Самое главное – не поддаться наркотическому желанию окунуться в море интернета и утонуть в волнах автосайтов, политического вранья и порнухи, отдавшись круговороту мутной воды в природе человека.

«Тропик рака»* - это слишком заразное занятие для воскресного утра, поддёрнутого плаксивыми и сопливыми тучами октябрьского неба. Париж с его похабно-беспомощными женщинами перекрывает кислород и хватает за самые интимные места подсознания, будоража физиологию желаний.

Можно, конечно, заразиться тягомотиной Льва Толстого, книги которого не могут вместить мысли, разбухшие в голове гениального старца, тронутого Богом за причинное место, из которого произрастают Анны, Вронские и другие не менее нервные персонажи бесконечных романов.

Мне милее Антоша Чехонте с его чахоточными идеями продажи вишнёвого сада и спивающимся дядей Ваней. Ах, дядя Ваня, хороший и пригожий! Дядя Ваня – весёлый наш толстяк! Без дяди Вани мы не на шаг! – пробивается сквозь вату времени песенка пролетариата, неожиданно для себя победившего классового врага и спившегося на радостях. Не берите пример с дяди Вани – ни к чему хорошему это не приведёт. Спивающийся интеллигент – самый опасный классовый враг для пьющего работяги.

Всё-таки, литература – заразное дело и возникает самопроизвольно из болезненных проявлений нашего бытия, находя очередную жертву среди любителей эпистолярного жанра. «Недаром Москва, спалённая пожаром, французу отдана». Не будь этого события, не было бы гениально-занудного романа и не менее гениально-занудного русского писателя.

Эк куда замахнулся, парень! Сам-то что из себя представляешь? Так себе – козявка! Моська, лающая на слона! Сопля, размазанная по литературным сайтам интернета! Утрись своим грязным носовым платком и сходи в консерваторию, пропахшую стухшими звуками, застрявшими в старинных, поражённых плесенью стенах. Пусть твоя глухота, возникшая не сразу после рождения, а под влиянием бытового шума с преобладанием грохота кастрюль и матов пьяного соседа, не даст тебе насладиться звуками органа, напичканного фугами Баха и какой-то неизвестной тебе дребеденью, но ты хотя бы почешешь за ухом, когда проснёшься от деликатного толчка в бок заботливого соседа-меломана.

Самое главное – не дрейфь! Где наша не пропадала! Невежество сильнее просвещения, когда оно, следуя своей натуре бьёт по мордам интеллектуальные души, распятые на кресте безверия, в полной уверенности в свою безнаказанность.

Какой пассаж! Наказание приходит неожиданно и в самых неподходящих местах в виде продолжительных запоров на унитазе или утреннего похмелья после отчаянной вечеринки с закадычными друзьями, когда надо спешить на работу; или венерической болезни, подаренной тебе красоткой, снятой по случаю на панели официального офиса солидной фирмы, где ты куёшь бабки, а жена требует от тебя исполнения супружеских обязанностей и дети лезут целовать любимого папочку.

«Се ля ви» спасительной соломинкой подставляет спину, и ты карабкаешься на неё лаптем и идёшь с ней на дно, пуская пузыри вопросов: «Зачем и почему?»

«По кочану! Бей его, суку по кочану!» - вопит кто-то безликий, спрятавшийся за ширмой серых официальных зданий и в революционном порыве тащат твоё обмякшее и уже мёртвое тело в яму, куда свалены уже тысячи и тысячи трупов, когда-то носящих гордое имя – ЧЕЛОВЕК!

Само главное в такой ситуации – не нервничать, а то жизнь, спрятавшаяся за ширму стрессов, подложит инфаркт или какую-нибудь иную хворь,. Олимпийское спокойствие – вот чего не хватает нам в самых простых жизненных ситуациях, ставящих раком бессребреников перед жаждущими поиметь больше всех. Вас, жаждущих поиметь, много, очень много, и лучшие ваши представители изображают из себя Наполеонов и Цезарей, Львов Толстых и Достоевских, Немировичей-Данченко и Серёг Есениных, подставляющих в психиатрических больницах свои разбухшие от дерьма задницы под не простерилизованные шприцы с анаболиками.

