранников по крайней мере есть тепло.

Пока дозвонились, пока те, кто должны были нас выручать, поняли положение и начали рассуждать на тему: «как нам организовать рабкрин»… В общем, много воды утекло с той поры. Сердобольные охранники предложили чай, потом и покушать предложили. Чаю мы попили, от еды вежливо и грустно отказались.

Пока длилось ожидание, в полудреме ко мне возвращались фрагменты увиденного за эти дни. Вот весь в снежной дымящейся пыли проносится мимо меня с ледяного берега Хеты вездеход геологоразведчиков, увешанный трепещущими на ветру флагами, словно ёлка. Здесь и флаг России, и флаг Украины, и флаг Ямала, и флаг Таймыра, и флаг Туруханского края.

А вот аккуратный вагончик маркшейдера Распопина на Сузуне. Его самого нет – он в отпуске, но есть чайник, есть две постели, стол, стулья, два больших монитора, сушилка для обуви, умывальник, масляные обогреватели, короче всё, кроме туалета. Туалет на Сузуне – в железном синем контейнере, какие грузят на баржи в портах. Не сразу и догадаешься. А какую замечательную ароматную выпечку готовят в здешней столовой три татарки – поварихи Лола, Регина и… третью не помню по имени. Пирожки с яблоками с пылу, с жару – всем понравились, не только мне.

Глаза мои полуприкрыты. В ушах – копошатся шорохи снега. Существует понятие «поющие пески», это происходит, когда песчинки под влиянием ветра трутся друг о друга. Чем больше масса текущего песка, тем выразительнее звук — от тихого писка до мелодии органа . Издают звуки лишь сухие пески. Люди говорят, что так говорят духи пустыни. Но снег на морозе тоже бывает сухим, как песок. Он и движется, как песок, собираясь в точно такие же барханы. И мне кажется, я слышал то, что можно назвать поющими снегами. Среди шороха прорезались тявкающие звуки. Да, это уже не снег, это песцы. Перебегают с места на места, носом чувствуя: где человек – там и пища.

Прибегают они к столовой на Тагуле. Вьются около помойки. Но это – когда нет собак. Когда же возле рабочих вагончиков появляются мохнатые друзья человека, то тагульским работникам сразу понятно: опять местные кочевые ненцы «ушли в крутое пике». Выпивка – бич не только для людей, но и для их собак. Пока люди пьют, их ведь кормить некому. Вот и бегут от чумов и стойбищ к столовским поварихам: авось, не прогонят, подкормят. Вот как они угадывают, что хозяева протрезвели, и можно возвращаться – загадка. Но однажды собаки вновь бегут к чумам и стойбищам. И тогда снова появляются тявкающие песцы.

Сейчас я слышу песцов. Значит, собаки вернулись. Вот они, возле ненецкого костерка на перекрестке зимних дорог. И нарты, и олени, и хозяева их – все тут. Однако, рыбу продают шоферам. Перекресток бойкий, машины на Ванкор едут часто. Правда, рыба мелковата и цена неглупая. Ненцы цены знают, не продешевят. Зато, кто захочет, может с оленями сфотографироваться. За так. Приезжим – экзотика. Местным – бесплатная реклама…

Всё, хватит дремать. Пригрелся тут. Пора в дорогу. Генератор, наконец, привезли. Поставили уже. Урал бодро шумит. Рассаживаемся и едем. Руслан радостно сообщает, что генератор новенький, только пока прилаживали, все ремни порвали. Вернее, не все. Последний остался. Вот он один и крутится теперь. Последний ремень… А что если и он по дороге выйдет из строя? Что делать будем?

Смеётся татарин. Говорит, начальник ему велел завтра на этой же машине ехать в другую «тмутаракань» - Юрхарово, в новую командировку. Так что последний ремень обязательно нас довезёт, не подведёт. Ему ведь кивать и надеяться уже не на кого, он же – последний. Доедем!

 

ДЫМЧАТО-МОРОЗНО-ГОЛУБОЙ…

- Покажите технику безопасности! – здоровенный охранник в плотной тёмной куртке напряженно смотрит на моего коллегу и напарника Андрея. Только что на «уазике» подрядчиков мы подъехали к шлагбауму перед въездом на территорию лицензионного земельного участка, где ведется добыча газа. Впереди тундра, позади тундра, посреди – шлагбаум и будка охранника. Здесь земельными участками называют не дачные огородики, где всей землицы с гулькин нос, не больше, а многие десятки заснеженных ледяных километров влево , вправо и вперед тоже.

Долговязый и чуть сутуловатый Андрюха глянул на меня, бодро доставая из нагрудного кармана пластиковый пропуск, с которым мы ходим на работу в офис. Охранник пару мгновений во что-то, насупившись, вдумывался, потом резко развернулся в мою сторону и задал тот же потрясающий вопрос, на который ни я, ни Андрей понятия не имели что отвечать:

- Покажите вашу технику безопасности.

Я, следуя примеру товарища, тоже вынул из кармана скромный пропуск на работу. Охранник немедля отвернулся от нас и, не оглядываясь, направился скорым шагом к своей будке. Шлагбаум поднялся. И мы на «уазике»-буханке двинулись дальше.

Всюду, сколько видят глаза, бесконечное пустынное снежное поле, в котором изредка гордо белеют крытые толстыми ресницами инея, одиночные лиственницы. Словно шкура диковинного змея, снег под солнцем ослепительно переливается мелкими ледяными чешуйками. Но искринки в воздухе не реют и не плавятся, покачиваясь из стороны в сторону.

Значит, ветерок, хоть и слабенький, но есть. И морозно. Мы подъезжаем к какому-то кусту. Здесь кустами называются группы скважин, из которых либо ( в основном) качают газ, либо ведут ими иные сопутствующие работы. Короче, целый рабочий цех под открытым небом. Здания тут тоже присутствуют – административного характера, естественно. А позади всего этого хозяйства поодаль, возле колючего забора рядочками стоят жилые и нежилые вагончики.

