Петушок Петушок, петушок, золотой гребешок, что тобой в это утро воспето? Может, неба цветок, может, меда глоток? Или радость любви, голосистый дружок, возвещаешь в минуту рассвета? Кто-то в небо летит, кто-то ищет покой, кто-то делится светом и словом, но не видят они, как за дальней рекой облака набухают небесной тоской воспаленно и дымно-багрово. Там в огонь превращаются струи вина, и текут проливными дождями из горячей смолы, и грохочет война, и кровавая чаша до края полна, и ладони пробиты гвоздями… Скольких там обезглавят, удушат, распнут, чтоб не слышать ни вздоха, ни крика. Там и словом, и делом командует кнут, и стада человечьи в траншеях пасут, сберегая для бойни великой. Только ты все поешь, все куражишься ты на скаку у тевтонской границы! Или сердце твое прикрывают кресты, или пули боятся лихой красоты, облетая тебя, словно птицы? Не тебе умирать у Мазурских болот, как ни бей пулемет из фольварка, и ни хворь, ни увечье тебя не берет, и в разливе реки открывается брод, а в стене – триумфальная арка… А в России, на месте расстрельного рва (что предсказан твоими стихами) лебеда, одуванчики и мурава, а над ними плывет и плывет синева, провожая века за веками… Африка Крикнул из последних сил исполинский слон, словно ангел вострубил о конце времен… Три ствола, двенадцать ран, алая заря… Колыхнулся океан, дрогнула земля. И закатные лучи хлынули в потир, закатили палачи абиссинский пир, оставляя за собой прокаженный тлен, чередуя пьяный вой с хохотом гиен. Красоту прожечь дотла серостью свинца, обрубить крыло орла, удавить певца, осквернить разливы рек, хлевом сделать храм – научил двадцатый век дьявольским делам. Мы не льем горючих слез, покидая дом, мы не видим больше звезд в небе городском, нас уже не поразят символы времен, мы забыли, кем был взят гордый Илион! Где же дивный мир стиха, на какой земле? Это песня петуха в предрассветной мгле, зарево весенних гроз в кружевах ветвей и огни огромных звезд Африки твоей! Купол неба голубой, как Сикстинский свод, оглушительный прибой океанских вод! Негасимый Божий свет счастья и добра, совершенный, как сонет Дантова пера. Снежный ноктюрн Как много ночь крадет у старика! Спешит и спотыкается строка, мечты летят, ее не дожидаясь, и, расстилая саван для стиха, поземка веет, призрачно тиха, холодная, и ведьмовски седая. Скрещением Чукотки с Колымой, что издавна рифмуется с тюрьмой, рождаются пласты сухого снега. Они хоронят побледневший юг, и тонут острова Антильских дуг, и тучи разрываются с разбега! Мучительно вползают ледники на города, и страшно далеки заливы угасающей Эллады, Леванта помертвевшие моря, и догорает черная заря в заиндевевших колоннадах… Как горько истощение Земли, чьи ландыши и лотосы в пыли, чье будущее, стертое забвеньем, лежит, как бесконечный белый лист, и осыпаются под вой и свист веков и стран ржавеющие звенья… А ночь идет, и плещут волны снов, и поднимают паруса стихов несовременной юности фрегаты, – наш бедный мир услышан и прощен, и океан души пересечен судьбой поэта, странника, солдата. И удивишься, как они просты, мелодии любви и красоты, почти забытые в бумажном вздоре… Молчи, душа, и горе не пророчь! Как много подарила эта ночь, седая, словно раненое море… Миры огромных звезд и снежных гор переполняют сердце, словно хор стихий и ангелов небес и тверди. Тебя он слышит, и тебе поет, и музыка свершает свой полет быстрее сна и выше смерти. | 
Положение о Клубе
Сделать стартовой