Психушки – обители зла и добродетели, фанатизма веры и неистовства безверия, золотые клетки для райских птиц и кладбищенских ворон. Будьте здоровы, господа, и не напрягайте усталых докторов, заполняющих бесконечные отчёты о массовых психозах и повальных суицидах на почве страхов перед жизнью, такой же желанной и радостной, как и ненавистной, и мрачной!

Да здравствует суицид посреди поля с распятыми на крестах иудеями и русскими, кавказцами и мормонами, великими и убогими, больными и здоровыми, всеми, кто не согласен жить по законам человечества, замешанных на дрожжах насилия и алчности! Нет радости от убийств ради прогресса и демократии, но нет и иного пути в светлое будущее, как дороги, ведущей в ад.

А пока суть да дело, наслаждайся жизнью! Ведь она так коротка и заканчивается для всех без исключения трагически. Чего желаете, люди? «Не дай мне, Бог, сойти с ума? Уж лучше посох и сума?» Как трогательно умничать и считать себя избранным Богом и отвергнутым людьми! Как бессмысленно пытаться оплодотворить чужую плоть, уже не способную к рождению нового, когда твоя тупо тыкается в заветное место и елозит туда-сюда без всякого смысла и наслаждения, демонстрируя половое бессилие, неизбежно настигающее каждого, кто относит себя к роду человеческому.

Сколько трагедий произросло на почве мифа о существовании любви и ненависти, наслаждения и страданий, здоровья и болезней.» Эх, Андрюша, нам ли жить в печали!» – крутится пластинка далёкого детства, заправленная в старый патефон со стальной пружиной, требующей постоянной работы человеческой руки.

И мы лежим под звуки похоронного марша, усыпанные цветами или небрежно прикрытые рогожкой, отгуляв свои дни рождения и юбилеи, покуражившись над бесконечной чередой праздников и литургий, засунув себе в задницу геморроидальною свечу и поставив за упокой души церковную. И расплавленный воск капает нам на босые ноги, напоминая о живом и обещая бессмертие души.

Ау! Где ты, Бессмертие, за каким спряталось порогом и в какие одежды облачилось? В белые ли? Или в чёрные? То, что не в цветные – это точно. В цыганское одеяние обряжается только жизнь. Бренчат гитары и ромалэ зажигают танцы, изображая страсти и любовь. Платье сбрасывается к утру, когда усталые любовники решают отдохнуть на супружеском ложе и обнаруживают пустую и скомканную чужими телами постель.

Самое главное, не отчаиваться, а принимать данное, как приключение, подаренное тебе в наивном детстве коварной жизнью. Детство, почему тебя называют золотым, ведь ты – позолота под которой рано или поздно обнаруживается ржавое железо колоколов, звонящих по нам?

Не упирайся рогом в новые ворота, пытаясь убедить себя и других, что «человек создан для счастья, как птица для полёта». Нет выдумки наивней, чем эта. Самое страшное, обнаружить обман в конце жизни, когда уже ничего нельзя исправить и пройти по ней заново без заблуждений и иллюзий, понимая, что человек – пустышка в бесконечной игре мифических богов, проигравшихся в пух и прах и бросивших озверевшему человечеству фишку Христа, как ставку на выживание.

Человек создан для страданий и жестокости, он пожирает сам себя даже тогда, когда вокруг изобилие съедобных неодушевлённых тел. Ему подавай свежатинку, ощущение всевластия над самим собой, и стелется дым концлагерей по истерзанной снарядами Землёй, и пьяные солдаты рвутся в атаку, устилая белыми костьми поля и леса. За Родину! За Сталина! Аллах акбар! Именем Христа! И стыдливо в словоблудии прячут классовую ненависть, национальные пороки и бессилие перед действительностью власть предержащие, надеясь успеть насладиться прелестями жизни, как будто по другую сторону бытия будет время хотя бы вспомнить о них.

А лодочник налегает на вёсла, торопясь перевести их на ту сторону реки, где нет ничего, ни времени, ни пространства, ни материи; где дух витает над картинами рая и ада, не зная, как их повесить без стены, гвоздя и молотка. Произведения, дрожащие призрачным миражом, сотканные из ничего, возникающие ниоткуда и исчезающие никуда.