Умер поэт Илья Фоняков

23 декабря на 77 году жизни в Санкт-Петербурге умер поэт Илья Фоняков. Его творческая жизнь была тесно связана с Братском. Он дружил с Геннадием Михасенко, Виктором Сербским – не раз совершал журналистские командировки на стройки города. Но писал не только статьи и заметки для газет, но и стихи, многие из которых вошли в антологию «Ветер Братска». На протяжении полувека Илья Олегович активно пополнял поэтическую библиотеку нашего города новыми книгами стихов современных авторов.

Из книги судеб. Илья Олегович родился 17 октября 1935 года в городе Бодайбо Иркутской области, воспитывался и учился в Ленинграде. Первой школой была блокада, второй – собственно школа (старейшая петербургская «Петришуле»), третьей – филфак Ленинградского университета (отделение журналистики). И ещё, сверх всего – ленинградская школа в поэзии, к последователям которой совершенно справедливо отнёс Фонякова поэт Александр Межиров – автор предисловия к маленькому томику в известной когда-то серии «Библиотечка избранной лирик» (Москва, 1967). В течение многих лет Илья Фоняков работал собственным корреспондентом «Литературной газеты» (по Сибири, потом – по Северо-Западу России). После первого сборника стихов («Именем любви», Ленинград, 1957) вышло ещё более сорока книг (стихи, литературная критика, публицистика, многочисленные переводы с языков народов России, ближнего и дальнего зарубежья). Чем-то вроде предварительного итога более чем пятидесятилетней литературной работы можно считать книгу «Островитяне» (Санкт-Петербург, 2005), впервые объединившую избранные стихи автора и его прозу: эссеистическую, литературно-критическую, мемуарную...

Квартира Ильи Фонякова пропитана книжной культурой, поэзией и живописью. Под крышей этого дома я проникался ощущением, что без человека поэзия отсутствует. Только человек заполняет пустоты бытия напевностью речи, звукобразия языка и ритмикой говорения. И даже молчащим Словом, которого так не хватило в самом начале и особенно сейчас многим недостает. Поэзия – это оргазм человека на стабильный мир, бытие в оправе Бога и одновременно Бог – в формате бытия. Поэтому я не удивился, когда, неожиданно проснувшись затемно от внутреннего самопроизвольного толчка, нашёл на письменном столе блокнот, карандаш и стал записывать свои поэтические видения, которые мне диктовали стены этого дома. А утром за чаем отважился прочитать.

* * * *

Говорите о любви любимым!

Говорите чаще, каждый день.

Не сдаваясь мелочным обидам,

Отрываясь от важнейших дел.

Говорите, слышите, мужчины?

Искренне, возвышенно, смешно.

Говорите над кроваткой сына,

Шепотом на танцах и в кино.

В вашем старом, в вашем новом доме.

В час прощаний руки на плечах,

На перроне, на аэродроме,

Реактивный гул перекричав.

Пусть толкуют вам, что это детство.

Пусть в стихах доказывают вновь

Истину известную, что дескать

Молчаливая сильна любовь.

Пусть при этом поглядят с налетом

Превосходства, даже торжества

Для чего придуманы народом

Добрые и светлые слова?

Для чего им в словарях пылиться?

Говорите, радуйте невест.

И не бойтесь повторяться.

Уверяю, им не надоест!

 

* * * * *

 

Из цикла «Поэты»

 

Легенда о готовальне

НИКОЛАЯ ЗАБОЛОЦКОГО (1903 – 1958)

 

Был, говорят, Заболоцкий педант,

Аккуратист. Чем и спасся в Карлаге.

Власть угадала чертёжный талант

И стихотворца вернула к бумаге.

 

От изнурительных общих работ –

К лампе, рейсфедеру, баночке туши.

И соответственный рядом народ:

Братья не братья, но близкие души.

 

Трудится он как прилежный студент:

Стройке нужны чертежи постоянно.

Жаль, что разрозненный плох инструмент,

Но привередничать было бы странно.

 

Циркуль выписывает фуэте.

Арочка маленького транспортира

Дразнит, красуясь на белом листе,

Словно воротца свободного мира.

 

Вспомнилось «Слово…» ему «…о полку»:

Может, вернуться к той древней поэме?

Он, позабывшись, бормочет строку.

Нет, расслабляться покуда не время.

 

Всё-таки жизнь пощадила его,

Молот поэта не вмял в наковальню.

…Не удержался, и прежде всего,

Выйдя на волю, купил готовальню.