Два геодезиста из фирмы подрядчика, которые были с нами в машине, выходят и начинают расчехлять пару снегоходов. Ну, вот, конечно, бензин теперь только понадобилось искать. Потом при попытке прогреть двигатели выясняется ( и это всегда так, не одно – так другое), что двигатель Ивана – бородатого очкастого детины огроменного сибирского роста – в общем, барахлит.

Виктор – молодой улыбчивый приземистый паренек в чёрной шапке с ушами, залихватски завязанными назад уже “готов к бою”. Андрюха садится позади него на Буран-“коротыш” и – только их здесь и видели. А я, молчаливо дождавшись, когда изматерившийся Иван, наконец, приводит в порядок своего «стригунка», уезжаю на “буханке” к началу принимаемой нами от подрядчика изыскательской трассы - без него. Так мы договорились: Встречаемся с Иваном в условленном месте, я пересаживаюсь в санки, прикрепленные к “Бурану”, и катим вдоль трассы: смотрим наличие реперов, поворотных угловых знаков, выносных… Как обычно.

Зимняя дорога петляет от куста к кусту, а снегоход мчится к исходной точке по прямой. В скорости “буханка” его превосходит, но за счет сокращения пути Иван оказывается на месте раньше. Санки напоминают узкий железный гробик цвета хаки, но с автомобильными отражателями по бокам. Как бы тоже ведь – транспортное средство, между прочим…

Вдоль края дороги замечаю в снегу цепочку следов, завершающихся красивым отпечатком крыльев.

- Глухарь прогуливался, - улыбается Иван. Небо над головой изумительно голубое, а вдоль горизонта – кольцом, по всему окоёму – седая белесая дымка… Ну, что ж. Помчались. В принципе, работа выполнена на совесть. Для памяти фотографирую каждый пункт наблюдения по трассе, которая была пройдена совсем другими геодезистами еще летом, полгода назад. То, что – другими, становится понятно сразу: Иван явно ищет следы трассы, всматривается всякий раз, хотя рельеф тут открытый, видно далекоооооо.

Увы. Андрюхе или нет, не Андрюхе, а Виктору, поскольку сдавал он, повезло гораздо меньше, чем Ивану. То, что надо было сдать нам, как представителям организации-заказчика, было в наличии, мягко говоря, не полностью. То есть, на бумаге, конечно, – полностью, а вот в поле – не полностью. На этом приемка завершилась.

В «уазике» удрученные Витя и Ваня молчали всю обратную дорогу. Витя слушал музыку через мини-наушники и иногда, как бы извиняясь, застенчиво улыбался. Иван громоздился мрачной спиной на переднем сидении. Вот если подумать: кто им мешал прежде, чем вызывать заказчика на сдачу, самим проехаться по трассе и сразу убедиться в том, что летом кое-кто у них кое-где сработал халтурно? Разве это было так сложно сделать? И на кого теперь-то пенять? Не на кого.

А денёк-то был хороший. Дымчато-морозно-голубой… С глухариными следами, с инеем на лиственницах. С чешуйчато-искристым предвесенним настом.

 

ЧИСТАЯ СОВЕСТЬ

Каждый день с людьми происходят самые разные события. Одни их огорчают, а другие - радуют. Но те события, которые связаны с добрыми поступками человека, достойны людской памяти. Помните о добром. И, может быть, когда-нибудь, через ту память, доброе - сохранится и приумножится, а злое исчезнет или хотя бы уменьшится.

Мы с товарищем возвращались в вахтовке с многодневной командировки по заполярным зимникам восточной окраины Ямало-Ненецкого округа, а также Туруханского и Таймырского Долгано-Ненецкого районов Красноярского края. Вот уже миновали мы дорожный пост начала зимника на Русское месторождение и выехали на трассу неподалеку от Заполярного и повернули на Старый Уренгой. Севернее нас вдали переливались между заснеженной тундрой и ночным небом сказочными драгоценными россыпями огни поселка газовиков. Морозы стояли крещенские, нормальные для здешних мест, но салон вахтовки дышал теплом от печки автономного обогрева. И вдруг «Урал» наш начал тормозить. Вскоре водитель сообщил, что вышел из строя генератор. Это значит, что аккумуляторы перестали заряжаться, а печка сейчас заглохнет. Мало того, когда разрядятся аккумуляторы, машина останется без освещения.

Выход один: возвращаться на КПП, пока аккумуляторы работают, звонить оттуда в гараж и просить привезти новый генератор. Так и сделали. Пока дозвонились, пока до тех, кто должен был нас выручать, дошло положение вещей, пока было принято решение отправить нам другой генератор, пока решали откуда его отправить, пока эту замену до нас довозили… В общем, утекло немало ночного весьма морозного времени. В промерзающем тёмном салоне вахтовки стало, мягко говоря, и зябко, и неуютно.

Мы попросились погреться в будку охранников, в тепло. В том, что нас впустили, вроде бы ничего особенного и нет. Они как бы и не обязаны были впускать, но что ж поделаешь, раз такая ситуация случилась. Но не это главное, а то, что отнеслись к нам с искренним человеческим участием. И чай согрели, и перекусить предложили, своим поделились. Всё это было как-то, знаете, по-доброму, от души, по-сибирски. Вроде бы ничего такого. А на душе теплеет, когда вспоминаю тех трех парней-чоповцев в черных фирменных бушлатах. Они ведь не по обязанности обращались с нами, а просто люди такие. Нормальные мужики.

И вспомнились мне два случая, о которых узнал не так давно. Первый: когда шестеро наших вахтовиков спасли вертолетчиков после падения винтокрылой машины. Они ведь жизнями своими рисковали, но не оставили людей, вытащили из-под обломков горящей машины. Просто у людей совесть такая, что не могла она им позволить мимо проехать или пройти, как некоторым. Хотя спасать – это вроде и не их дело, они ведь не из МЧС, не специалисты-спасатели.

