Давненько это было, а вроде, как и недавно совсем, кажется…Близилась моя Днюха. Этот день я не люблю. Проходит он всегда по одному и тому же, неизвестно кем написанному сценарию : собственно, в знаменательную дату, независимо от дня недели, явлением «само собой разумеется» соберутся родственники. Будут неторопливые разговоры о делах семейных, планах на будущее, о высадке рассады и правке забора на даче. «Саммит» с протоколами о намерениях, с целомудренным распитием полбутылки чего-нибудь. Тоска несусветная с милыми и наивными подарочками. Так и хочется сказать: «Цветов не надо – беру деньгами». Лучше б скинулись и набор свёрл подарили, я бы на седьмом небе был!

Накануне этого жена целый день что-то готовила, жарила, парила («Видишь, как я для тебя стараюсь?»). А зачем мне столько еды? Я и не просил столько никогда, и, вообще, я её не заказывал. Мне бы и тарелки жареной картошки с солёненьким огурчиком (лучше, конечно, свеженьким, но это по сезону) хватило бы, да и обычную яишенку с беконом в День рождения слопать мне было бы не в грусть. Но о своих чрезмерных стараниях милая мне потом скажет, чтобы истребовать благодарность и признательность за то, что в мой День рождения она показала родственникам, что и она не шиком лыта и сумела до отвала всех «голодающих» родичей накормить. Вроде как они теперь на всю жизнь это запомнят. У нас в народе, на мой взгляд, это вообще странная привычка, приравненная к культу. Раз праздник - значит покушать. Много и разнообразно, жидко и пастообразно…Варианты даже не рассматриваются. Праздник превращается в приём пищи.

Я понимаю, что для нашего наголодавшегося и навоевавшегося народа вкусная еда - это символ праздника и, вообще, всего очень хорошего. Наверное, поэтому свадьба - за стол; родины, крестины, именины - за стол; умрины, помины, годовщины - туда же. При этом всегда нужно много и долго пить. Причём, поминки через два часа гостями будут восприниматься как именинки, и они будут считать своим долгом перед «горячим» поотжигать «Камаринского», спеть «Вот кто-то с горочки спустился…» и «Огней так много золотых…». Эдакие гимны застолий! А поскольку пожрать и попить «на халяву» (в смысле, что не надо готовить еду и потом мыть гору кухонной и столовой посуды) - это всё-таки хобби приятное, то для этого наш народ выдумал тьму ежедневных подстраховывающих праздников. Если ты не металлург, то можешь сегодня отметить день какого-нибудь святого или юродивого, или застольем порадоваться за французов, что они вообще-то ребята - молодцы, что в этот день взяли Бастилию. Кто эта женщина – Бастилия и сколько раз её взяли - неважно! Раз это праздник - значит это хорошо, что её всё-таки взяли, а ведь могли никуда и не брать…

Но ко всему этому откатыванию обязательной программы в День рождения всегда была вторая часть Марлезонского балета в вольном стиле показательного выступления. И, пожалуй, важнейшая часть. Друзья и сослуживцы. Это люди с высокой степенью внимательности. Они организовывали инициативный комитет по сбору средств для подарка, компенсирующего затраты на их угощение. Средства вышибались бесспорно. Они единственные в своей массе, кто за неделю до даты уже всё вычислили и были морально готовы собраться городом для «шукшинского разврата», оправдывая это якобы радостным днем моего появления в этот искорёженный мир. И свершить это нужно было в ближайшую именно субботу, для того чтобы особо повреждённые в боях с зелёным змием организмы имели возможность реанимации в воскресенье уже где-нибудь на травке. Друзья подходили, чтобы уточнить точку и время долгожданного действа с простыми и душещипательными словами:

- Поздравляю…

- Место встречи изменить нельзя. Бывший «Интурист», в семь. Суббота,- отвечал я, мысленно плюсуя нового друга.

Список друзей пух опарой, и я, улыбаясь, вычислял, где они будут, когда я буду «стрелять» пятисотку на такси.