 

Подстраховался… Во все времена

Непредсказуема наша страна.

 

18.09.2011

 

БОРИС ПАСТЕРНАК (1890 – 1960)

 

Письмо читателя

 

Не какой-нибудь я закоснелый пурист,

Не любитель бесхитростных школьных картинок:

Понимаю про ночь, леденящую лист,

Понимаю про щелканье сдавленных льдинок.

 

Но, возможно, моё воспитанье старо,

И никак разрешить я не в силах загадку:

Почему это с пультов и флейт Figaro

Низвергается градом – куда же? – на грядку!?

 

Я к друзьям обращался, читал им с листа,

Сам себе не давал ни минуты покоя:

Как понять – площе досок в воде духота?

Как понять – ан вселенная – место глухое?

 

И ещё одного я понять не могу:

Почему бормотанье безумное это

Застревает вернее в душе и в мозгу,

Чем прозрачность и ясность иного поэта?

 

18.09.2011

 

НИКОЛАЙ УШАКОВ (1899 – 1973)

 

День прожит как-то бестолково.

И Николая Ушакова

Вдруг с полки хочется достать

И не спеша перелистать.

 

Прозрачные стихотворенья –

Любовь старинная моя,

Легчайшие прикосновенья

К шершавой шкуре бытия.

 

Они как музыка. И даже

Там, где газетной теме дань,

Высвечивается всё та же

Облагороженная ткань.

 

Светильник сдвинулся немножко –

И вся картина смещена.

«Ах, эта муза-хромоножка,

Ну и затейница она!»

 

Как будто в небе меж ветвями,

Сквозит меж строчек синева.

И промежутки меж словами

Важней, чем собственно слова.

 

11.09.11

 

ЯРОСЛАВ СМЕЛЯКОВ (1913 – 1972)

 

Вот он весь – поношенная кепка,

Пиджачок да рюмка коньяка,

Да ещё сработанная крепко

Ямба старомодного строка, –

 

Тот, за кем классическая муза

Шла, сопровождая, в самый ад,

Трижды зек Советского Союза

И на склоне лет – лауреат,

 

Что он знал, какую тайну ведал,

Почему, прошедший столько бед,

Позднему проклятию не предал

То, во что поверил с юных лет?

 

Схожий с виду с пожилым рабочим,

Рыцарь грубоватой прямоты,

Но и нам, мальчишкам, между прочим,

Никогда не говоривший «ты», –

 

Он за несколько недель до смерти,

Вместо всяких слов про стыд и честь,

Мне сказал: «Я прожил жизнь. Поверьте,

Бога нет. Но нечто всё же есть…»

 

12.09.11

ВАДИМ ШЕФНЕР (1915 – 2002)

 

Он никого уже не узнавал.

Зрачок не реагировал на свет.

В последнюю дорогу уплывал

Потомок шведов, питерский поэт.

 

Что ж, прожито немало. И роптать,

По божескому счёту, нет причин.

И строчки Блока стал над ним читать

Вдруг, по наитью, как молитву, сын.

 

И вздрогнул, и поверить мог едва:

Сквозь толщу глухоты и немоты

Отец за ним подхватывал слова –

Уже оттуда, из-за той черты!

 

И показалось на короткий миг,

Что, может быть, и вправду смерти нет.

Так уходил создатель многих книг,

Потомок шведов, питерский поэт.

 

13.09.11

 

СЕРГЕЙ МАРКОВ (1906 – 1979)

 

Упрямый, щуплый старичок

(Я помню старика!)

Зажал в некрепкий кулачок

Пространства и века.

 

Когда он письма присылал,

Из марок всякий раз

Выстраивался сериал:

Арал… Кара-Бугаз…

 

Аляской русской бредил он:

«Богатая страна!

Я и сейчас не примирён,

Что продана она.

 

Наш царь продешевил, друзья!

Опасный прецедент!

Но той земли пусть буду я

Негласный президент!»

 

И хвать по карте кулачком!

И мы потрясены:

«Пусть спит спокойно Белый Дом,

Я не хочу войны.

 

Притом – ни войска, ни коня,

Чтобы принять парад.

И всё же выпьем за меня:

Вы мой электорат.

 

Кто за – прошу поднять бокал,

Кто против – так сиди!»

И некий чёртик возникал

У каждого в груди.

 

Мы шли в гостиницу Москвой,

Сквозь тусклый зимний свет

И толковали меж собой:

– Ну что сказать? Поэт!