А ещё вспомнил о мальчике из Салехарда – Паше Кривощекове, который майским днем 2002 года спас ребенка, бросившись в ледяную воду и вытолкав его к берегу, а сам утонул. Когда его посмертно наградили орденом, Пашина мама как-то сказала в одном из интервью: «Я часто думаю: а смогла бы я поступить как Павел? Ради сына я бы бросилась куда угодно. А вот ради незнакомых парней — даже не знаю…»

Паша, сам будучи, вообще-то ребенком, спас ценой своей жизни жизнь другого мальчишки. Не родного, не друга, не одноклассника, не соседа, не знакомого, а первого встречного! Само собой, он не обязан был лезть в воду. Так получилось. Просто для кого-то пройти мимо и сделать вид, что не заметил, – всегда не проблема. А вот для него – это была проблема. Пашкина совесть не смогла сделать того, через что, увы, очень часто с лёгкостью переступают иные взрослые.

Люди! Дай нам всем Бог иметь открытые чистые сердца сибиряков с КПП Русского, мужество и готовность к самопожертвованию наших шестерых вахтовиков и, конечно, Пашкину чистую совесть. Тогда всё будет в порядке, я верю в это.

 

СПЯЩИЙ ЗИМНИК

Пролетаем на вертолете над зимником. В нём, словно тёмные личинки гусениц в бесконечном белом узком пенале, мирно стоят Камазы-длинномеры. Середина дня. Почему стоят? Спят. Почему спят? Потому что опытные водители-дальнобойщики на зимнике днём всегда спят, а неопытные, или по приказу далекого городского начальства, которое, возможно, тундры и не нюхало, или просто сами без царя в голове – те едут. Особенно в ясную солнечную погоду, когда уже точно: лучше всего лечь спать.

Почему? Потому что солнце! Всюду - солнце, и всюду - нестерпимо сверкающий солнечный снег! И никакие темные очки от этого уберечь не могут. Перед глазами водителя за несколько часов монотонной снежной дороги всё превращается в сплошную сияющую пелену. Он перестает видеть свой путь, глаза воспаляются, краснеют. В них начинаются нестерпимые рези, и наступает так называемая “куриная слепота”...

А вот по ночам – наоборот. При свете фар рельеф дороги выделяется очень четко, каждый комок снега отчетливо различим на всем протяжении гладкой на сотни тундровых верст белой скатерти снега. Ночью зимник в тундре – оживленная десятками огней проезжающих по нему грузовых машин, вездеходов, тракторов и бульдозеров пульсирующая транспортная артерия.

Наш вертолет удаляется. Всё правильно. Пусть спят. Целее будут и водители, и их машины, и сами грузы. Ночь наступит: ещё набегаются…

 

«ИСЧАДИЕ АДА»

Геологи наши – люди увлеченные, любящие свой предмет, который в самых общих чертах по итогам своим схож с трудом искателей кладов, сокровищ и сопутствующих всему этому головокружительных приключений. Ведь каждое найденное в недрах земли и разведанное месторождение – клад самый настоящий, только несоизмеримо больших размеров, чем какой-нибудь средневековый сундучок с пиастрами или драгоценностями испанского двора.

Тут счет идет не на пиастры, а на сотни миллионов и миллиарды тонн нефти или триллионы кубометров газа, например. Сокровища, которые визуально даже представить себе сложно! И, конечно, как при любых поисках сокровищ, здесь тоже случаются и заблуждения, и ошибки, и глубокие разочарования, и только очень-очень изредка – как бы случайные совершенно ошеломительные находки…

Увлеченные вечной страстью поисков геологические головы, особенно молодые и в меру амбициозные, время от времени порождают гениальные идеи. Ну, если уж не совсем гениальные, то почти - точно. По крайней мере, им самим, особенно в первые минуты рождения этих идей кажется именно так и никак иначе. Естественно, всё это обсуждается с коллегами и начальством, пробивает себе дорогу через тернии и сомнения. И вот, наконец, идея одобрена. Остается одно: подтвердить её реальными результатами.

А что может дать самый реальный и быстрый результат? Правильно. Её величество скважина. А что нужно, чтобы пробурить скважину помимо оборудования, людей и кучи самых разных лицензий, в том числе и на недропользование? Земля. Право на пользование землёй.

И приходят гениальные геологи к маленькой, но очень вредной по их мнению женщине - земельщице своего же предприятия. Земельщица занимается оформлением земельных дел , получением договоров аренды на землю между своим предприятием и владельцами земель, в основном – с администрациями муниципальных образований. Между прочим, даже в голой тундре земля обычно не просто земля, а сельскохозяйственного назначения. На ней же у нас олени пасутся и кочуют стадами кое-где.

Маленькая, но бойкая земельщица за словом в карман не лезет. Она помнит, как несколько месяцев назад те же геологи точно так же деловито-радостной толпой вот-вот гениев приходила к ней точно с таким же вопросом. Там-то и там-то (тычут пальцами в карту) им срочно нужна была земля под площадку строительства скважины, склады ГСМ, амбары, вертолётную площадку, прочее хозяйство и, разумеется, под рабочий поселок буровиков…

Женщина-специалист объясняет им, что до получения оформленных и зарегистрированных в государственной регпалате договоров аренды по тем землям уже недолго осталось ждать – всего три-четыре, от силы пять месяцев.

Геологи в недоумении, им , оказывается, уже и на фиг не нужны те скважины! Та теория, по которой те скважины должны были буриться, сегодня умерла. Не нужна им эта земля. Им нужна совсем другая, во-он (опять – пальцами в карту) там. Желательно, сегодня же. А ещё лучше – уже вчера. Так когда можно будет получить договора аренды земель и приступить к бурению?

Земельщица честно, без тени насмешки говорит: минимум – 9 месяцев, а то и год.

И тут геологов прорывает! Они, обступив земельщицкий стол со всех сторон, начинают возмущаться, перебивая друг друга, и глядя на эту вредину, как на натуральное исчадие ада, которое хочет их смерти.