- Не поздно? - обеспокоенно вопрошалось.

- Водки - две коробки. Не считая возможности «догона».

Возведя глаза к небу, мужики выводили про себя подушный минимум и, удовлетворённо кивнув: «пойдёт, пойдёт», уходили нагуливать аппетит до субботы.

Дальнейший вопрос стоял в том, ЧТО на себя надеть, чтобы и от всех не отличаться, но и именинником выглядеть. Распахнув дверцы шкафа и взявшись за верхние их уголки , тупо гляжу в груду тряпок на плечиках. Парадка с золотыми погонами и жёлтым ремнём жалобно намекнула о себе малиновым звоном медалей. Виси пока, я ещё не умираю, а очень даже наоборот! Устав мысленно комбинировать пиджаки с брюками, галстуки с рубашками и носки с запонками, плюнув на это безнадёжное занятие, решаю надеть бесполую одежду огородника – футболку с Джоном Ленноном и художественно изрезанные джинсы – символ американского свободомыслия на российском потребителе.

Утроба шкафа по внутренним стенкам была закрыта советским плакатом, где пионеры всех тогда братских республик в национальных костюмах немыслимых ярких расцветок салютовали любимой партии и вечно живому, как канадская ель, дедушке. В глазах детишек горел пламенный пыл пролетарской преданности. В центре стояли дети великой общности «советский народ» – русские пионеры. Девочка была в школьном коричневом платье смольненской институтки с белым передником, на мальчишке были синие шортики и белая рубашечка. Художник - коммунист, наверное, подумал, что «как бы чего не вышло», и русскими костюмами русских же детей не одарил... История отечественного платья у государства гегемонов начиналась с пионерских галстуков. Ещё бы…весь мир до основанья, а затем… Я задумчиво смотрел на обделённых детей. Русскими же и обделённых… Думалось, что вот так вот в угоду другим народам (как бы это никого даже случайно не обидеть, иначе они заплачут и уйдут), в России опять отказались даже от её коренного населения.

Было как-то обидно за то, что Николаич, рубанув шашкой себе по крайней плоти, обозвал нас всех россиянами. Ему было безразлично – сам -то он кто? Нас опять лишили права называться русскими в России, всё опять, как в эталоне федеративного устройства – Америке, стране, в которую, выдавливая коренное население, пёр сброд со всего Старого Света разжиться золотишком. Когда аборигенов почти не стало, было признано, что они- нацменьшинство, и им разрешили жить в ИХ стране. Обкатанная история повторяется на следующем витке. Мы тоже радуемся пластмассовым ожерельям «мэйд ин…» А вот в Прибалтике живут не прибалты, они конкретно заявили, кто они, и русским там тоже места нет. По большому счёту, прибалтов за это нужно уважать - мы обижаемся на них с точки зрения Коминтерна. Всё верно: их позиция достойна уважения, просто это делается не так. У нас, зная, что будут жить в Пиндостане, русские дети с младых ногтей азартно учат английский. Так то - английский! Почему бы не учить литовский, если собираешься жить в Литве? Вперёд выставляются принципы национализма.

Я помню, как в отстроенном русскими аграрном Кишинёве захлебнувшиеся суверенитетом молдаване, отказавшись от своей национальности, всерьёз обдумывали возможность стать «великим румынским народом». Они до хрипоты скандировали «чемодан-вокзал-Россия» у памятника своему единственному царю, который им установили русские! Наспех печатались новые учебники, разговорники, пухлые русско-молдавские словари, где русские слова «трактор» и «ракета» на великом румынском языке звучали никак не иначе, как «трактор» и «ракета». Без особо подготовленного переводчика ничего не понять!

