Я выглянул в окно.

Далеко, сквозь сопки невысоких гор, по медленно поднимающемуся печному дыму угадывались крыши домиков, спрятавшихся в ослепительно-снежном забытом Богом раю.

 

Командировка моя заканчивалась и билет на поезд лежал уже в кармане, но на душе было тоскливо и совестливо.

 

В тот, 1963 год я приехал в Юрюзань, что в 300 километрах от Челябинска, на завод, где намечался выпуск холодильников.

Насквозь прокуренный грязный и холодный вагон, с наполовину выбитыми стёклами окон, вытолкнул меня на заснеженный перрон в спускающиеся сумерки. Поезд тут же тронулся дальше в сторону Уфы, свистнув на прощанье, и морозный воздух вмиг укутался паровозным дымом.

 

Заводской "Москвич" уже ожидал меня и, виляя по извилистой гористой заснеженной дороге, спустя минут двадцать, доставил наверх в город. Квартира для командированных находилась на первом этаже двухэтажного дома. На пороге, повидимому уже предупреждённая о приезде, меня приветливо встретила женщина лет тридцати, которая была и администратором и уборщицей, одним словом хозяйкой этого приюта для редких приезжих. Назвав себя Ольгой, она провела меня, как мне показалось, в давно пустующую, но чисто прибранную квартиру с тремя по-солдатски заправленными кроватями и предложила занять любую понравившуюся.

 

- Располагайтесь и отдыхайте с дороги. Уж извините, горячей воды у нас нет, но зато вот электрический чайник. Чаёвничайте, отдыхайте, а с утра за вами заедут.

 

Внезапно в приоткрывшуюся дверь просунулась голова девочки лет семи с рыжеватыми вьющимися волосами:

- Мам, а мам! Ты скоро? А то Анька плачет.

 

- Иду, закрой Настя дверь, холодно.

Девочка скрылась.

 

- Вы устраивайтесь. Я то живу в квартире напротив. Если что надо, не стесняйтесь, стучите. Только дайте мне до утра ваш паспорт для регистрации".

 

За окном было уже совсем темно. Усталый и намёрзшийся за длинную дорогу я, попав в эту тёплую комнату, разомлел и, не ужиная, лёг, чтобы почитать свежий номер газеты "Правда", лежащий на столе, но быстро заснул.

 

Рано проснувшись, я заварил чай, наскоро привёл себя в порядок и, выложив на стол из сумки нехитрые продукты, что жена обычно давала мне на дорогу, сел завтракать. В это время дверь отворилась и на пороге появилась, уже знакомая мне Настя, держащая за руку свою младшую огненорыжую сестрёнку Аньку, девочку лет трёх-четырёх.

 

- Дяденька! Мамка забегала и ушла в очередь за хлебом, а это велела отдать. Настя протянула мне паспорт, а глаза, голодные глаза двух девочек откровенно разглядывали эти "сокровища", разложенные на столе: батон белого хлеба, масло в майонезной баночке, кусок сыра и кружок колбасы.

 

Кусок хлеба застрял у меня в горле. Я усадил девочек рядом, сделал несколько бутербродов, налил чай и, глядя на эти восторженные детские лица, сам забыл о еде.

 

Спустя пару минут в комнату, постучавшись, вошла раскрасневшаяся с мороза Ольга с буханкой чёрного хлеба. Смутившись, она забрала детей и, поблагодарив меня, попросила впредь не баловать девочек.

 

Назавтра, будучи в городе, я зашёл в магазин "Продукты". Ассортимент не мог быть скуднее - соль, спички, да в судке красовалась ржавая высохшая селёдка. И всё...За чёрным хлебом жители вставали в очередь с ночи.

 

Всё задание, намеченное на командировку, было выполнено за два дня.

"Через пару часов сяду на поезд и обратно, в Москву", - думал я, глядя в окно.

 

Но как-то было больно и стыдно за увиденное: за Ольгу с её девочками, за этот прекрасный край, за Москву, которая снабжалась лучше, за то, что ничего не менялось уже столько лет...

 

У окна затормозил знакомый "Москвич". Я вышел, захватив портфель. На площадке со мной тепло попрощались девочки и Ольга. Шофёр газанул, и мы медленно покатились вниз...

Сумку с домашними харчами я оставил на столе, прикрыв её газетой "Правда", где на первой полосе крупным заголовком было опубликовано Постановление ЦК КПСС и Совета Министров СССР "О МЕРАХ ПО ДАЛЬНЕЙШЕМУ ПОВЫШЕНИЮ БЛАГОСОСТОЯНИЯ ТРУДЯЩИХСЯ".