О, бедные, бедные гениальные светлые геологические мозги! Ну, откуда им знать (тем более, что они этого ни слышать, ни знать не хотят совершенно), что для того, чтобы получить любой земельный отвод под строительство скважины нужно:

- написать, согласовать, утвердить на техсовете и выдать после проведения тендера победившей в нём проектной организации техническое задание на создание проектной документации по строительству каждой скважины, под которую требуется земля, ибо без проекта никакой земли никто никогда не даст,

- отдать созданный проект на рассмотрение независимой государственной экспертизе (между прочим, только официальный срок проведения этой экспертизы – 90 дней, и, кстати, проекты нередко возвращаются с отрицательной рецензией, после чего – весь процесс – заново),

- составить акт выбора земель, в котором убедительно доказать, что именно под эту скважину нужно именно столько-то земли именно в этом, а никаком другом месте,

- согласовать этот акт с муниципальным санэпиднадзором,

- согласовать этот акт с муниципальным управлением ГО и ЧС,

- согласовать этот акт с пожарным надзором и заключить с пожарной частью договор на обслуживание,

- согласовать этот акт с рыбоохраной, подсчитать и оплатить ущерб рыбному хозяйству муниципального образования,

- согласовать этот акт с водным (бассейновым) управлением,

- согласовать этот акт с земельным департаментом муниципального образования,

- согласовать этот акт с охотнадзором, подсчитать и оплатить ущерб охотничьему хозяйству,

- согласовать этот акт в департаменте архитектуры муниципального образования,

- согласовать этот акт с оленеводческим совхозом, заключить с ним договор о сотрудничестве, подсчитать и оплатить ущерб оленеводческому хозяйству,

- дождаться общего собрания местного отделения общества малочисленных народов Севера, выступить там, и путем общего голосования членов правления общества добиться согласования акта выбора земель,

- дождаться подписания постановления администрации муниципального образования об утверждении акта выбора земель,

- получить положительную экспертизу промышленной безопасности на проект строительства скважины из ростехнадзора,

- написать, согласовать в земельном департаменте муниципального образования и утвердить проект границ будущего земельного участка,

- дождаться получения в администрации муниципального образования подписания распоряжения об утверждении проекта границ земельного участка,

- создать межевое дело на земельный участок, согласовать его с владельцами соседних участков, если таковые имеются,

- отдать весь пакет документов в кадастровую палату для создания официального кадастрового земельного участка и постановки его на учет в государственной кадастровой палате,

- дождаться распоряжения администрации региона о переводе земель кадастрового участка из иной категории в категорию земель промышленности, иначе любые работы на нем незаконны,

- разработать и согласовать с департаментом архитектуры муниципального образования градостроительный план земельного участка,

- дождаться от земельного департамента муниципального образования проекта договора аренды земель,

- подписать этот договор у главы администрации муниципального образования и у своего руководства,

- сдать подписанный договор аренды земель в государственную регистрационную палату и забрать его оттуда ровно через месяц,

- получить в региональном департаменте природопользования официальное разрешение на строительство скважины,

- официально оповестить органы ростехнадзора о начале строительства скважины и получить от них зарегистрированный журнал ведения буровых работ.

 

А после всего этого процесса (или на его середине) приходят геологические таланты и говорят, что они передумали, что там скважины им не нужны, а нужны совсем в иных местах. И при этом они, именно они - начинают громко возмущаться исчадием ада, которое постоянно мешает их экспериментам по вбухиванию и угробливанию миллионов и миллионов денег компании, неимоверного количества времени, сил и труда и земельного отдела, и проектных, и подрядных организаций.

Потом все уходят, а «исчадие ада» садится за бумаги и начинает всю работу заново…

 

МЕЖДУ СОЛНЦЕМ И СОЛНЦЕМ

Там, за раскрытым иллюминатором летящего вертолёта, - бескрайняя бело-синяя даль. Мы летим над апрельской сверкающе-снежной тундрой. Наша цель - осмотр и прием от подрядчиков работ одного из этапов технической рекультивации, конкретнее: проверка вывозки металлолома с земельных участков, на которых прежде бурились разведочные скважины. Люди оттуда давно ушли, само буровое оборудование давно разобрано, вывезено и работает в других местах. А вот всякий технический хлам должен был вывозиться согласно заключенным договорам подрядными организациями.

Представителей заказчика здесь двое: я и Андрей-эколог. Он работает в компании недавно, всего полгода, спецовка новенькая, сам высокий, молодой, подтянутый. Видно, что готовился он в дорогу на совесть: все акты приемки распечатаны в двух экземплярах, в напечатанном тексте оставлены специальные места для отметок: что сделано или что не сделано. Даже жесткий планшет для бумаг не забыл, чтобы расписываться было удобнее в полевых условиях.

Подрядчиков – три организации, от каждой – тоже по два человека. Итого, нас восемь. Три члена экипажа плюс техник- бортинженер. Остальные – попутчики, ибо, как всегда, вертолетной оказией пользуются все, кому повезло попасть в неё. Тут и вахтовики с баулами, и геодезисты с инварными рейками.

Как обычно, летающая «коробчонка» - полна. Вещей и разных запчастей для буровиков и нефтедобытчиков чуть ли не больше, чем пассажиров…

Если снимать через стекло иллюминатора, то получается чепуха: блики, грязь, мелкие точки, даже отпечатки жирных пальцев. Конечно, молодёжь, «вооружённая» китайскими «мыльницами» или видеоглазками в сотовых телефонах, восторженно «щёлкает», не задумываясь о качестве снятого. После, попробуй, определи: было ли нечто интересное, необычное в кадре или же просто стекла надо чаще мыть?

Поэтому и ещё потому, чтобы иметь весомый аргумент против всех, кто считал и считает, что в моих кадрах я что-то подрисовываю или использую какие-то оптические спецэффекты, я принципиально не фотографирую через стекла закрытых окон и иллюминаторов. Я предпочитаю снимать натуру в чистом виде, без «улучшений» фотошопа.