Говорить по-русски становилось не только бесперспективно, но даже небезопасно. Как - то, выехав из Кишинёва в Одессу на такси с ещё говорящим по-русски таксистом, мы завязали спор на модную тогда тему главенства стран развалившегося Союза. Водитель убедительно доказывал, что без Молдовы Россия никогда не сможет встать с колен, на которые её своим гордым уходом поставила именно она. Он даже пугал, что, если Россия откажется задаром пичкать Молдавию газом, они для России так взвинтят цены на помидоры и виноград, что мы повымрем с голоду…Я ехал молча, и, для того чтобы у меня не «треснула харя» не столько от обильного питания дешёвыми виноградом и помидорами, сколько от расползающейся улыбки, я дипломатично пальцами сдавливал щёки. Стратегические запасы молдаван просто обезоруживали!

Высвободившиеся от русской «оккупации» народы выпятили свои «обескровленные» Советским Союзом рахитичные национальные грудные клетки «мощных» экономик, но, привыкшие питаться «с общего стола Союза», они стали проситься в НАТО и прочие ГЕТТО, где будут регулярно получать фаст-фуд за неизбывную ненависть к России с предоставлением площадей у себя для базирования ракет "закадычного друга" нашей страны. Их мстительно приняли. Нас же принимать опасно, ибо русские месячным запоем разнесут вдребезги устоявшиеся принципы буржуазной морали. Но практика показала, как запад, только вознамериваясь демократично поделить между собой жирный кусок балканского пирога, примерял эти куски к своему рту, глядь, а русские этот пирог уже доедают! …Причём с их ржавой, допотопной техникой, дедовщиной. И тут в памяти всплывают рассуждения о загадочности души этого народа.

Говорить в России с иноземцем нужно тоже на его языке или на английском: ну как басурманин чего-то не так поймёт - ему наплевать на русский, он знает : мы сами прогнёмся. Говорить с ними нужно на языке той страны, где они живут. Язык русичей размывается чубайсовскими ваучерами и горбачёвскими консенсусами, кочегар уже-машинист котла, бульдозерист-оператор, а те, которые около денег крутятся, те вообще менеджеры. Хозяйки пекут дома пиццы, забыв о пироге с грибами и, откушав оное жорево, томно тянут: «Ва-а-а-а-у-у-у». Меню Юлии Высотской страшно слушать: я с удивлением узнал, что обычные рожки - это паста… «паста маринаре» (так, что ли привычные макароны по-флотски? Зато как звучит! Адмирал Ушаков в гробу перевернулся!) . Многие молодые сограждане называют свою Родину пренебрежительно Рашкой. Скажи такому «редька с квасом» - фи-и-и – кака; скажи «рэдиш с колой», и он будет чувствовать себя лихим ковбоем в чаксах, на кадиллаке и с чипсами.

Не посетить все эти фабрики быстрожора с десятком наименований котлет с хлебом никак нельзя: иначе ты будешь выглядеть тупорылой деревенщиной; «продвинутые по гламуру» соотечественники станут тебя презирать за квасной патриотизм, а любимый дядя Сэм умрёт то ли от инфаркта, то ли от диареи при этом. А на обед я бы лично предпочёл вместо дистрофического пакетного супчика с кубиками и сухариками миску наваристого густого борща из свежей капусты со шматами разваренной свинины, с укропчиком, петрушечкой в толстых блёстках расплавленного жира и краюхой горячего хлеба. На второе я не отказался бы от упомянутых Федей, дьяком посольского приказу из фильма Гайдая, почек заячьих верчёных, от голов щучьих с чесночком, от икры красной, икры чёрной…Хотя нет, икра очень дорога и высоко ценится у Пиндосов всей планеты, поэтому русским её есть не по карману -вкушать придётся икру заморскую, баклажанную…по цене 10 копеек за ведро, причём 10 копеек будет стоить само бумажное ведро.

Русские за границей нужны только как умы для развития супер экономик и нано технологий или как дешёвые и покладистые бэбиситтеры, ну и, конечно, как наборы органов для трансплантации уже которое десятилетие успешно загнивающим своими телами буржуям. А нашим детям-инвалидам на операции за границей нужно «сбрасываться» всем миром на благотворительные счета в банках – государству маленький, но больной гражданин не нужен: там до сих пор не могут распилить золото партии, причём опилки будут тоже закопаны в песочек Майами-бич - там его меньше видно. Почему на производство водки государство «наложило лапу», как на золотую жилу, а от бесплатной медицины, хотя бы для несовершеннолетних детей ( в свои Вооружённые Силы ему подавай здоровенькое пушечное мясо) отвернулось в сторону зарубежных производителей БАДов?

