ПЕРЕРЫВ НА ОБЕД

 

/попытка аналитической прозы/

 

Мы упирались локтями в запыленные столы, терпеливо приближая обеденный перерыв. Влияние желудочных спазм на радикализм политических взглядов окончательно не доказано, но в существовании такового сомневаться не приходится.

 

– Наш шеф, – сказал Кормухин, инстинктивно понижая голос, дабы не оцарапать негодованием руководящую дверь, определённо впал в манию величия. Мало ему щедро оплачиваемой должности, председательства в фондах, способных утишить самую неутолимую жажду благодеяний, так подавай ему ещё и власть. Тот, кто распоряжается банковскими счетами, хочет распоряжаться и народами.

 

– Честолюбие, господа, великая сила! – со знанием дела пояснил Чумаченко, заодно демонстрируя, как легко усваивается новая форма обращения на неофициальном уровне. – Без честолюбия не было бы ни женщин, ни мужчин, ни нашей конторы, ни встреч в верхах, ни премий, ни любовника под кроватью, ни жучка в телефонном аппарате, ни обеденного перерыва...

 

– Хватили, ребятки! – зажурчала наша конторская достопримечательность Пупсикова.– Перерыв для того и существует, чтобы дать угомониться честолюбивым мечтам. В промежутке между приступом голода и его удовлетворением, никакие мысли, кроме низменных, не посещают и самых отъявленных честолюбцев. И лишь насытившись, понемногу начинают нащупывать причинно-следственную связь, помогающую осознать, что право на обед, коль скоро им дорожат по-настоящему, бесспорно только тогда, когда находишься не перед дилеммой выбора блюд, а возможностью их получения. Удивительно, что вам, детям социальных программ, эта простая истина даётся так же сложно, как глупцу осознание разницы межу разрешённым и положенным.

 

Произнеся этот сложный философский монолог, Пупсикова демонстративно поглядела на часы, явно давая понять, что, несмотря на привилегированное положение в конторе, подчиняется обязательному для всех распорядку, мельком задержалась в зеркале, как задерживаются на тайной пограничной полосе, прежде, чем её нарушить, и лёгким движением юбки обнаружив уходящие под самый подбородок ноги / кость нашему изголодавшемуся воображению/, лазерным лучиком преодолела запретную зону, между фрондирующими коллегам и начальственной дверью, происходящее за которой постоянно держало в напряжении нашу фантазию.

 

– Сильна! – восхитился Чумаченко, наблюдая за процедурой, хотя и повторяющейся, но так и не ставшей для нас привычной.

 

– Чему удивляться, – растерявший на пути к пенсии всё, кроме цинизма, Кормухин и сейчас остался верен себе. – И мы бы выглядели не хуже, если бы наши достоинства позволяли хоть изредка припадать к столь ценному источнику информации, как объятия шефа.

 

Возможность, которую имел в виду Кормухин, была не про нас, а другой мы не знали.

 

Борис Иоселевич