Всё это к тому, что мой иллюминатор был, как всегда, открыт большую часть нашего пролёта по точкам. Координаты у летунов имеются, но на всякий случай GPS-навигатор у меня с собой, координаты в него тоже забиты, и он включен. Сначала мы летели часа полтора до места дозаправки, поскольку горючего на весь полет не хватило бы. Впрочем, его не хватило и на обратную дорогу. Так что и на обратном пути мы снова садились на дозаправку. Договариваемся с экипажем о том, что во время подлета к каждому земельному участку, подлежащему визуальному контролю, вертолет будет делать по несколько кругов для того, чтобы можно было осмотреть и сфотографировать место контроля работ. Однако, как экипаж ни старался, сделать хотя бы один правильный круг не получалось. Вместо круга мы описывали в воздухе фигуры, похожие на эллипсы с вывихами. Штурман пояснил, что сильный встречный и боковой ветер постоянно сносил нашу летучую машину с избранного курса.

Кстати, примерно через сто километров после первой дозаправки, я, взглянув на экран навигатора, сразу понял, что летим мы куда-то не туда, а вообще-то, Бог знает, куда. Тут ребята-летуны и сами меня стали звать к себе. Захожу в кабину пилотов. А они спорят между собой: мол, прозевали первый земельный участок, что поделаешь, не будем возвращаться, давайте второй искать. Показываю мужикам наглядно по своему GPS, что они увлеклись и полетели не в заданном направлении, а на тридцать градусов севернее. И сейчас между нами и тем местом – тридцать шесть километров. Убедил повернуть. Дальше, пока не долетели до самой точки, не оставлял их без попечительства. Не забуду, как сверяясь с курсом, показывал первому пилоту в буквальном смысле рукой – куда лететь. Мысленно тут же вспомнил старый анекдот про боцмана с его «коронной» русской фразой «молодому» в конце: «Ты тут не умничай! «Зюйд-вест! Норд-ост»! Ты лучше рукой покажи!»

Оказывается, не зря летели. Сами увидели и подрядчикам показали (тем, которые отвечали за рекультивацию именно в этом месте), что не сделано ничего. Оно ведь не спрячешь, оказывается. Если металлолом не вывезен, то его очертания и под снегом видны. Притом, на самом деле, в голой тундре снега не так уж и много: его выдувает ветрами. Много снега бывает в оврагах, в низинах, в складках рельефа и возле препятствий – кустов, в редколесье возле рек. А в чистом поле снега – так себе, и всё, что брошено поздней осенью: так и торчит из-под снежной ветряной корочки, выдает себя очертаниями. Короче, вывод прост: в тундре ничего не спрячешь, всё вылезет наружу. И кто работает, и кто не работает: сразу ясно. Тундра вранья не терпит, отторгает его.

А мы сделали отметки в актах и полетели дальше… Работы – непочатый край. Пока пролетаем от точки к точке, наблюдаю в иллюминатор за окрестностями. Наша скорость примерно 220 км/час, за бортом неистовствует очень свежий морозный ветер. У нас, на «юге», с утра конца апреля было минус 23 градуса. А здесь – север, здесь похолоднее.

Под нами речная пойма - в темных мохнушках кустов и стрелках полуголых робких лиственниц. Белая, как лёд, река змеится, свивая и развивая бесконечные кольца стылых берегов. А вот, подальше, стремительно приближается другая река – широкая, и распускает она, словно летящая птица счастья, вкруг себя продолговатые перья-старицы, дивную вращающуюся карусель...

Кто сказал, что в тундре всюду плоско? Ничего подобного. Местами встречаются здесь гигантские овраги, опоясывающие большие волнообразные участки заснеженного пространства. Подлетая к ним, ощущаешь себя скорее в классически диких горах с обрывами, пропастями и расщелинами, нежели посреди спокойных равнин.

Ясная снежная даль начала заволакиваться дымкой. Почти невидимая с земли мельчайшая снежная пыль, гонимая полярными апрельскими ветрами, летит нам навстречу. Прежде яркое ослепительное солнце над нами залоснилось, стало белесым. Стало не больно на него смотреть. И вдруг почти прямо под нами в воздухе вспыхнуло второе солнце! Не слишком яркое, продолговатое, но живое, радужно искрящееся бесчисленным множеством снежных пылинок!

Необычайное чувство – лететь между двумя небесными светилами! Там, между верхним и нижним солнцами – бледно светящаяся воздушная струна. И наш вертолет некоторое время скользит по этой самой струне, чем-то напоминая скрипичный смычок! Впрочем, «музыки» тут не услышать, конечно, поскольку двигатель у Ми-8 грохочет как надо.

С этого дня знаю, что солнце может быть не только над головой, но и под ногами. И самое важное – не задеть, не испортить ничего – ни на земле, ни в воздухе. Пролететь по светящейся струне. И запомнить каждый миг, потому что точно такого же больше не будет. Всё, что происходит, всегда случается в первый и последний раз.

 

ПО ДОННОМУ ЛЬДУ

- Машина подрядчиков ждёт Вас внизу, у въезда на нашу офисную парковку.

- Как я их узнаю?

- Они Вас сами встретят. Один из подрядчиков сказал, что лично Вас знает.

И действительно: вот он, Лёша Дементьев – собственной персоной. Сразу же вспыхивают воспоминания о далеких февральских днях, о поселке Куюмба и скважинах номер двести семнадцать и двести девятнадцать в глухой эвенкийской тайге … «Лёша Дементьев, работник наших подрядчиков, сдающих трассу, привычно рассекает на «Буране». Лицо его обветрено и проморожено настолько, что напоминает некую древнегреческую маску времён Эсхила, Софокла и Еврипида. Он разыскивает свои же подписанные алой краской пеньки с гвоздиками и показывает их нам». Теперь его лицо сделалось более гладким, нет прежних темных отметин от мороза и ветра, голос стал более уверенным, командным. С ним – двое юных подтянутых молодцев – геодезистов в пятнистой полевой амуниции.