Мелькание очевидного-невероятного отвлекло от попыток выбрать что-то из своей импортной одежды. Я гордился тем, что искренне негодую по поводу того, что нас снова купили за стёклышки и цветные тряпочки с бусиками, за то, что мы, как практичные и гордые папуасы, рассчитались за них чистыми золотом и нефтью… но я все-таки снова сосредоточился на заколках для галстука - не пионерского…

Меня внезапно так шваркнуло идеей, что, забыв про парад суверенитетов и унижения своего народа, я руками резко раздвинул плечики с модными шмотками и, выпучив глаза, уставился на пионеров. Конечно! Русская национальная одежда! Это же очевидно! Я ведь русский, бляха-муха! Скосив глаза на импортную одежду с чужими лэйблами, я понял, что придётся импровизировать именно потому, что история платья российского начиналась с пионерского галстука. Перед глазами стоял образ русского дореволюционного коробейника в косоворотке, сапогах и картузе.

Первыми всплыли на свет божий мои хромачи. Они пересохли настолько, что их носки были загнуты кверху, как края у ломтиков «голландского» сыра третьего января. Нужна была косоворотка. Легче было найти вагон с пионерской атрибутикой. Думая о том, что в наших забитых тряпками любых кутюрье ларьках косовороток нет, ибо, по мнению земляков, сермяжно это, кондово и домоткано - убого, а модно и красиво - это щеголять в китайском Версаче, я красил сапоги. Именно красил, потому что они впитывали крем, как губка. Штаны в мелкую полосочку у меня были, нужно было только утюгом распарить стрелку обратно. У меня была даже обшарпанная балалайка без струн.

Картуз я купил за одну тыру и бутылку у деда Никифора, который после первой стопки из немедленно откупоренной флакушки собирался долго повествовать мне об истории сего головного убора. После третьей я выпросил у него метр пеньковой верёвки для пояса и засаленный кисет. Замшелый дед, предлагая за еще бутылку и пачку синего Винстона часы с кукушкой и поломанную швейную машинку Зингер, видимо, принял меня то ли за скупщика краденого, то ли за старьёвщика.

Рубаху я нашёл на распродаже театрального реквизита в соседнем городе по интернету. Стоила она сто пятьдесят зелёных . Дороговизна объяснялась дырками в канализационных трубах краевого драмтеатра и ещё каким-то долгостроем. Косоворотка была шикарная! Любая сорочка от кутюр выглядела бы рядом с ней носовым платочком и стократно проигрывала бы перед простой рубашкой народа. Воротничок-стоечка, застёжка, листочка кармашка были вручную вышиты петушками (хотя, может, и курочками - в половых признаках птиц я не разбирался, другое бы дело…). Орнамент витиевато вился вокруг них. Льняное полотно косоворотки не мялось даже при сильном сжимании и приятно холодило на ощупь. Продуманность конструкции, взаимосвязь минимума элементов и удобства косоворотки демонстрировали вековой опыт и мудрость народа.

Дома, когда всё было отглажено недовольной моей затеей женой, началось перевоплощение. И началось оно с утверждения любимой, что мне когда-нибудь набьют лицо за мои понтовские выкрутасы; однако когда я, переодевшись, сжал голенища сапог гармошкой, надел картуз и, улыбаясь, взял в руки балалайку, жена рассмеялась и сказала:

- А смотри-ка, нарядно! Очень тепло выглядишь!

- Тебе, наверное, показалось, ты разве русская? - пошутил я.

Оглядывая меня, она как-то светло улыбалась. Ей явно нравилось. Захотелось одеть на шею связку баранок, взять под мышку самовар…Затянув дурашливым голосом «ка-а-анфетки, бараночки», я всё же сообразил, что всё это - уже сильный перегруз образа, подпоясался дедовой верёвкой, повесил на него кисет и сунул пачку «Петра» в карман брюк.

