Декабрь сорок седьмого лютовал морозами и голодом, изжевывая жителей провинциального поволжского города до самых костей. Симаха походила на вешалку: так развевалось пальто вокруг её исхудавшего тела. А ведь была еще не старой, до войны – в красоте да благости жила, дом вела, детей поднимала. Но сейчас с трудом узнавала себя, глядя в маленькое, еще матушкино, зеркальце: кожа да кости. Ноги её наоборот распухли подушками. - От недоедания,- сказал доктор и посоветовал: « Ешь больше, иначе детей сиротами оставишь». А что кушать, если вчера, придя с ночной смены, супчик хотела сварить, для которого очистки картофельные заготовила, а их на батарее не оказалось. - Мам, а мы очистки-то нашли, и все съели, вкусные!- радостно возвестил ей пятилетний сын, а второй, постарше, довольно хмыкнув, подтвердил. Что тут скажешь, не ругать же их. Всего трое с ней детей осталось. Муж и старший сын еще воевали, и в этот год не вернулись. А два сына с дочкой – дома воюют, ожидая мать с работы. И вдруг сегодня им сказочно повезло. Отец, узнав про Симахины болезни, принес ей карточки продуктовые, с наказом отоварить их хлебом, или обменять на рынке и съесть все, не жалея. А он еще достанет, потому как скоро все равно карточки отменят, и, мол, спекулянты выбросили кучу карточек в обмен, а у него знакомый посредник есть, еще принесет. Дочка Ниночка сразу поспешила на Мытный рынок, чтобы обменять карточки на еду. При мысли о дочери Симаха разулыбалась, засветилась вся: какая девочка у неё, какая помощница! Без неё с двумя мальцами не справилась бы. Бог даст, с дочкиной помощью и у них на столе сегодня будет не только хлеб ржаной и очистки картофельные…. А если повезет, да мена будет выгодная, то Ниночка сэкономит на парикмахерскую. За войну волосы совсем у нее посеклись и истончали. «С радости-веселья кудри хмелем вьются, с горя и печали русые секутся»,- думала Симаха и изо всех сил жалела свою славную и добрую дочурку, у которой вместо косичек остались жидкие тусклые хвостики. А ей – пятнадцать, в техникуме – отличница, хочет прическу сделать, подвив светлые тонкие волосы. По секрету от матери она папильотки смастерила из резинового жгута, тряпочки – завязки в них вставила, и припрятала до поры-до времени. Смешная, думала Симаха и улыбалась. Еще ей думалось, что новый год откроет им новую жизнь, безбедную: муж и сын с войны скоро вернутся. Уж отзвучал парад Победы, а её письма к сыну вернулись со штампом – адресат выбыл, местонахождение неизвестно. Муж - штабной офицер попытался навести справки, как будто в Манчжурии сын, а потом и сам пропал, тоже «адресат выбыл». Но ничего, когда-то вернутся. А когда? Далеко Симаха не загадывала, боялась. Уже смеркалось, и услышала она, как Ниночка возвращается, открывая незапертую дверь. Радостная, разрумянившаяся дочка вошла в комнату, необычайно чем-то довольная, крепко держа в руках темно-синий бидон. Радужную картину портил оторванный воротник её пальто. Молча и торжественно Нина водрузила на стол бидон, затем быстро разделась, победно тряхнула короткими прядками подстриженных белых волос, и уселась за стол рядом с братишками, уже готовыми к опустошению тарелок, чтобы в них ни подали. - Открывай, мама! - Борщ! Борщ! - радостно заорали мальчишки. Борщ,- не успела подумать и Симаха, как уже уписывала за обе щеки вместе со всеми отличный, настоящий, горячий борщ! - И когда только она успела разлить его по тарелкам? - думала Симаха про дочку с удивлением. И ела, ела бесконечно вкусный ароматный борщ. Наконец, уф-ф! Все, хватит, еще на завтра осталось! Сынишки, насытившись, мирно заснули без обычных драк, Ниночка уселась воротник пришивать, и тут только Симаха опомнилась и спросила: - Нин, а что это бидон-то не наш? Где взяла?- быстро спросила она. - И воротник оторван! Как тебя угораздило, или случилось что, не молчи, - заволновалась вдруг Симаха. - Да все уже позади, мама, не волнуйся! Забыла, что сердце у тебя больное и доктор не велел волноваться? - Нет уж, ты давай рассказывай, все по порядку, не тяни. Я жду! - велела мать, для острастки пристукнув кулачком по столу. - А вот что, слушай, - начала рассказывать Нина. Пошла я на «Мытный», как и договорились. Две карточки для парикмахера сразу в карман пальто убрала подальше, чтоб не украли, помнишь, как у тебя? Остальные менять. Меняла-меняла, в результате сторговала буханку хлеба и пряники. Ну, я пряники в наш бидон сложила, буханку в руках несу, иду домой. Не успела к выходу, как вокруг вокруг все как заорут: - Казаки, казаки! И выскочил, откуда ни возьмись летучий отряд. Казаки давай всех плетками, ремнями хлестать: и покупателей, и спекулянтов разгонять! Я испугалась, побежала, хлеб упал. Кинулась поднимать, да не успела: казак-то и налетел на меня, лошадь его хлеб в снег затоптала, а казак меня за воротник поднял и давай трясти, приговаривая: - Ах ты, спекулянтка чертова! У меня бидон из рук выскочил, пряники рассыпались, народ бежит в панике, всё пораскидали, размызгали. Бидон не знаю куда отлетел. Ужас! Я заплакала, а казак все держит меня и трясет, тут воротник пальто как треснет! И оторвался! Дядька меня бросил, да ускакал. Бреду я с рынка, реву коровой. Наплакалась от души. Не помню, как дошла до парикмахерской. Ну, думаю , подстригусь хоть, все равно уже ничего не обменять на карточки. В парикмахерской уселась в кресло, холодно. Парикмахер меня стрижет, а я ноги поджала под кресло, чтоб согреться. Чувствую, что-то есть внизу, да такое горячее! Может печка маленькая? Сижу, греюсь. А когда выходила, наклонилась, чтобы посмотреть, что там такое стоит под креслом-то , и вижу – бидон вот этот, синий, вот. Я его и вытащила, вроде бы достала, а то скажут, чего там высматриваешь. Ну вот достала, и держу как будто он мой. Эх, думаю, сейчас меня задержит парикмахер. А он посмотрел на меня внимательно, так окинул взглядом, и ничего не сказал. А я медленно-медленно вышла, спокойно, вроде бы что принесла, с тем и ухожу. Уже на улице заглянула в бидон, а там борщ! У меня аж голова закружилась от радости. Я бегом домой! Остальное ты знаешь. - Ой, как же это, вот так история, ужас, ведь нельзя чужое брать , - мать растеряно и грустно приумолкла. - Сама не знаю, как так вышло, мам, почему бидон-то схватила? Так мне было страшно домой с пустыми руками возвращаться, и бидон-то наш пропал. Ну, думаю, что я скажу... А тут бидон горячий, да еще ничей, вот, наверно, поэтому и взяла. Что теперь делать-то? Помолчали. - А казаков не осуждай, служат они, люди говорят не за ордена, за кормежку для лошадей служат,- заметила Симаха. - Да и дядька тот, казак-то, мог и похуже что с тобой сотворить, арестовать или еще что, повезло тебе. Давай-ка лучше укладываться, воротник завтра дошьем, а то меня совсем разморило. Утро вечера мудренее. | 
Положение о Клубе
Сделать стартовой