А задача у нас сегодня почти что та же, что и в прежние времена: осмотреть и принять (или не принять) репера вдоль трассы изысканий – под строительство газопровода и параллельной ей ВЛ – воздушной линии электропередач. Только тундра вместо тайги и время года иное: весна, конец мая, приближается распутица. На сотни километров вокруг – набухшие водой снежно-ледовые пространства с небольшими пятнами темной кустарниковой суши, освобождающейся от зимних грёз.

Едем в уазике к началу будущей трассы – УКПГ (установка комплексной подготовки газа). Называется «Установка», но на самом деле – это средних размеров завод с целой кучей вагончиков и административным двухэтажным зданием. Всюду копошатся строители. Песчаный участочек бетонной дороги перед въездом на УКПГ – сплошное весеннее месиво, изнахраченное глубокими колеями во все стороны.

Дальше никакой обычной колесной технике не проехать. Пересаживаемся в вездеход ГАЗ-71. Водитель – небольшого роста вёрткий улыбчивый мужичок: с наголо бритой головой в бейсболке с длинным задорным козырьком и смешно приплюснутым носом. Забираемся в кузов. Едем.

И вскоре возвращаемся. Ибо к нам захотели присоединиться два работника технадзора. Колоритно выглядят: небритый седовласый мужик с блуждающим неуверенным взглядом , какой встречается у некоторых мужиков после продолжительного весёлого запоя. И совершенно молоденький с подростковым личиком худющий юноша. Оба – в тяжеленных зимних одёжах и бахилах, которые, естественно, изрядно сковывают их движения.

Едем по тундре, высматривая деревянные вехи, а под ними металлические трубы с приваренными к ним табличками с пояснениями: что это за пункт, что за линия, откуда и куда, кто её изготовил и для каких целей. Конечно, всё это – начальными буквами и цифрами, а не целиком словами. Вех, труб и надписей возле УКПГ – хоть косой коси. И разобраться какая к чему относится – не всегда просто.

Пока Алексей, подобно зайцу, легко заскакивает и выскакивает из довольно узкого лаза кузова вездехода, инспектирующий его седовласый увалень из технадзора отчаянно пытается показать окружающим свою прыть, но постоянно по-винни-пуховски застревает в проеме то ногами, то рукавами, то всем телом. Выглядит всё это уморительно смешно, но все мужественно терпят – никто не смеётся. Это ж – инспектор! Какой тут смех? Умри – но не смейся! Иначе – пропал: сожрёт.

Торжествующе потрясая фотоаппаратом, технадзоровец докладывает всем о том, что нашёл к чему придраться. На одной из табличек не полностью расшифровано: к какой именно трассе относится эта точка. Когда восторги стихли, Алексей подвел инспектора к табличке ещё раз и показал ему недостающую надпись. Поскольку табличка и так была испещрена цифрами, буквами и значками, то недостающую запись топографы намалевали масляной краской на самой металлической трубе.

Инспектор приуныл. Однако, вскоре его усердие было изрядно вознаграждено. В один из апрельских дней в тех краях прошел жесточайший кратковременный ураган. И вот мы наткнулись на четыре подряд упавшие вехи. Ай-яй-яй! Какой конфуз с одной стороны, но какое торжество – с другой!

Поскольку в кузове ни черта не видно, по предложению Дементьева я пересел в кабину вездеходчика , и мы продолжили путь. Ещё по дороге на УКПГ окрестные погрязшие в рыхлом снегу и талой воде места не вселяли в меня уверенности в том, что мы преодолеем всю трассу по такому жуткому бездорожью. Вездеходчик умело вилял машиной, и в итоге нам удалось-таки пройти всю трассу будущего газопровода. Местами в пути встречались открытые места, покрытые зеленовато-серыми пятнами ягеля. Мне вдруг стало жалко оленей: когда здесь проложат нитку газопровода, от ягеля мало что останется. И олени сюда больше не придут. Что ж… По-видимому, такова плата за желание человечества пользоваться природным газом и получать с него прибыль

На подсохших местах было отчетливо видно, как набухает темно-розовым цветом верхняя часть кустиков и кустов, растопыривая веточки навстречу солнечному свету. Весна! Сейчас, когда всюду на Крайнем Севере уже почти никак не темнеет, с каждым часом всё заметнее, как быстро преображается жизнь растений, наливаясь соками долгожданного и короткого времени года.

Но оставалась ещё трасса ВЛ. Подрядчик в лице Лёши довольно вяло, но попытался намекнуть о том, что обе трассы параллельны, и на второй дела ничуть не хуже… однако, мы с технадзоровцами переглянулись и дружно потребовали провезти нас и по второй трассе. Ну, что ж… Поехали!

Вскоре обнаружилось, что большая часть точек трассы располагается на малюсеньких островках посреди бескрайнего озёрного моря воды, то скрывающейся под слоем рыхлого снега, то ликующе неукротимо текущей бог весть куда.

Мужичок за рычагами покряхтел, глянул перед собой, потом в небо, озорно улыбнулся чему-то и двинул машину вперед. Вездеход ворвался в озера! Я, конечно, удивился, но вида не показал: «газушка» неслась по водной глади, вздымая перед собой волну рыхлого снега, ледяного крошева и мутной воды. Мы двигались по озёрному дну. И не тонули, несмотря на то, что, очевидно, в иное время здесь, , кроме вездеходов-амфибий никто бы никогда не прошел.

На что же рассчитывал (и не напрасно!) ушлый вездеходчик со смеющимся взглядом? Есть такое понятие – «донный лёд». При тщательном изучении донного льда установле¬но, что по строению он представляет собой рыхлую губчатую массу, состоящую из коротких тончайших ледяных пласти¬нок-кристаллов размером от долей миллиметра до 1 см в поперечнике. И вот теперь мы мчались со всей возможной для «газушки» скоростью, оставаясь на поверхности только благодаря слою донного льда!