Святая моя половина напутствовала устоями приличного поведения, нормами потребления напитков, спрашивала шутливо, через сколько дней ждать домой, пальцами снимая с меня невидимые ниточки, волоски и пушинки…Со мной идти в наш «алкашный вертеп» она наотрез отказалась. «Ну, иди, гастролёр-балалаечник…», - благословила подруга жизни.

Спускаясь по маршу, я почему то чувствовал, что она меня сейчас перекрестит в спину, и я, не оборачиваясь, вытянул вверх руку жестом: «Пока, не поминайте лихом».

Будучи заядлым неплательщиком штрафов ГИБДД за мелкие превышения, невключения и прочие отсутствия даже просроченных аптечек, я сознавал себя осторожным почитателем Административного Кодекса (кодекс я чтил, как завещал великий комбинатор), именно поэтому я пошел пешком, понимая, куда иду. Но основной причиной было скорее то, что я хотел порисоваться на улице. Эффект был виден сразу. Русские люди не понимали, во что я одет. Они СМОТРЕЛИ. Улыбались, поворачивали в мою сторону детей и показывали им на меня пальцем. Наверное, они говорили им: «Вон смотри, Петрушка из дурдома сбежал». Одна бродячая собачка на меня неуверенно тявкнула. Многие люди, продолжая идти, вывернув головы, натыкались на фонарные столбы, расположенные на тротуаре особым русским способом…посредине…Мне было страшно весело. Я нёс балалайку без струн, положив её на плечо, шел, лихо заломив картуз. Старики смотрели на меня, как на привидение из своего сопливого детства. Среднее поколение было в замешательстве от неожиданности увиденного, а поколению «Пепси» было все пабарабану, далампачки, фиалетава, и паралельна.

При входе в зал ресторации меня встретило восхищённое «О-О-О-О-О!!!!» и аплодисменты моих друзей (встречу гостей я заранее поручил официантам, обслуживавшим заказ) и редких в это время посетителей. Мой костюм явно был приятным сюрпризом для всех. Барабанщик разыгрывающегося оркестра подхватил хлопки ударами палочки, превращая аплодисменты в ритмичную овацию. «Население» ресторана заметно «зажигалось». На этой эмоциональной ноте выскочил конферансье со своим извечным: «Для наших гостей из солнечного Магадана»…

Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. Галопом проскочив никому не нужную официальную часть, мои гости веселились, танцевали. Угощались и фотографировались со мной и моей балалайкой, особой популярностью пользовался картуз. В нём и с балалайкой в руках, в разных позах ребята кривлялись под Фредди Меркюри и Майкла Шенкера. Повеселевшие жены друзей предпочитали более романтичные сценические образы: повязывали голову платочком и косметическим карандашом рисовали себе чёрные и синие веснушки, помадой разрумянивали щёки. Заинтересованно в зал спускались иногости отеля. Ужиная, они часто и с энтузиазмом посматривали в нашу сторону, их очень интересовало русское бесшабашное, с взрывами хохота, веселье.

В коротком антрактике подошёл гитарист ансамбля и вежливо попросил поиграть на балалайке. «Играй, сколько хочешь, на ней всё равно струн нет»,- разрешил я. Пообещав, что это не проблема, он испарился. Через полчасика со стороны эстрады донеслось балалаечное треньканье «Во саду ли, в огороде...», которое вызвало такой восторг у публики, что песня из «Титаника» намоталась на свой «Оскар» и укусила себя за живот от такого своего падения.. Инструменты музыкантов "обновились", было видно, что они уже не просто отрабатывают. Они от души наяривали и сами балдели. Влияние чего-то своего, народного и самобытного автоматически делало всех добрее. Мой праздник достиг апогея…Женщин за столом не было, они изредка подбегали к нему хлебнуть минералки. Почти весь зал гарцевал в центре ристалища. Иностранцам, втянутым в веселье русского отчебучивания, было жаль утомляться; шампанское лилось, официанты шныряли, как мыши, разнося горячительное и прохладительное; аншлаг нарастал; валютная река гудела на перекатах.

