Авраам Суцкевер (1913-2010)

В Тель-Авиве 20 января скончался израильский поэт Авраам Суцкевер, выходец из Беларуси, который дружил с Ильей Эренбургом и Марком Шагалом.

Его стихи 1930-х годов переводил на русский язык Борис Пастернак.

Авраам Суцкевер родился в 1913 году в Сморгони (Гродненская область), а умер в еврейском государстве признанным, хотя и недостаточно известным широкой публике поэтом, который творил на идиш. Возможно, смерть поэта отражает известный путь языка, на котором Суцкевер упрямо писал свои замечательные стихи, признанные современниками, сообщает БелаПАН.

После советской оккупации Литвы поэт работал на радио в Вильнюсе (Литва), в 1941 году бежал с женой Фрейдке из Вильнюсского гетто в лес, воевал в партизанском отряде у озера Нарочь, советским транспортным самолетом был вывезен за линию фронта, сотрудничал с Еврейским антифашистским комитетом и дружил с еврейским поэтом Перецем Маркишем.

В 1946 году Суцкевер уехал из СССР в Польшу, в качестве свидетеля участвовал в Нюрнбергском процессе, в сентябре 1947 года при помощи Голды Мейер нелегально прибыл в Палестину. В 1948—1949 годах работал военным корреспондентом и участвовал в освобождении Негева.

Суцкевер создал литературную группу «Юнге Исроэль» («Молодой Израиль»), а затем — литературный журнал «Де Голдене кейт» («Золотая цепь»), много лет публиковавший стихи и прозу на идиш.

В 1985 году Суцкевер был удостоен Национальной премии Израиля. В 2005 году вышел сборник его избранных стихов, ставший последней книгой поэта. Все его 20 книг переводились на иврит, английский, французский, немецкий и другие языки.

Критики называют Суцкевера одним из величайших поэтов XX века.

 

Авраам Суцкевер (1913-2010)

ТЕЛЕГА БАШМАКОВ

(вольный перевод с идиша – Эрнст Левин, 29.01.2010)

- Friday, January 29, 2010 at 14:03:09 (EST)

 

По переулкам спящим –

Унылый скрип колёс.

Телегу лошадь тащит:

Ботинок целый воз.

И туфель, и сапожек,

И разных сандалет,

Из тканей и из кожи:

Каких там только нет!

Есть новенькие, в глянце,

И рваные в клочки,

И прыгают, как в танце,

В телеге каблучки.

– Что это? Праздник? Свадьба?

Откуда и куда,

Хотелось мне узнать бы,

Везут вас, господа?

И слышу я бессильный

Каблучный перепляс:

– Со старых улиц Вильны

В Берлин увозят нас.

– Скажите, отчего же

Я в башмачках детей

Не вижу детских ножек,

Скажите без затей.

Куда вы их девали,

И как не стыдно вам?

Без них нужны едва ли

И вы – как старый хлам...

И тут из груды хлама

Вдруг выхватил мой взгляд

Те туфельки, что мама

Носила лишь в шабат.

И голос замогильный

Услышал я тотчас:

– Со старых улиц Вильны

В Берлин увозят нас.

- - - - - - - - - - - - - - -

Последняя на ветках слива эта

темногустого фиолета,

нежна как плоть зрачка, зеница ока.

В ночной росе набрякла и намокла,

огонь страстей, любви и грёз гася,

а с первой утренней звездою – вся

так невесома... Прикоснись, но словно

и не задел её, своих примет

не оставляй, ни даже пальца след.

- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -

- Кто пребудет, что пребудет? Ветер, навсегда.

Слепота слепца, пропавшего во мраке без следа.

Моря след: змеистой пены искристый снурок.

Облачко – над веткой, зацепившись о сучок.

Кто пребудет, что пребудет? Сотворенья слог,

Чтобы в нём, травой проросшем, жить творивший мог.

Скрипкороза в честь свою пребудет вечно тут,

Семь травинок разнотравных песнь её поймут.

Дольше всех небесных звёзд пребудет та звезда,

Что упала и попала, как в слезу, сюда.

Влаги винной не убудет в кувшине: изволь!

Кто пребудет? Бог пребудет, мало тебе, что ль?