Да, он хрупкий и ненадежный, но с того мгновения, как мы понеслись вперед, гоня перед собой волну воды и рыхлого снега, у нас не было иного пути. Временами вода захлёстывала нос машины, и тогда в кабину во множестве летели жгуче-холодные брызги. Местами мелькали открытые водные пространства, но по большей части на озёрах ещё таял плавучий снег. Только в самом конце пути мы не сумели выбраться на берег. Вездеход начал уходить под воду своей задней частью. И тогда хитрый «газушник» вытащил бревно, привязанное сбоку к машине.

Бревно подложили под гусеницы. Зафиксировали его мощными железными цепями и пошли в атаку на берег. Атака оказалась успешной. Но не до конца. Пришлось подкладывать бревно вторично. Наконец, выбрались. Но теперь без бревна. Куда оно исчезло – уму непостижимо. Я оглянулся на водную преграду, которую мы одолели и попросил закурить у вездеходчика, поскольку своих уже не осталось. Он поделился мгновенно. Мы переглянулись и оба поняли, как нам повезло… Вторично по тому же пути не прошла бы ни одна «газушка». Спасибо донному льду. Если б и в нашей обыденной жизни встречалась такая невидимая подмога, ей бы цены не было …

 

ТАРКОСАЛИНСКИЙ ДНЕВНИК

Часть первая

Вот уже три часа как меня волокут по земле. Всё, чем я могу помочь себе – это время от времени переворачиваться со спины на живот или на бок. Впрочем, на боку долго не утерпишь, завалишься либо туда, либо сюда... Потому что трясёт неимоверно. Тело звонко откликается на каждую кочку и рытвину.

- Ну, как там? Живой ещё? – оборачивается ко мне человек в маске палача или налётчика – натянутой на лицо чёрной вязаной шапке с прорезями для глаз и рта. Он улыбается губастым обветренным ртом и подмигивает, потом нажимает на «газ» и всё, кроме заснеженной пустынной земли и бескрайнего неба, вновь исчезает для меня…

Лежу на животе – мелкие алмазные летучие искры снега режут моё лицо, слепят глаза. Переворачиваюсь на спину: надо мной голубые морщинки неба на фоне белесых, словно призрачных облаков, плывущих льдинами по небесной реке.

Небо течет-течёт, а за ним чудится, просматривается уже иное, уже не наше небо, а нечто из другого мироздания. Ветер дует в лицо слева направо, и левую щеку нестерпимо печёт, леденит, обжигает крепким морозом. От тряски из моих карманов выпадает всё, что только может выпасть, даже из внутренних. Меня нет, нет, нет… Я ничего не вижу. Только там, бесконечно далеко и высоко: тонкие вены, прорези, струйки ярко-синего текучего неба сквозь мутную пелену облаков…

Вчера всю дорогу шёл мягкий пушистый снег. Проезжая в «уазике» через посёлок при железнодорожной станции мы едва не задохнулись от выхлопных газов. Станция большая, грузов – на весь ближний Север, кругом склады, базы, уйма техники и суетящихся людей. Машины, идущие по трассе впереди и позади нас, нещадно чадят солярой. Целые облака выхлопных газов висят в воздухе: и дышать нечем, и видимость плохая.

Юрий Алексеевич – расхристанная шевелюра, старая тертая дубленка, нестриженная в дороге бородёнка, но при галстуке – настоящий представитель подрядчика. Сидит в «уазике» на переднем сиденье. Он говорит, что проходить, как кто-то спланировал, по трассе инженерных изысканий по 20 км в день - абсолютно нереально. Максимум, что возможно, если удастся проехать на снегоходе «Буран», - это 8 километров в сутки. Местность очень неровная, множество рек и стариц (озер) с крутыми, залесёнными, и, главное, покрытыми сплошным цепким кустарником берегами. Вот они сами в прошлую субботу за сутки прошли 3 км, а ощущение: как от ста. Так вымотались. Постоянные кусты и старицы. Мелкий лес и пеньки. Снегоход вечно буксует и ломается.

Их топографы и геодезисты в гостиницах не живут. Снимают «заежку», квартиру в частном секторе. Зашли. Кругом раскиданы вещи, на вешалке - всё вповалку. По квартире, как тени отцов гамлетов, ходят-бродят полусонные люди: растрёпанные, а некоторые просто в одних кальсонах. Но чаем угостили. Уважение к представителю заказчика проявили кусочком колбасы, куском хлеба с сыром и даже долькой лимончика в чай. Молодцы. Старшой – Аркаша, домашний такой весь, в тапочках и с пузиком. Тоже молодец.

Водителя зовут Сашей. По дороге завёз своего шефа на какую-то базу: копченого муксуна купить. А пока мы с Алексеичем пили чай, он успел куда-то сгонять и привёз вяленую ряпушку. Едем дальше. Всю дорогу в «уазике» орут песни: то ли с радио, то ли с диска. Но я всё равно полусплю. Прибываем к месту дислокации в 9 вечера. С утра – на трассу. Селюсь в гостиницу, успевая попутно заметить, что напротив входа на площади вовсю горит праздничными огнями новогодняя ёлка. Рядом сияет ледяной городок с разными подсвеченными фигурами. Очень красиво и актуально, особенно сейчас: за день до 23 февраля.

Следующий день – бело-голубого цвета. Меня волокут по земле. Другого варианта для проезда по лесотундровой трассе шириной 70 сантиметров – нет. Проскочить можно только на «Буране». А ехать на нём верхом двум крепким мужикам в полной полярной амуниции, да ещё в мороз, нет никакой возможности. Не поместимся попросту. К снегоходу цепляют низкие санки-ящик с высотой бортика, как у ящика для помидор, то есть, сантиметров 8-10, не более того. Сидя ехать – тоже невозможно: выпадешь. Остается – только лёжа. Смугловатый, круглолицый вежливый геодезист Дима с трехдневной небритостью на лице надевает свою «палаческую» шапку с прорезями ( хоть какая-то защита от ледяного морозного ветра). Я ложусь в ящик-санки, крепко сжимая за пазухой фотоаппарат для съемки точек трассы и реперов. И мы поехали. И ездить нам так – ещё полмесяца.