Я стал мартышкой для фотосессии. Вальяжно отвечая на просьбы иностранцев сфотографироваться вместе, я говорил: «Три доллара» и получал двадцатки; их, небрежно валяющихся в глубокой супнице, было больше, чем я видел когда-либо.. Вскоре ко мне шаркающей походкой подошёл администратор и, заботливо отведя за колонну, прожурчал: «Я нисколько не сомневаюсь в наличии лицензии на Ваш бизнес, однако наше ОАО решило предложить Вам считать свой заказ оплаченным, если Вы удержитесь в этом темпе до закрытия» и подмигнул. Обернувшись на своих, я подумал, что мы раньше никуда и не собирались, «милостиво» согласился и попросил Его Сатанинство подбросить иностранного мяса в горнило кабацких страстей. Кто-то уже дурашливо орал: «Поехали к Яру, к цыганам…в нумера тоже поехали-и-и-и!»

Стихло как-то вполовину. На входе стоял негр, плотный и высокий, его губищи были приветливо растянуты. Ему явно нравилось происходящее. Подлетевший к нему админ что- то лопотал через переводчика, мотая головой в мою сторону. Негр направился ко мне, губищи растянулись ещё приветливее. За ним раскачивался квадрат телохранителя и фигурка тщедушного переводчика из социальный прослойки «офисный планктон-вся жизнь-карьера» Одетый на двести баксов, он рассчитывал выглядеть на 20000; сильно ослабленный браслет его шанхайского «Роллекса» висел на кисти руки, чтобы его всегда было видно. На лице недавно отбушевала эпидемия юношеских прыщей. Его уверенность демонстрировала, что он через пару лет достигнет на своём камбузе вожделенной должности старшего спун-уошера.

Он крепко жал мне руку и что-то говорил. Прыщавый перетараторивал о поздравлениях и о желании мистера негра тоже сфотографироваться, Охамев на волне финансового куража, я борзо ляпнул: «Пятьсот»… Переводчик, казалось, сикнул в штаны, присев. Негр от души рассмеялся, чувство юмора у него было здоровым. Отойдя на пару шагов, он, раскинув руки, покачался из стороны в сторону, негромко рыча. На медведя он был похож без услуг Прыщавого. Я ответил, что в России сейчас не сезон на медведей, потому что они все ушли на отлёжку за уральский «бугор». «Сибиррр..моррос»-я изобразил, что мёрзну, потирая себя руками. Негр протянул на чистом английском: «А-а-а-а-а-а-а…», и в ответ вывалил мне весь свой запас русских слов: « Сибирр, ушьанка, водка, медвед, билядд, матрьощка» и предложил вообще заменить мне одежду в его пользу, что, мол, у него в номере на меня есть отличный президентский костюм в стиле «Кэжуал». Прыщавый, позеленев от зависти, подмигивал, но это вполне мог быть и нервный тик. Я на всякий случай согласился. Прыщавый, казалось, сейчас умрёт. «Диил?»,- спросил представитель угнетённых негров, протягивая руку с розовой ладошкой. «Диил, конечно, ещё бы не диил»,- я поймал себя на том, что как-то гадостливо и по-жлобски рад. Веселый негр обернулся и шевельнул указательным пальцем - к нам засеменили официантки с подносиками, на них стояли доверху полные гранёные стаканы. Я понял, что сейчас будет. Такой подлости я не ожидал даже от видавших виды соотечественников. Переводчик промямлил, что мистер хочет по-русски скрепить нашу удачную сделку. Когда негр доцедил, закусить хотел уже весь ресторан; я твёрдо был уверен, что в наших компашках ему пожизненно пить последним. Обняв негритянского перца по-приятельски, позвал переодеваться, пока его не «унесло» в русскую нирвану на просторы Сибири. Меня, как столбовую дворянку, переодевала такая прислуга, в присутствии которой одеваться не хотелось, мне нужно было только надеть брюки и приподнять руки. На мне было всё! Офонарев от своего отражения в зеркале, я предложил уже готовому в хлам товарищу негру сфотаться. «Пятьсот…»,- тут же гаденько ляпнул завистливый Прыщавый. Я его грубо послал : в нём было что-то сродни моему настроению.

Моя русская одежда складывалась в бумажные пакеты. «Сволочи, наверняка для дезинсекции складывают»,- подумал я и, попрощавшись с охладевшим ко мне негром, тренькнув по струнам отнятой у гитариста балалайки, спустился вниз.

Ресторан давно закрылся, но друзья и посетители чего-то ждали. «Вас отвезут. Когда захотите»,- сообщил сопровождавший и удалился. Я второй раз за вечер услышал: «О-О-О-О-О-О!!!» в свой адрес. Теперь хлопали и в кухне. По-моему, шевелил плавниками даже снулый швейцар. Мне не было приятно так, как в первый раз. Такого веселья уже не было, народ расползался. Я не мог понять-откуда у меня это беспокойное чувство.

Мерседес вёз домой. Я, глядя в окно, вполголоса выразил отношение к самому себе: «…это ты-билядд…самый настоящий…». Я попросил остановиться и отпустил машину. Стягивая с себя президентский костюм, выворачивая карманы и, не найдя ключей от моей «пятёрки» цвета икры баклажанной, заморской, я со стыдом понимал, что не от тех Жигулей потерял ключи. Бросая костюм в воду набережной, я думал о том, что мы, русские, каждый лично, по частичке продаемся, отщипывая от Родины по кусочку, если не там, то там. Негодуя на несправедливое к себе отношение, смотрим в шкаф, забитый импортом, клянём чудеса автопрома, считая, что русское не может быть хорошим по определению, не признавая даже элегантность наших истребителей и грациозность танков; едим то, что модно есть, а не то, что хочется; говорим их словечками, смотрим на их секс, которым они неустанно занимаются даже в фильмах ужасов; мы страшно завидуем их жирной жизни и только при запахе личной выгоды легко идём на компромисс, не думая о своём предательстве. Поймав эту способность нашего народа, нас разлагают умышленно, начиная с детей, для того, чтобы вырубать наши леса, алчным скальпелем ампутировать внутренности нашей страны. Нам ничего не надо. Мы знамённым бархатом обиваем кресла для депутатских задниц. Муар Георгиевской ленточки героев мы для демонстрации любви к своим нищим ветеранам, не отдавшим эту землю на изнасилование, привязываем не у сердца, а на кончики антенн своих иностранных автомобилей; мы легко можем привязать её и на ручку сортира, и никто не упечёт за это лет на стопятьсот. Мы взрываем храмы и строим на их месте бассейны, а потом снова ваяем храмы. Мы - циничные люди, мы ничего не бережём своего, надеясь, что наше что-то другое нам принесут из-за границы. А кто всё это делает? Лазутчики забугорные? Это все делаем мы все вместе, и каждый по отдельности! Мы очнёмся тогда, когда наша страна будет лежать под палящим солнцем, как выеденная американскими койотами оболочка мёртвой коровы. Я понял и причину своего гадкого настроения. Я сегодня праздновал не День рождения, я праздновал день своей моральной смерти…Я продал косоворотку…

 

Примечания:

 

1. Косоворотка - рубаха с косым воротом, то есть с разрезом сбоку, а не посередине, как у обычных рубашек. Разрез сбоку на косоворотке, по версии академика Лихачёва, создавался специально для того, чтобы нательный крестик не выпадал во время работы.

2. Картуз - шапка, мужской головной убор.

3. Кисет - небольшой мешочек, затягиваемый шнурком (обычно — для хранения табака)

4. Тыра - одна тысяча рублей ( 1 т.р. )

5. Вторая часть Марлезонского балета-театрализованное представление с участием королевских особ. (Тупо-оргия).