Особенно беспокойна езда сквозь лес. Местами приходится идти пешком, потому что с прицепом «Бурану» сквозь кусты не продраться. На открытых местах воздух резкий, ветер мигом замораживает лицо, а в лесу в этом смысле спокойнее, зато снег более рыхлый и глубокий, нередко сойдя с утоптанного снегоходом места всего на несколько сантиметров в сторону можно провалиться по пояс и даже по грудь. Если есть шанс не идти пешком, не слезать с санок, я ложусь на живот, прикрываю голову капюшоном и руками. И мы прорываемся. Ветки то и дело резко хлещут по спине, и, как я не прикрывался, попадало и по лицу. А однажды с замиранием прочувствовал, как гладит спину достаточно солидное, но мирное бревно. Прогладило и сгинуло. Почему-то не захотелось на него взглядывать.

А всё же пройдены 20 км! Ожидаем обратного транспорта в случайно найденном домике путевого обходчика. Транспорт, как обычно это и бывает, с утра, оказывается, в ремонте. Благо, что есть связь. Ждём. Куда деваться? Ржавая бочка-печка холодна и дырява. Хорошо хоть такая есть. Дров нет, Двери не закрываются. Внутренняя не закрывается плотно, а наружная - вообще полураскрыта. Дима находит здоровенный кусок разрезанной железнодорожной шпалы, обнаруживаем самодельный колун в виде тяпки. Кое-как получилось четыре несуразных полена. Впихиваем в бочку-печку. От впитанной промороженной многолетней влаги поджигаемые нами супер-дрова жутко чадят, наполняя смрадом комнатенку, но так и не горят толком. Окна покрыты инеем и наполовину заложены кирпичами. И всё-таки это лучше чем просто стоять и ждать под открытым небом. Повезло.

Часа через два и транспорт подошел: «уазик»-булка. Окончен первый бело-голубой день между небом и землёй. Впереди - новые, такие же морозные, тундровые, таежные. Удивительные. Господи, а жить-то как хорошо! Сколько всего увидишь, сколько перечувствуешь. А есть ведь ещё и то, что за словами, то, чего ими уже никак не высказать.

Люди! Мир вашему дому. Земле. И небу.

Часть вторая

Медленно, словно чаинки в стакане, опускаются на землю пухлые лебяжьи снега. Сквозь пелену облаков просвечивает дымящееся на ветру солнце. Выпархивают из-под «Бурана» и рассыпаются искрящейся пылью снежные фонтаны. Дима бодро управляет своим снегоходом-коротышом. У этой модели задняя часть коротка, словно купированный хвост собаки породы боксер. По этой причине, кстати, попав в сугроб, машине трудно дать по снегу обратный ход, «коротыш» тут же начинает нагребать под себя целые барханы зимних даров небес.

На днях с другим напарником-геодезистом – Сашей – опробовали новенькую ручную лебедку. Цеплялись за ближайшее достаточно надежное на вид дерево и вызволяли машину из вчера еще безнадежного сугробьего плена. Дважды. Хорошо хоть дерево оказывалось поблизости. Впрочем, и здесь не без греха. Трос лебедки чрезвычайно коротковат. «Made in China», - как бы извиняясь, улыбается Сашка. Других всё равно нет.

А потом, когда застряли с Димой в ложбинке между двумя «блинами» тундрового кочкарника на болоте, пришлось, надрывая пупы и проваливаясь в снега по пояс, поднимать зад «Бурана» вручную. В тундре деревья не растут, увы. Цепляться не за что.

Водителю нашего «уазика»-булки повезло больше. Когда он застрял в сугробе, выполняя разворот для погрузки в прицеп нашего снегохода, мимо случайно проезжал МТЛБ каких-то геологов. Подцепили тросом и выдернули махом.

Здесь вообще любое «железо» - техника ломается гораздо чаще, чем люди. Когда выяснилось, что перетерта трубка подачи топлива в двигатель «Бурана», временно использовали обычную изоленту и сантехнический хомутик. Говорят же: голь на выдумки хитра. Потом это место переделали: поставили переходник из кусочка старой трубки.

В один из дней у санок пеньками выбило две доски из середины и выворотило правый борт. Чтобы как-то держаться на трассе - пришлось цепляться обеими руками за левый бортик и «висеть» в своем «коробке» по диагонали весь остаток дня. Хорошо ещё, что в момент выбивания досок меня в ящике случайно не оказалось. Повезло.

Запомнилось, как пересекали на снегоходе здоровенные трубы газопровода, чуть накрытые снегом. Я выпрыгиваю из санок, а Димка сходу взлетает на «буране» над трубами и перекатывается на другую сторону. А сегодня Димка пропал, отъехав по руслу замерзшей реки буквально на пять минут. Полчаса тишины, потом по радиосвязи сообщает: движок умолк и не заводится никакими силами. Серёга-водитель одел широкие, короткие охотничьи лыжи и ушел. Никого. Ветер и я. Из прочих достопримечательностей: примерно в километре от нас с ветром - какой-то разбитной, с проваливающимися пролетами мост через речку. В итоге всё обошлось заменой ремня на движке. И наш «Буран» снова, как ни в чём не бывало, застрекотал по ледяным ухабистым равнинам.

Одна мысль не дает мне покоя. Одна дума терзает душу и тело во все дни моих странствий по заснеженным землям: как там мои? Как сынишка мой, которому вот уже скоро два месяца? Как доченька, которая прибаливала, когда я уезжал? Как мои старшие без меня? Звоню. Конечно, звоню. Так ведь обнять хочется. Прижать к себе, в маковки поцеловать. Издали – это не то. Вместе, рядом, руками тёплыми – совсем другое.

Потерпи, жена, не роняй тихие слёзки. Всё знаю, хоть и не говоришь, и не скажешь, зая моя, солнышко моё. Дождитесь меня, мама, сестренка, отец! Простите неугомонного!

И ведь ждут. И всё терпят меня… Родные мои!..Я сейчас. Скоро-скоро. Вот уже…